– А-а-а! – закричала Таня, роняя бесполезный уже смычок и закрывая лицо руками. Перед ее внутренним взором уже маячила язвительная физиономия Пипы, которая, незаметно показывая язык цвета ливерной колбасы, кладет на ее гроб две гвоздики.

Но внезапно, уже у самой земли, падение Тани замедлилось, и она, почти не испытав боли, обрушилась боком на что-то мягкое, глубоко провалившись в него. Рядом с ней, недовольно загудев струнами, упал контрабас и мелькнувшей тонкой чертой скользнул смычок. Нерешительно оглядевшись, Таня увидела, что сидит в кузове стоящего у светофора грузовика. В кузове, до краев полном черными мешками с осенней листвой, которую везут за город...

Ей повезло. Хотя можно ли было назвать это везением?

«Подстраховочное заклинание не сможет предотвратить падение, но смягчит его последствия», – вспомнила она строчку из волшебной книги.

История с черной тенью, пытавшейся убить ее, надолго испортила Тане настроение. Сомнений не было – в магическом мире у нее есть враг, и враг могущественный. Сразу припомнился сон дяди Германа, похищение золотого меча и уклончивые слова академика, предупреждавшего ее об опасности. В воздухе же все произошло так стремительно, что Таня так и не сумела понять, кому принадлежал тот яростный желтый глаз. Птице? Ну да птице ли?

Летать Таня больше не отваживалась, хотя воздух и манил ее. Порой ей ужасно хотелось вновь сесть на контрабас и воскликнуть: «Торопыгус угорелус!» – но воспоминание было еще слишком свежим. Не стоит искушать судьбу второй раз. Самое большее, что Таня себе позволяла, – среди ночи взлетать над лоджией и несколько раз облетать на малой высоте дом, используя для этого самое медленное и безопасное заклинание «Пилотус камикадзис». На этом заклинании волшебный контрабас тащился еле-еле. Ни о каких фигурах высшего пилотажа вообще говорить не приходилось: струны контрабаса сразу начинали возмущенно гудеть. Таню так и подмывало ускорить его, но... она не разрешала себе. Вместо этого она раз за разом тренировала тормозящее заклинание «Чебурыхнус парашютис». Сразу после его произнесения нужно было указать смычком, куда ты хотел приземлиться. Инструмент сперва неподвижно зависал над этим местом, а затем медленно и солидно начинал опускаться, пока ноги не касались земли. Правда, существовало еще ускоренное тормозящее заклинание «Чебурыхнус парашютис форте», но оно было крайне неудобным, поскольку контрабас сразу проваливался в воздушную яму, камнем падал вниз и столь же резко замирал в нескольких сантиметрах от земли. При этом у самой Тани всякий раз возникало ощущение, что ее внутренности остались где-то в воздухе и сейчас шлепнутся прямо ей на голову.

Дурневы больше не доставляли Тане никаких неприятностей – у них и своих проблем было теперь навалом. После той истории со «Справочником Белого Мага» волосы Пипы склеились так надежно, что расчесать их не было никакой возможности. Голова словно была закована в стеклянный шлем, который, когда по нему постукивали карандашом, издавал звук «тум-тум». Делать нечего, пришлось отвезти Пипу в парикмахерскую и, несмотря на все протесты, постричь ее наголо. С обритой головой, с разноцветными прыщами разной величины, светящимися, как лампочки на новогодней елке, дочка дяди Германа выглядела так кошмарно, что Тане порой даже становилось жаль ее.

Однако значительно больше не повезло Ленке Мумриковой. Два дня она вообще не ходила в школу, а потом появилась в перчатке и не снимала ее все уроки. Из этого Таня смогла заключить, что Мумрикова так ничего и не смогла поделать с шерстью на руке.

По какой-то не совсем ясной Тане причине ни Пипа, ни Ленка не рассказали никому о загадочном справочнике. На Таню обе косились издали с ненавистью, однако подходить опасались. Ночью же Пипа прокрадывалась к лоджии и, дрожа от страха, закрывала ее на все задвижки, а около своей кровати клала молоток.

Что же касается Генки Бульонова, то он теперь только и делал, что путался у Тани под ногами. Хорошо еще, что при этом он молчал, лишь таинственно подмигивал, словно намекая на общую тайну. Причем иногда для большей таинственности подмигивал обоими глазами сразу. Но разве Тане было сейчас до Бульонова?

И вот наконец наступило утро того самого дня, когда должен был прилететь Баб-Ягун. Долгожданное утро долгожданного дня.

Тетя Нинель за завтраком была настолько не в себе, что даже не стала скармливать Тане позавчерашнюю манную кашу, от которой отказалась такса, а дала тот же самый омлет, что и Пипе. Уже в конце завтрака на кухне появился зеленовато-желтый дядя Герман, молча выпил чай и, ни на кого не глядя, ушел. Когда он выходил из кухни, Таня случайно заметила, что правый карман у него слегка оттопыривается и оттуда торчит морковная ботва, которую дядя Герман стеснительно старается закрыть ладонью.

– А что, дядя Герман сегодня не в Думе? У него же скоро выборы! – удивилась Таня.

Тетя Нинель побагровела и с яростью уставилась на нее.

– ЧТО? Что ты сказала? – прорычала она.

– Я просто спросила, почему он не работе. Но можете не отвечать, если нельзя, – смутилась Таня.

Но тетя Нинель уже, видно, сообразила, что правду все равно не скроешь. Она взяла себя в руки и даже улыбнулась робкой, извиняющейся улыбкой льва, который только что откусил голову своему дрессировщику.

– Э-э... почему же нельзя?.. Дядя Герман вчера на заседании совета... э-э... случайно поломал микрофон. Ему... э-э... дали больничный.

– Дали больничный, потому что он поломал микрофон? – удивилась Таня. Тетя Нинель явно чего-то недоговаривала.

– Ты что, русского языка не понимаешь? А ну марш делать уроки! И только попробуй сказать об этом в школе! – окончательно потеряв терпение, заорала тетя Нинель.

– О чем сказать? О больничном? Или о том, что он поломал микрофон? – не поняла Таня.

– ВО-О-ОН! – закричал а тетя Нинель.

Таня пробкой вылетела в комнату и натолкнулась там на Пипу. Та от ужаса сразу юркнула за кресло.

– Чего там с дядей Германом? Колись, а то заколдую! – строго спросила Таня и, используя Пипин испуг, прицелилась в нее пальцем. Пипа взвизгнула, не отрывая взгляда от пальца. Ее теперь можно было напугать всяким пустяком. И это при том, что Таня пока не знала ни одного заклинания, кроме тех, что были связаны с полетом.

– А-а! Не надо, я скажу... – пискнула дочка дяди Германа. – Разве ты не знаешь, что папуля во время предвыборного выступления перегрыз у микрофона шнур, а потом закусил папкой для бумаг. И все это было на глазах у сотен людей... А потом... он разбежался и перепрыгнул через старичка, которому собирался подарить почти новый свитер. И все оттого, что какой-то идиот в зале случайно достал из кармана морковку... Стрелять таких надо. И теперь мама боится, что он провалит выборы.

«Вот тебе и кролик Сюсюкалка!» – с восхищением подумала Таня.

Нет, дядя Герман определенно начинал ей нравиться. От такого дяди Германа даже улетать жалко. Теперь Тане был известен отличный способ, как подкрутить ему извилины и завоевать его расположение. Достаточно только угостить его морковкой.

Тане казалось, что Пипа в этот вечер никогда не ляжет. Она ходила по комнате и задумчиво пинала игрушки, изредка бросая недовольные взгляды на лоджию. На голове у Пипы была дурацкая розовая с цветочками шапочка из полиэтилена, которую она с известных пор носила не снимая. Когда Таня окончательно потеряла терпение и подумывала уже, не запустить ли в Пипу усыпляющим заклинанием или просто чем-нибудь тяжелым, та улеглась сама и вскоре, повернувшись к стене, засопела в обе дырочки.

На город мало-помалу наползала ночь. Погасали окна, как свечки в тире, по которым палил меткий стрелок, исчезали в подъездах поздние собачники. И вот, когда все уже затихло и город был под черным покрывалом мрака, Таня услышала снаружи какой-то шорох. Распахнув раму, она увидела, как на газоне под лоджией вдруг загорелись два красных уголька, а еще через несколько секунд сразу шесть. Угольки вспыхивали один за другим. Слышалось неясное бормотание, сопение, хрип. Что-то шуршало, что-то едва различимое быстро перемещалось по клумбе. Когда Танины глаза привыкли к темноте, она поняла, что внизу толпится множество существ самого разного размера. Некоторые были совсем маленькие, другие, крупные, достигали величины собаки. Темные пятна появлялись отовсюду, лезли из всех щелей, из всех люков. Красные злобные угольки загорались в самых непредсказуемых местах. Их перемещения были пока хаотичными, но с каждой минутой становились все более осмысленными. Они определенно подтягивались к лоджии. Вскоре уже весь газон превратился в темный копошащийся ковер.

Тане стало не по себе. Она была почти уверена, что эти неведомые существа явились сюда со вполне определенной целью, как-то связанной с ней самой. И, судя по их виду, ничего хорошего от них ждать явно не приходилось.