Нет, тут скорее идет речь о внезапном изменении характера.

А у меня все не так благополучно. Нищенство в момент совершения преступления считается отягчающим обстоятельством, плюс злоупотребление алкоголем и тому подобное, даже если преступление совершено при защите уязвимой стороны. Ну и вторжение в дом – хотя девочки, надо отдать им должное, не бросили меня в беде. Полиции они заявили, что в ту ночь я спал в доме с их разрешения. Жаль, что из-за их возраста – одиннадцать и двенадцать лет – их свидетельство не могло снять с меня обвинение о вторжении.

Иногда я прокручиваю в голове мои последние минуты с девочками. Да, мы сидели на старом ковре, залитом папашиной кровью, между темными стенами с мрачными, даже осуждающими портретами их покойных родственников. Да, наша одежда тоже была вся в крови, отвратительна, и между нами лежал без сознания их отец – жуткая картина.

Но когда я огляделся, кончив делать искусственное дыхание – у отца, похоже, было нечто вроде комы, хотя в больничной реанимации она продолжалась недолго, – я увидел умственно отсталую мать. Помню, я подумал тогда: даже балерина не заслуживает, чтобы ее задушили, и хорошо, что я пришел ей на помощь. Она смотрела на меня огромными, как блюдца, глазами, что-то бормотала на родном языке. Какой-то испанский диалект, где все шепелявят. Я увидел Снежку, чье милое лицо, словно освещенное изнутри, было исчерчено дорожками слез, увидел дрожащую Розу, нервно грызущую ногти у настольной лампы от «Тиффани», лучезарной от розово-оранжевых цветов.

И меня накрыло странной собственной уместностью и удовлетворением, будто мы плотно по ужинали и готовимся к долгой зимней спячке. Вместе с неподвижной фигурой отца, распростертой в сине-белой полосатой пижаме, мы все были точно на своих местах, а композицию этой картины скрупулезно выверили очень и очень давно. Что бы потом ни случилось, я помню эту мысль – мы в теплой пещере, полной мягких, безвредных вещей.

В последнее время мне снятся леса. Выросла я в городе, и большие скопления деревьев навевали на меня скуку, казались слишком однообразными. А потом я вдруг открыла мир: запах желтых сосен на солнце, божьи коровки, кишащие на бревне. Стада лосей, волк, перебегающий раскисшую дорогу. Недавно мы со старой подругой немного выпили, и она сказала, что ей скучно смотреть на пейзажи. Я хорошо понимала, каково ей; я сама хорошо помню эти бесконечные «ну и что?», когда пялишься из окна машины на горы. И все-таки сейчас я думаю иначе. Я решила написать рассказ, действие которого происходит в лесу – не в диком лесу, какие можно и сейчас найти на Западе, где я живу, а в спокойных лесах Адирондака, недалеко от Нью-Йорка, где я когда-то так хорошо проводила время с этой дорогой подругой. В сказках действие так часто происходит в лесу или около леса – там есть угроза темных чащ, романтика новых открытий и старых тайн, Хансель и Гретель, Красная Шапочка, Спящая красавица, запертая за терновой изгородью. Сны уносят меня обратно к подножьям тех гор, зовут меня вернуться туда снова, хоть на мгновенье. Поэтому я написала рассказ о семье, которая живет в доме с деревянными панелями, а рядом синее озеро и зеленые луга с оленями – и о том, кто пришел в этот дом из темного леса.

– Л. М.

Перевод с английского Шаши Мартыновой

Германия. «Лесной царь» Иоганна Вольфганга фон Гёте

В точности на это она и надеялась. Старая тропа, колокольцы звякают над воротами. Громадные сосны роняют иглы, одну за одной. Сладкий грибной дух, гномы в зарослях, а с холма, с далекой вышины, слышно мандолину. Добрались, добрались, повторяет Кейт ребенку – та отстает, приходится тянуть ее за руку. Вот уж миновали ворота, вдоль по рябой дорожке, под великанскими соснами, через парковку, мимо будки с попкорном, к самому сердцу эльфийской ярмарки. Детку зовут Ундин, но откликается она только на Рути. Ее влажная ладошка – в материной руке, они смотрят, как мимо порскают две вздорные эльфки: та, что пошустрее, машет длинной лентой лотерейных билетов. Крылышки не хочешь нацепить? спросила утром Кейт, но Рути была не в настроении. Иногда они с ней заодно, а временами – нет. Огибают обширную тенистую лужайку, глазеют на потехи. Тут тебе и свечи льют, и пчел разводят, и плетут «око бога». Объявление пурпурной вязью гласит, что в полдень явится Король Артур. А вот и чайный садик, и музыканты играют блюграсс, и дядька с жидкой желтенькой бородой, в рубашке, увешанной сотней желудей на ярких лентах, и мальчишки лупят друг друга дубинками. Вся земля в сосновой хвое и сене. Стаканы для газировки – сплошь экологичные. Все в точности так, как должно быть, каждая малая эльфийская деталь учтена, и сердце Кейт преисполняется радостью от всего этого, радостью полноты мира, но ей не дает покоя чувство, что она могла, но не сумела дать это ребенку, и в этом ее просчет, а может – и серьезная ошибка.

Они даже в вальдорфскую школу не устроились! У Кейт в свое время были довольно приблизительные представления об этих школах, но и они нервировали: жонглируют «дьявольскими палочками», играют на блок-флейтах, но, случается, безграмотны. Ей казалось, она помнит, что слышала про мальчика, который мог нарисовать карту всей Монгольской империи, но при этом в девять лет еще палец сосал. Не дело это, верно? Всем рано или поздно придется таскаться в «Севен-илевен» и как-то крутиться в обычном мире. Потому она даже на обзорную встречу не записалась. Но ей никто не рассказывал об эльфийской составляющей. И вот нá тебе, поглядите, что Рути упускает. Волшебство. Природа. Венки из цветов, летучие шелка для игр, чистая встреча с миром, безо всякого телевизора. Возможность коротать дни, переплетая книги и инсценируя сказки с дивными деревянными зверками, сделанными в Германии.

Одного Рути хочет забрать домой – жирафенка. Загадочным манером они оказались в единственном месте всей эльфийской ярмарки, где есть какая-то коммерция и принимают кредитные карточки. Рути на этого жирафенка даже не смотрит: она бестрепетно сунула его подмышку и уже трогает остальных зверей на столе.

– Ара! – вскрикивает она негромко и тянется к птице.

Кейт обнаруживает второго жирафенка – он застрял между бизоном и пингвином. Хоть существа на столе и представляют животное царство, все они, похоже, из одного очаровательного тупоносого семейства. Малютка-жираф легок у нее на ладони, но когда она переворачивает его и вглядывается в крошечный ценник, прилепленный к пятке, тут же кладет ее на место. Семнадцать долларов! Да на эти деньги целую эльфийскую семью можно месяц кормить. Ноев ковчег, громоздящийся на столе, начинает смотреться несколько зловеще. Дважды два, каждой твари по паре. Все логично.

Как родители-вальдорфцы вообще справляются? Как справляются родители вообще? Кейт протягивает свою «визу».

Она говорит Рути:

– Это очень особенная штука. Вот тебе особенная штука с эльфийской ярмарки, идет?

– Идет, – говорит Рути и впервые смотрит на зверя, который теперь ее. Она знает, что мама любит жирафов: в зоопарке стоит по пять или даже десять минут у вольера с жирафами и толкует про их прекрасные огромные глаза и длинные дивные ресницы. Рути выбрала жирафенка для мамы, раз она их так любит. А еще потому, что знала: мама согласится, а мама не всегда соглашается, например, когда ее спрашивают про «Моего маленького пони». Рути хитрая, но и добрая. Подумала и о маме, и о себе. Ну и потом: на этой ярмарке нету «Моих маленьких пони», она проверила. А жирафенку нужна будет мама. На столе был жираф побольше, и, может, Рути спросит минут через пять, нельзя ли включить его в список подарков ей на день рождения.

– Мамочка, – говорит Рути, – а день рождения у меня до или после Рождества?

– Все зависит от того, что в твоем понимании «до Рождества», – отвечает Кейт, и от этого никакой пользы.

Держась за руки, они уходят с эльфийского рынка и забираются по травянистому склону к громоздкому старому дому на макушке холма; у него пологая крыша и мощные колонны, а из-под карнизов торчат балки, крашенные в зеленый. Кейт догадывается, что здесь когда-то давным-давно был санаторий для богатых туберкулезников, а ныне вот – центр детского самостоятельного обучения.

Садик, в который ходит Рути, размещается в скучной типовой конструкции типа трейлера, засунутого на парковку за корейской церковью. Он, в общем, по-своему милый, и оплетающий его вьюнок несколько все смягчает, а на стенке снаружи нарисованы лесные пейзажи – вместо настоящих деревьев. Да и с парковкой никаких проблем, что всегда плюс, потому как это ж целое дело – привезти в сад и забрать оттуда. В «Колодце желаний» родители по очереди надевают отражающие жилеты и висят на своих «уоки-токи», чтоб хоть как-то справиться с утренними пробками на подъездной аллее! А еще есть мрачный садик Монтессори «Дверь Пока-Пока» при Еврейском обществе – за порог его провожающему родителю переступать запрещено. По философским соображениям, разумеется, но любому, кто видал машины перед зданием, в любое буднее утро запаркованные вторым рядом, предположил бы и практический смысл. Подумать только – было время, когда Кейт почти решилась на этот вариант! Она бы не пережила ужасных расставаний и собственного рева, пока отключала бы аварийные мигалки и отползала прочь по улице.