— Моё подвенечное платье! — с грустью сказала она, и подвенечное платье застыло над комнатой, а потом внезапно рассыпалось в серебристую пыль…

Пыль эта медленно оседала — и вот уже всё в комнате было покрыто ею: и скрипучие половицы, и вечно вертевшийся вокруг своей оси глобус, и книжные полки, и сама Бабушка, и даже целых три вора.

А больше в Старинном‑Сундуке‑со‑Всяким‑Добром ничего не оказалось. Впрочем, это никого не огорчило: все зачарованно смотрели на гостиную, преображённую серебристой пылью… Драгоценной серебристой пылью прошлого, под покровом которой комната казалась залом королевского дворца, Бабушка — прекрасной принцессой, а целых три вора — целыми тремя безнадёжно влюблёнными в неё пажами.

Толстый Червяк, о котором мне, хочешь не хочешь, придётся рассказать, нигде не учился: даром красноречия он обладал от природы. И не говорите мне, что так не бывает, — очень даже бывает! Наградит природа по ошибке какого‑нибудь червяка таким даром — и потом уже ничего не попишешь. Разглагольствует червяк направо и налево, а восхищённые слушатели только уши развешивают — и сидят с развешенными ушами… Червяку же больше ничего и не надо: он жив, пока его слушают. А его всегда слушают: дар красноречия ценится высоко. Значит, он всегда и жив, этот червяк.

Вот и наш Толстый Червяк был жив — даже жив и здоров. Потому что питался одними витаминами, а именно — яблоками. Он на яблоне жил — там же и был здоров. Причем очень здоров — здоровенный такой червяк! Но его редко видели: он на прогулки почти не выходил, а только сидел в яблоках и питался.

Впрочем, сегодня Толстому Червяку пришлось выйти на прогулку: яблоко немыслимой величины, когда‑то висевшее на самой макушке яблони, было успешно доедено — и теперь на ветке красовался один черенок, к которому Толстым Червяком была приколота записка: «Съедено целиком 14 августа». И подпись стояла: «Толстый Червяк».

Покончив с формальностями, Толстый Червяк облюбовал себе ещё яблоко, пожелтее, и, напевая походную песню, пополз к нему.

— Минуточку! — остановило Толстого Червяка Жёлтое Яблоко, когда он уже приготовился заползать внутрь. — Вы куда это такой бодрый?

— На пир, на пир, на пир! — пропел Толстый Червяк и остановился.

— И чем же Вы пировать собрались? — поинтересовалось Жёлтое Яблоко.

— Да вот, собрался Вами… — вяло уточнил Толстый Червяк, — если Вы, конечно, не против.

— Покажите мне здесь на яблоне хоть одно яблоко, которое было бы не против того, чтобы Вы им пировали! — усмехнулось Жёлтое Яблоко, на всякий случай прикрываясь листочком. Прочие яблоки дружно рассмеялись.

— Рано вы смеётесь… — предупредил Толстый Червяк. — В этом саду ведь ваша яблоня не единственная. В этом саду яблонь видимо‑невидимо! — Тут он прислушался. — Слышали?

Яблоки ничего не слышали. А Толстый Червяк, оказывается, слышал, — и сказал:

— Вот так вы и живёте… Живёте — и ничего не слышите! А между тем если бы вы прислушались, то услышали бы, как только что с соседней яблони полетело вниз одно прекрасное яблоко. Оно ударилось о ствол и раскололось вдребезги. Замечу с прискорбием: жизнь его прожита напрасно… Ибо лишь то яблоко, которое вылупилось из цветка, созрело и съедено, вправе сказать: «Жизнь моя прожита не напрасно!»

— Это мы и без Вас знаем, — ответило ему Жёлтое Яблоко, а прочие яблоки дружно закивали. — Но ведь если в яблоке завелся червяк, есть его уже не станут. Так что держитесь‑ка от меня подальше, господин хороший!

Толстый Червяк тонко улыбнулся и — как будто бы даже охотно — отполз от Жёлтого Яблока на почтительное расстояние. А с этого почтительного расстояния сказал, продолжая тонко улыбаться:

— Как узко Вы мыслите! Мыслить же надо широко. Каждое яблоко, которое вылупилось из цветка и созрело, должно быть съедено — так?

Яблоки опять дружно закивали.

— А кем оно будет съедено — это ведь, в сущности, неважно! — воскликнул Толстый Червяк. — Между тем как яблоко, только что сорвавшееся с соседней яблони, никогда уже не будет съедено никем. Оно погибло впустую. Подумайте о тех из вас, кого ждет такая же участь! Подумали?

Яблоки подумали и загрустили: от такой участи никто из них не был застрахован.

— А теперь подумайте о тех из вас, кого оставят на яблоне, потому что висят они слишком высоко. Подумали?

Яблоки подумали и с ужасом посмотрели на те яблоки, которые действительно висели слишком высоко над землей.

— А теперь подумайте о тех из вас, кого соберут и положат в ящики. В ящиках жарко и тесно. Некоторые из вас сгниют, так и не успев попасть на стол. Подумали?

Яблоки подумали и совсем скисли: сгнить в ящике… что же в этом хорошего?

— А теперь подумайте о тех из вас, о ком забудут и кто всю зиму пролежит на боку в холодном подвале, а потом сморщится и потеряет всю свою свежесть и сочность. Подумали?

Яблоки подумали и пришли в отчаяние: нет ничего хуже, чем пролежать на боку в холодном подвале всю зиму…

— И что же из всего этого следует? — торжественно провозгласил Толстый Червяк.

Яблоки молчали: они не знали, что из этого следует.

— А из этого следует, — помог им Толстый Червяк, — что я бы на вашем месте занял очередь ко мне на приём: я один могу гарантировать вам, что вы будете съедены немедленно и, значит, жизнь ваша будет прожита не напрасно. Посмотрите во‑о‑н на тот черенок, на котором приколота записка: «Съедено целиком 14 августа» — разве это не доказательство правоты моих слов? Однако… — тут он вздохнул на всю толщу своего организма… — всех я, конечно, принять не смогу: у меня ведь тоже время ограничено!

И яблоки в панике стали наперебой записываться к Толстому Червяку на приём. В конце концов записались все. Он же, прочесав яблоню снизу доверху, написал на каждом из плодов порядковый номер поедания и, покончив с формальностями, бодро сказал:

— Ну, что успею — то успею.

И пополз к Огромному Зеленому Яблоку, записавшемуся первым.

Успеть ему, однако, удалось мало — ибо непосредственно при вползании в яблоко он сам был скушан пролетавшей мимо случайной птицей. Правда, после этого птице некоторое время пришлось растерянно посидеть на яблоне.

— Впечатление такое, будто я съела какой‑то гвоздь, — пожаловалась она другой птице, тоже пролетавшей мимо.

И впечатление это было, видимо, правильным, потому что Толстый Червяк явно переел яблок, а в яблоках на самом деле ужасно много железа…

Весь новогодний праздник в доме жгли свечи: на то он и новогодний праздник, чтобы жечь свечи! Для этого в доме даже погасили лампы и лампочки: кто‑то сказал, будто электрический свет и пламя свечей друг с другом не сочетаются. Наверное, так оно и было: во всяком случае, сами по себе свечи выглядели просто волшебно! Их пламя было причудливым и мерцало… Весь дом погрузился во тьму, по которой словно золотые блёстки рассыпали: это огоньки свечей вспыхивали тут и там, преображая знакомые предметы в таинственные и загадочные. Покосившийся письменный стол казался приготовившимся к прыжку драконом, растрёпанная софа — разлёгшимся на полу чудовищем, а колченогий торшер с замысловатым абажуром — ведьмой на метле, собирающейся в полёт.

Свечи горели‑горели, а потом погасли — и сразу вслед за этим один год сменился другим.

— Здравствуй, новая жизнь! — громко сказал кто‑то, и все обрадовались.

В новой жизни уже не было места свечам — повсюду включили мощные лампы дневного освещения. Они давали так много света, что он проникал в каждый уголок, — и в доме сразу же исчезло всё таинственное и загадочное. Приготовившийся к прыжку дракон так и не совершил своего прыжка, снова став покосившимся письменным столом. Разлёгшееся на полу чудовище больше никого не пугало: кого же испугает растрёпанная софа? Да и ведьма на метле не успела собраться в полёт, на глазах превратившись в колченогий торшер с замысловатым абажуром.

Когда в доме окончательно забыли обо всём таинственном и загадочном, маленький Свечной Огарок, ещё во время новогоднего праздника укатившийся куда‑то, поднапрягся и, продвинувшись сантиметра на три по ковру, оказался на виду у всех.

— И не скучно вам тут? — пискнул он в пространство.

— У нас новая жизнь, — ответили ему, — и, конечно же, нам не скучно.

— Извините, пожалуйста, — смутился Свечной Огарок и опять куда‑то укатился.

А новая жизнь шла своим чередом. Лампы дневного освещения горели вовсю, больших праздников не намечалось, а про небольшие праздники к ночи уже и не помнили. За так и не совершившим прыжка драконом — покосившимся письменным столом — вели сложные расчёты, на давно уже не страшном разлёгшемся на полу чудовище — растрёпанной софе — отдыхали, глядя телевизор, а не успевшую собраться в полёт ведьму — колченогий торшер с замысловатым абажуром — использовали лишь для того, чтобы перед сном почитать при вечернем свете последние известия в газетах.