Вернувшись к тому месту, где появился Масляничный Кот, она с удивлением увидела, что вокруг него собралась большая толпа. Шел оживленный спор между палачом, Королем и Королевой, которые говорили все сразу. Остальные же были совершенно безмолвны и казались в некотором смущеньи.

Как только Аня подошла, все трое обратились к ней с просьбой разрешить вопрос и повторили свои доводы, но так как они говорили все сразу, Аня нескоро могла понять, в чем дело.

Довод палача был тот, что нельзя отрубить голову, если нет тела, с которого можно ее отрубить; что ему никогда в жизни не приходилось это делать и что он в свои годы не намерен за это приняться.

Довод Короля был тот, что все, что имеет голову, может быть обезглавлено, и что «ты, мол, порешь чушь».

Довод Королевы был тот, что, если «сию, сию, сию, сию же минуту что-нибудь не будет сделано», она прикажет казнить всех окружающих (это-то замечание и было причиной того, что у всех был такой унылый и тревожный вид).

Аня могла ответить только одно:

— Кот принадлежит Герцогине. Вы бы лучше ее спросили.

— Она в тюрьме, — сказала Королева палачу. — Приведи ее сюда.

И палач пустился стрелой.

Тут голова Кота стала таять, и когда, наконец, привели Герцогиню, ничего уже не было видно. Король и палач еще долго носились взад и вперед, отыскивая приговоренного, остальные же пошли продолжать прерванную игру.

— Ты не можешь себе представить, как я рада видеть тебя, моя милая деточка! — сказала Герцогиня, ласково взяв Аню под руку.

Ане было приятно найти ее в таком благодушном настроении. Она подумала, что это, вероятно, перец делал ее такой свирепой тогда, в кухне.

— Когда я буду герцогиней, — сказала она про себя (не очень, впрочем, на это надеясь), — у меня в кухне перца вовсе не будет. Суп без перца и так хорош. Быть может, именно благодаря перцу люди становятся так вспыльчивы, — продолжала она, гордясь тем, что нашла новое правило. — А уксус заставляет людей острить, а лекарства оставляют в душе горечь, а сладости придают мягкость нраву. Ах, если б люди знали эту последнюю истину! Они стали бы щедрее в этом отношении…

Аня так размечталась, что совершенно забыла присутствие Герцогини и вздрогнула, когда около самого уха услыхала ее голос.

— Ты о чем-то думаешь, моя милочка, и потому молчишь. Я сейчас не припомню, как мораль этого, но, вероятно, вспомню через минуточку.

— Может быть, и нет морали, — заметила было Аня.

— Стой, стой, деточка, — сказала Герцогиня, — у всякой вещи есть своя мораль — только нужно ее найти.

И она, ластясь к Ане, плотнее прижалась к ее боку.

Такая близость не очень нравилась Ане: во-первых, Герцогиня была чрезвычайно некрасива, а во-вторых, подбородок ее как раз приходился Ане к плечу, и это был острый, неудобный подбородок. Однако Ане не хотелось быть невежливой, и поэтому она решилась терпеть.

— Игра идет теперь немного глаже, — сказала она, чтобы поддержать разговор.

— Сие верно, — ответила Герцогиня, — и вот мораль этого: любовь, любовь, одна ты вертишь миром!

— Кто-то говорил, — ехидно шепнула Аня, — что мир вертится тогда, когда каждый держится своего дела.

— Ну что ж, значенье более или менее то же, — сказала Герцогиня, вдавливая свой остренький подбородок Ане в плечо. — И мораль этого: слова есть — значенье темно иль ничтожно.[123]

«И любит же она из всего извлекать мораль!» — подумала Аня.

— Я чувствую, ты недоумеваешь, отчего это я не беру тебя за талию, — проговорила Герцогиня после молчанья. — Дело в том, что я не уверена в характере твоего фламинго. Произвести ли этот опыт?

— Он может укусить, — осторожно ответила Аня, которой вовсе не хотелось, чтобы опыт был произведен.

— Справедливо, — сказала Герцогиня, — фламинго и горчица — оба кусаются. Мораль: у всякой пташки свои замашки.

— Но ведь горчица — не птица, — заметила Аня.

— И то, — сказала Герцогиня. — Как ясно ты умеешь излагать мысли!

— Горчица — ископаемое, кажется, — продолжала Аня.

— Ну, конечно, — подхватила Герцогиня, которая, по-видимому, готова была согласиться с Аней, что бы та ни сказала. — Тут недалеко производятся горчичные раскопки. И мораль этого: не копайся!

— Ах, знаю! — воскликнула Аня, не слушая. — Горчица — овощ. Не похожа на овощ, а все-таки овощ.

— Я совершенно такого же мненья, — сказала Герцогиня. — Мораль: будь всегда сама собой. Или проще: не будь такой, какой ты кажешься таким, которым кажется, что такая, какой ты кажешься, когда кажешься не такой, какой была бы, если б была не такой.

— Я бы лучше поняла, если б могла это записать, — вежливо проговорила Аня. — А так я не совсем услежу за смыслом Ваших слов.

— Это ничто по сравнению с тем, что я могу сказать, — самодовольно ответила Герцогиня.

— Ах, не трудитесь сказать длиннее! — воскликнула Аня.

— Тут не может быть речи о труде, — сказала Герцогиня. — Дарю тебе все, что я до сих пор сказала.

«Однако, подарок! — подумала Аня. — Хорошо, что на праздниках не дарят такой прелести». Но это сказать громко она не решилась.

— Мы опять задумались? — сказала Герцогиня, снова ткнув остреньким подбородком.

— Я вправе думать, — резко ответила Аня, которая начинала чувствовать раздраженье.

— Столько же вправе, сколько свиньи вправе лететь, и мор…

Тут, к великому удивлению Ани, голос Герцогини замолк, оборвавшись на любимом слове, и рука, державшая ее под руку, стала дрожать. Аня подняла голову: перед ними стояла Королева и, скрестив руки, насупилась, как грозовая туча.

— Прекрасная сегодня погодка, Ваше Величество, — заговорила Герцогиня тихим, слабым голосом.

— Предупреждаю! — грянула Королева, топнув ногой. — Или ты, или твоя голова сию минуту должны исчезнуть. Выбирай!

Герцогиня выбрала первое и мгновенно удалилась.

— Давай продолжать игру, — сказала Королева, обратившись к Ане. И Аня была так перепугана, что безмолвно последовала за ней по направлению к крокетной площадке. Остальные гости, воспользовавшись отсутствием Королевы, отдыхали в тени деревьев. Однако как только она появилась, они поспешили вернуться к игре, причем Королева вскользь заметила, что, будь дальнейшая задержка, она их всех казнит.

В продолжение всей игры Королева не переставая ссорилась то с одним, то с другим и орала: «Отрубить ему голову». Приговоренного уводили солдаты, которые при этом должны были, конечно, переставать быть дугами, так что не прошло и полчаса, как на площадке не оставалось более ни одной дужки и уже все игроки, кроме королевской четы и Ани, были приговорены к смерти.

Тогда, тяжело переводя дух, Королева обратилась к Ане:

— Ты еще не была у Чепупахи?

— Нет, — ответила Аня. — Я даже не знаю, что это.

— Это то существо, из которого варится поддельный черепаховый суп, — объяснила Королева.

— В первый раз слышу! — воскликнула Аня.

— Так пойдем, — сказала Королева. — Чепупаха расскажет тебе свою повесть.

Они вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: «Вы все прощены».

«Вот это хорошо», — подумала Аня. До этого ее очень угнетало огромное число предстоящих казней.

Вскоре они набрели на Грифа, который спал на солнцепеке.

— Встать, лежебока! — сказала Королева. — Изволь проводить барышню к Чепупахе, и пусть та расскажет ей свою повесть. Я должна вернуться, чтобы присутствовать при нескольких казнях, которые я приказала привести в исполнение немедленно.

И она ушла, оставив Аню одну с Грифом.

С виду животное это казалось пренеприятным, но Аня рассудила, что все равно, с кем быть — с ним или со свирепой Королевой.

Гриф сел и протер глаза. Затем смотрел некоторое время вслед Королеве, пока та не скрылась, и тихо засмеялся.

— Умора! — сказал Гриф не то про себя, не то обращаясь к Ане.

— Что умора? — спросила Аня.

— Да вот она, — ответил Гриф, потягиваясь. — Это, знаете ль, все ее воображенье: никого ведь не казнят. Пойдем!

— Все тут говорят — пойдем! Никогда меня так не туркали, никогда!

Спустя несколько минут ходьбы они увидели вдали Чепупаху, которая сидела грустная и одинокая на небольшой скале. А приблизившись, Аня расслышала ее глубокие, душу раздирающие вздохи. Ей стало очень жаль ее.

— Какая у нее печаль? — спросила она у Грифа, и Гриф отвечал почти в тех же словах, что и раньше:

— Это все ее воображенье. У нее, знаете, никакого и горя нет!

Они подошли к Чепупахе, которая посмотрела на них большими телячьими глазами, полными слез, но не проронила ни слова.

— Вот эта барышня, — сказал Гриф, — желает услышать твою повесть.