«Ну, тут я не пропаду, — радостно подумал Фип. — Сколько своих!»

Но странное дело, к кому бы из них Фип ни кидался, все птицы шарахались от него в сторону и поскорей уносили ноги. Никто из крылатых не только не желал вступить с Фипом в разговор, — никто не отвечал ему даже на самые вежливые вопросы.

На Фипово счастье, неподалёку от него на синий с жёлтым цветок плавно опустилась очень-очень большая птица, пожалуй, больше самого Фипа. У неё были пушистые усики, шесть тоненьких ножек, широкие разноцветные крылья, и при каждом её движении крылья эти отливали всеми цветами радуги. Наученный горьким опытом, Фип подошёл к ней, медленно, осторожно, и первым делом вежливо поздоровался.

— Здравствуйте, тётя! — пискнул Фип. — Можно мне спросить у вас одну вещь?

Бабочка (ты, конечно, догадался, что это была она) была такая большая, что не испугалась Фипа.

— Спрашивай, вежливый малыш, — сказала она.

— Тётя, вы — птица? — спросил Фип и тут же понял, что сказал что-то неподходящее.

Бабочка взмахнула крылышками, словно собиралась улететь.

— Не улетайте, тётя! Пожалуйста! Пожалуйста! — отчаянно пискнул Фип.

Бабочка осталась на месте и принялась только усиленно обмахиваться крылышками.

— Как ты мог… как ты мог даже подумать обо мне такую ужасную вещь! — сказала она наконец. — Я — птица? Б-р-р!

— Но ведь вы же летаете! — пискнул совершенно сбитый с толку Фип. — А кто летает — тот птица…

Тут Бабочка тоненько рассмеялась.

— Я вижу, ты просто глупыш и не хотел меня обидеть, — сказала она и улетела.

День шёл к концу, а Фипу так и не удалось найти ни одной настоящей птицы. Бедняга совсем расстроился, а особенно огорчало его, что все, к кому он обращался, — все крылатые, все летающие, обижаются, когда он принимает их за птиц. А один большущий (чуть ли не больше самого Фипа) Жук даже обещал его отколотить за такие вопросы.

— Что же это получается? — рассуждал Фип вслух, устраиваясь на ночлег под кустиком (ему-то этот кустик казался большим деревом). — Получается чепуха: летают, а не птицы. Ну просто чепуха!

— Чепуха, мой друг, твои рассуждения! — вдруг послышалось откуда-то сверху. — Впрочем, меня это не удивляет. У вас там, внизу, всё вверх тормашками.

Фип поднял голову. Высоко над ним, на ветке кто-то висел вниз головой.

От изумления Фип не мог произнести ни звука.

— Да-с, — продолжала неизвестная собеседница Фипа, — попробуй рассуждать по-настоящему.

Видя, что Фип ничего не понимает, она пояснила:

— Насекомые летают, но они не птицы. Я летаю, но я не птица. Вывод: не все, кто летает, — птицы.

Фип разинул клювик от удивления и огорчения.

— Да-с, — с торжеством сказала незнакомка. — И больше того: не все птицы летают. Страус — не летает. Киви — не летает. Пингвин — не летает. А вот я — летаю.

И с этими словами Летучая Мышь (кто же это мог быть, кроме неё?) расправила огромные кожистые крылья и бесшумно исчезла в вечерних сумерках. Вскоре она вернулась, и что-то упало на голову Фипу. Ему показалось, что это были жёсткие надкрылья того самого Жука, который недавно грозился его поколотить…

— Птицы, а не летают, летают, а не птицы, — рассуждал сам с собой Фип. — Ну, как же тогда мне птиц узнать? — захныкал он так жалобно, что и Летучая Мышь смягчилась.

— Птиц узнать очень просто, — сказала она. — Они поют! Да-с!

— Птицы поют, птицы поют, — повторял Фип, чтобы не забыть. С этими словами он и заснул.

Утро было чудесное. Только Филу сразу захотелось пить и есть. Он склюнул несколько росинок с листьев и травы и начал поклёвывать зёрнышки, хотя они были зелёные и не такие вкусные, как те, которые давали Фипу раньше, но он был и тому рад и клевал их с большим увлечением.

Но вдруг он бросил своё увлекательное занятие и насторожился. Да, сомнений не было — кто-то громко-громко пел:

— В реке-кекс! В реке-реке-кекс!

Хотя Фип и не знал, что такое «кекс», ни даже что такое река, он так и кинулся на звук этой песни. Вполне естественно: во-первых, ему очень понравилась песня, а во-вторых (и это главное), это была песня и, значит, где-то рядом была и птица.

И действительно, на берегу большой лужи (или маленького прудика) сидел кто-то необыкновенно красивый: зелёный, блестящий, с большими блестящими глазами, и пел. Чудесно пел:

— В реке-кекс!

Фип так заслушался, что забыл обо всём на свете.

— Вы, конечно, птичка? — спросил он, когда певица наконец замолчала.

— Квак? — спросила певица. — Почему ты так решил?

— Мне сказали, что птички поют, а вы так замечательно поёте!

— Квак, квак я пою? — переспросила зелёная певица.

— Замечательно, чудесно! — восхищался Фип. — В жизни не слыхал такого дивного пения!

Я думаю, не надо объяснять, что Фип говорил чистую правду: он ведь действительно в жизни не слыхал пения.

— Ты, видать, умный головастик, — сказала зелёная певица. — Пою я действительно чудесно, замечательно! Это ты всё правильно говоришь. Но только я не птица. Вот ещё! Я — Лягушка!

Бедный Фип не мог скрыть своего разочарования.

— А я думал… а мне говорили — только птицы поют… — жалобным голоском протянул он.

— Хе-хе-хе! Кто это тебе говорил?

— Летучая Мышь, — сказал Фип.

— Летучая Мышь? Хе-хе-хе! — засмеялась Лягушка. — Ну, у неё, известно, всё вверх тормашками, она ведь вниз головой спит! Придумала тоже! Только птицы поют! Мы, лягушки, лучше всяких птиц поём, сам слышал! А почему?

Тут Лягушка сделала такую большую паузу, что Фипу волей-неволей пришлось спросить:

— Да, почему?

— Да потому, что мы первые на свете запели.

Лягушка снова сделала паузу, и Фипу опять пришлось спросить:

— Ну да?

— Да! Ведь было время, никто петь не умел, потому что все в воде жили, а там не очень-то распоёшься. А вот мы, лягушки, сумели! И запели!

Лягушка снова замолчала, очевидно ожидая, чтобы Фип опять выразил свой восторг. Но Фип неправильно её понял.

— А как же мне тогда… — начал было он, но она его перебила:

— Да, мы первые запели, а там уж и другие… и птицы эти хвалёные, а уж теперь все, кому не лень, поют…

Фип снова попытался о чём-то спросить Лягушку, но она не обращала на него внимания.

— Все поют, — продолжала она с жаром, — кто может и кто не может. У птиц хоть голос есть какой-никакой, а многие — хе-хе-хе — совсем без голоса поют! До того техника дошла — не поверишь: ногами поют, ногами слушают. Можешь себе представить?

— Не могу, — честно признался Фип.

— Да вон, гляди, вон он, видишь там, зелёненький, коленками назад.

Фип посмотрел туда, куда показывала Лягушка, и увидел большого зелёного Кузнечика. Кузнечик сильно чиркнул ножкой по крылу, ещё, ещё — и полилась всем знакомая песенка.

— Видишь, вот он самый и есть, — с удовлетворением сказала Лягушка, жаль, далековато сидит, а то мы бы его получше рассмотрели.

И тут Фип вдруг заплакал.

— Ой-ой-ой, что же мне делать? Все летают, все поют, — всхлипывал он, как же мне птиц узнать?

Лягушка заметила, что бедный цыплёнок совсем расстроился, и ей стало его жалко.

— Как птиц узнать? Это я тебя, головастик, научу, — сказала она добродушно. — Кто поёт — хорошо, кто летает — тоже хорошо, но это ещё полдела. А главное дело — кто гнездо строит, тот и птица. Понял?

— Ничего я не понял, — ответил Фип. — Какие ещё гнёзда? Где они бывают?

— Опять я тебя, головастик, научу, — продолжала Лягушка. — Гнёзда всякие бывают. И всюду они бывают: на земле, на кустах, на деревьях… Ищи только лучше. Да вон оно! Вон оно, гнездо! Во-о-о-н там, в тростнике, видишь?

— Большое спасибо, тётя, — крикнул Фип и бегом устремился к тростникам, туда, где на высокой, стройной тростинке покачивалось гнёздышко, очень хорошенькое гнёздышко, сплетённое из сухих травинок.

— Птица, птица, выходи! — крикнул Фип ещё на бегу. На этот раз он был уже совершенно уверен, что нашёл своих.

И на его призыв действительно из гнёздышка выглянула чья-то очаровательная мордочка, за ней — вторая, третья. Просто удивительно было, как они все там помещались.

— Вы — птицы? — спросил Фип упавшим голосом. Почему-то его уверенность начала пропадать.

— Хи-хи! — ответили из гнезда. — Он думает, мы птицы. Хи-хи! Хи-хи! Какие ж мы птицы? Ты разве не видишь, мышата мы!

— Мышата… — растерянно протянул Фип. — А зачем же вы в гнезде сидите?

— Как зачем? Это наше гнёздышко!

— А мне говорили: птички гнёзда вьют.

— Птички несут яички, — сообщили ему наперебой все три мышонка.

— Несут яички? А куда? — грустно спросил Фип. И тут раздался такой взрыв хохота, что он, повесив голову, зашагал прочь.

— Эй, малыш, погоди! — крикнул кто-то ему вслед.