Впереди легкой походкой шагал Трувер. В мистериях и мираклях он всегда изображал Добрых Королей, Епископов, Святых Мучеников или Ангелов с бряцающей арфой в руках.

Второй — Жонглер искусно, как никто, играл на любой флейте, дудочке, сопелке, свирели, а в мираклях представлял Волшебников, Эфиопов и языческих Великанов.

Третий — маленький карлик — Ртутти отлично дубасил в барабан, пилил смычком по виоле и умел пронзительно хохотать на разные голоса (так что всем казалось, будто хохочет не он, а тот кто стоит с ним рядом) и так правдоподобно изображал мерзких чертенят, что восхищенные зрители каждый раз после представления порывались его благочестиво побить каменьями.

Бедняга Ртутти, у которого ножки были коротенькие, плелся все время позади своих длинноногих спутников, не переставая все время скулил и хныкал.

— Собачья жизнишка!.. Пылища, жарища! Мухи меня закусали!.. Я весь пересох! Хочу в прохладу! Лежать в тени и чтоб меня обмахивали веточкой с душистыми листиками и поили кисленьким…

Хотя карлик семенил изо всех сил, стараясь не отставать от своих товарищей, ему то и дело приходилось догонять их бегом, точно мальчишке, увязавшемуся на прогулку за взрослыми.

— Эй, господин Трувер!.. Эй!.. Не можете вы, что ли, шагать потише! — с плаксивой злобой кричал карлик, в сотый раз пускаясь рысцой и изо всех сил стараясь наступить спутнику на пятку. — У меня вот-вот последние мои портчонки лопнут по швам! Не могу я шагать с вами в ногу! Слыхал?

— Ты будешь вознагражден за все лишения… — рассеянно ответил Трувер. — Я прикажу выдать тебе новую прекрасную одежду!

Карлик всплеснул руками и изобразил один за другим два разных хохота: угрюмый ворон на верхушке придорожной ели вздрогнул и перевернулся на ветке — ему показалось, что он сам расхохотался хриплым, кашляющим смехом, и тут же лягушка с перепугу подскочила и шмякнулась в лужу, чтоб утопить тоненькое хихиканье, которое послышалось ей где-то у себя внутри!

Выразив таким фокусом свое насмешливое негодование, карлик дернул за рукав шагавшего рядом Жонглера:

— Слыхал? Он прикажет! Он вознаградит! А?.. Да он все еще не вылез из шкуры того окаянного Альдебаранского Герцога? Это для нас добром не кончится!

Карлик ожесточенно стал наступать на пятку Трувера, пока тот не обернулся, снисходительно улыбаясь:

— У тебя ко мне есть какая-нибудь просьба?

— Да! Просьба! Опомнись! Очухайся! Вылезай из герцогской шкуры! Стань опять самим собой!

— Как это… собой?

— Собой! Да, собой: Трувером, честным Трувером, а не каким-то паршивым Герцогом из миракля «О Сатане и Герцоге»! Не понимаешь?

— Миракль?.. — задумчиво хмурясь, пробормотал Трувер. — Помню. Миракль, где я был герцогом. Да, да, теперь я постараюсь помнить. Конечно, это прошло. Я теперь вовсе не герцог. Кстати, он мне самому надоел, да я как-то все не мог от него отделаться!..

Он говорил правду. Поистине удивительный у него был талант так представлять всяких Королей, Герцогов и Рыцарей, что зрители верили: перед ними самый настоящий Щедрый Герцог, или Рыцарь — Победитель Великанов… Но, к сожалению, на этом его талант воплощения не кончался: убедив других, он и сам начинал во все верить. А от этого ему самому и его товарищам не раз приходилось попадать в весьма неприятные истории.

Добравшись до полянки, они повалились отдохнуть на травку на берегу ручья.

Жонглер, задумчиво глядя в небо, вытащил дудочку и стал насвистывать на разные голоса и искоса наблюдал, как начали слетаться разные птицы, послушать. Скоро все ветки вокруг него запестрели от зеленых, красногрудых, пестрых, крапчатых певчих птичек. Они наклоняли головки то на одну, то на другую сторону, прислушиваясь к каждому переливу, и перепрыгивали все ближе, пока не стали садиться ему на плечи, а совсем маленькая пичуга уселась прямо на дудочку, чтоб заглянуть в дырочку, откуда выходят такие приятные звуки.

Жонглер щурился, усмехался одним уголком рта и, лежа на спине, посвистывал, а когда делал паузу, птички наперебой откликались, точно он их спрашивал о чем-то, а они спешили ответить. Это было его любимое занятие — собрать лесных музыкантов, сыграть им новую песенку и послушать, что они сумеют из нее перенять. Ртутти и Трувер лежали не шевелясь, забавляясь знакомой картиной. Отличным музыкантом был Жонглер!

Вдруг раздалось громкое: фрр! — все птицы разлетелись. На полянку выкатилась ватага лохматых людей свирепого, самого разбойничьего вида. Да и не удивительно: это и были разбойники!

— Кошелек или жизнь! — вопили лохматые, окружив со всех сторон музыкантов и угрожающе размахивая копьем и мечом, потому что у них на всех был один меч и одно копье — остальные могли угрожающе размахивать только разного рода дубинами.

— Вы предлагаете это нам на выбор? — лениво потянувшись, не вставая с земли, спросил Трувер.

— На выбор! Да выбирай поживее! Не тяни!

— Чего уж тянуть?.. Можете со спокойным сердцем идти дальше, ребята. — Трувер говорил добродушно, даже снисходительно. — Так и быть, не нужно нам ни вашей жизни, ни кошельков ваших!

Самый лохматый из лохматых — атаман заревел как бык и затопал ногами:

— Да ты что? Не понимаешь? Вы путники! Мы разбойники!

Мы вас грабим!

— Да брось ты. Мы не путники, да и вы не разбойники! — небрежно отмахнулся Трувер, сел, взял в руку арфу и пробежал пальцами по струнам.

Разбойники переглянулись, похлопали глазами, не зная, что делать, да так и замерли от удивления.

На лесной полянке сквозь тихое журчание ручья вдруг послышался стройный перебор струн, точно в воздухе забегали, обгоняя друг друга, тоненькие и звонкие разноцветные огоньки нежных и чистых звуков.

Певуче печально засвистела флейта Жонглера, и, мелодично тоскуя, запела маленькая виола Ртутти.

Совсем растерявшиеся разбойники один за другим, стараясь не шуметь, расселись на, земле вокруг музыкантов, в обнимку со своими дубинами.

Трувер запел старую балладу. В ней было все, что трогает сердце каждого человека — будь то рыцарь, мужик или разбойник. Было тут и горькое расставание украдкой при луне под старым дубом, и девушка, что долгие годы напрасно все плачет и ждет, глядя на дорогу, того, кому никогда не вернуться; был и бедный странник, после долгих, долгих лет возвратившийся в дом родной, не узнанный никем, кроме старого ослепшего пса во дворе, и еще многое всякое такое. И одного разбойника задевало одно, другому опрокидывало сердце другое, третьему растравляло душу третье, так что, когда певец замолк, снова стало слышно журчание и плеск ручейка в каменистом ложе, все разбойники, еле сдерживая рыдания, хлюпали носами, шлепали губами, всхлипывали и терли мокрые щеки.

Только атаман еще крепился. Угрюмо насупившись, он хрипло сказал:

— Ладно уж, не станем мы вас убивать, раз такое дело… а все-таки нужно бы нам хоть что-нибудь у вас ограбить. По правде говоря, позарез нужно… Жрать-то нам совершенно нечего. А разбойники мы еще и верно неопытные. Поневоле пришлось за дело приняться, ведь нашу деревню Драконовы слуги обложили данью в третий раз подряд…

— Бедные вы люди! — с горячим сочувствием произнес Трувер. — С вашим-то умением разве вы заработаете себе на приличную жизнь разбоем?.. Небось в деревне ребята остались?

Разбойники застонали и безнадежно махнули рукой. Трувер встал и величаво выпрямился. Голос его зазвучал властно и вместе с тем благостно.

— Несправедливо поступают с вами Драконовы слуги, о несчастные подданные жестокосердных повелителей! Возьмите эту малость и ждите лучшего!

Безгранично щедрым движением он вынул из-за пояса кошелек, довольно тощий кошелек, но второго у всех троих музыкантов не было, — значит, движение было действительно щедрое, — и подал его атаману.

— Батюшки: Герцог!.. — горестно простонал Жонглер. — Как есть Герцог!..

— Весь наш кошелек!.. — беззвучно зарыдал Ртутти. — Опять в нем проснулся «великодушный и щедрый Герцог Альдебаранский».

А Трувер, глядя вслед удаляющимся разбойникам, ободряюще-покровительственно помахал им на прощание рукой, потом вздохнул и, опоминаясь, виновато заморгал, стараясь не глядеть на товарищей, горюющих по исчезнувшему кошельку, вместе с которым исчезли все кружки пива, ломти ветчины, похлебки и ячменные хлебцы, все их обеды и ужины: завтрашние, сегодняшние и послезавтрашние…

Весь день шли и шли они по печальной, пустынной, разоренной Драконом земле, и негде им было остановиться отдохнуть, все шли и шли, пока не наступила ночь, и наконец вдалеке па горке увидели освещенный луной замок и. приободрившись, прибавили шагу.

— Ни одного огонька в замке не видно! — сказал Ртутти, быстро семеня рядом с Трувером и придерживаясь в темноте за его штанину. — Все спать полегли! Небось и ворота на запоре!