— Не меня благодарите, а эти мудрые растения, поведавшие мне свои тайны.

Несколько ласточек, посвистывая, ворвались через открытые двери и уселись на стропилах под потолком.

— Мышибрат, — вдруг заговорил мудрец, — мы сейчас прогоним твои заботы, — я вижу, они не дают тебе покоя. Смотри, — и он снял висевшую на стене скалку. Потом учёный опустился на пол и схватил лоскуток тени, это смехотворное подобие мыши, начал растягивать и разминать Натёртая косматыми листьями коровяка, тень вытягивалась и росла. Она уже была такой, как прежде, но ботаник не прекращал своей работы.

Петух, наклонив голову, в изумлении следил за ним. Виолинка взвизгивала от восхищения. Отшельник поймал несколько солнечных лучей и вплёл в эту новую огромную тень золотую ленту. Вздыбив шерсть, Мышибрат смотрел, как с каждым движением его тела по стене передвигается полосатая тень тигра.

— Ну, что? Теперь ты доволен? — улыбнулся ему ботаник, выпустив из кулака остаток пойманных лучей.

— Ты самый великий в мире учёный, — мяукнул Мышибрат и подпрыгнул от радости. Его полосатая тень бесшумно изгибалась по стене, пугая щебечущих ласточек.

— Я покажу вам кратчайшую дорогу до границы. Вам пора в путь.

— Мы не проберёмся через чащу, — прошептала Виолинка: — ежевика так царапается!..

— Не бойтесь… Смотрите, вот здесь проходит тропинка, — и ботаник указал на открывшийся вдруг между стенами бора просвет. Под сводами деревьев было темно и сыро, но далеко-далеко друзья увидели белую ленту дороги и плывущие в солнечном небе облака.

— О, да ведь тут легко пройти! — крикнула Хитраска.

— Спасибо тебе за исцеление, спасибо за доброту и ласку, — звери крепко жали ему руки.

— Идите спокойно.

Хотя некоторое время учёный неподвижно стоял, глядя им вслед, его фигура расплывалась и исчезала, тая среди деревьев. В последний раз блеснул берёстой седой волос и сверкнули голубизной глаза, словно смеющийся в зелени родник. Когда друзья прошли еще немного, они увидели, что лес закрывается за ними, точно книга. Просвет смыкался, в гуще ветвей пел птичий хор, травы струили пьянящий запах.

Друзей охватила необыкновенная радость. Вместе с лучами дневного солнца их сердца наполнили покой и вера в быстрый конец тяжёлых странствий. При взгляде на Виолинку, такую же некрасивую, как и прежде, но же изменившуюся и полную какой-то внутренней прелести, глаза взволнованного петуха подёрнулись влагой, он схватил рожок и начал играть старые военные песни. Изумлённые деревья зашумели, а птицы только посвистывали от удивления. Петуху подпевали его друзья, и среди их весёлых голосов особенно выделялся дискант Хитраски:

или старинная песня разлуки:

Вы знаете это время… Небо становится мягче и ласковее, в безветренную полуденную пору плывут в лазури, тихо шелестя, сбитые из сухой пены сентябрьские облака. Внизу тучные деревья колышут листвой. Минуло уже время бутонов, цветов, жадного роста веток. Соки загустели и текут лениво. Лес пахнет увядающими травами и влажной листвой. Земля созрела для жатвы и отдыха.

Петух останавливается. Лес кончился. Дорога, петляя, сбегает вниз. Там, в долине, пастушьи дымы косыми струями поднимаются в небо, синие окна озёр просвечивают среди рощ — там уже граница.

Где-то в этой дали, прислушиваясь к стуку повозок, фырканью скакунов, стоит постоялый двор «Под копчёной селёдкой». Набежавшие со всех сторон подсолнухи протягивают к солнцу свои золотые чаши. Хозяин постоялого двора Завтрак, выйдя из дверей, поглядывает на печную трубу: по первым искрам, вылетающим из дымохода, он навораживает себе множество гостей. И это далеко, далеко…

А тут, вблизи, вправо через журчащий по камням ручей, извилистая дорожка ведёт по берёзовому мостику на высокий холм. На самой его вершине, за усеянной бойницами стеной, среди деревьев, поблёскивают тусклые купола монастыря братьев Горемык.

Монастырский привратник приникает глазом к замочной скважине и смотрит на дорогу, не видно ль там пилигримов. Заходящее солнце сыплет золотую пыль в его слезящиеся глаза. Но вот брат Кампанулий дёргает за верёвку. Маленький колокольчик начинает петь. По всему монастырю раздаётся стук деревянных сандалий. Отец Живокость покидает свою аптечку с сушёными травами, а отец Чернилий вытирает гусиное перо и посыпает песком исписанную страницу хроники. Дневная работа окончена. А колокольный звон плывёт по небу, витает среди птиц и белок, развесивших свои пушистые хвосты на вершинах монастырских кедров.

Старый капрал распорядился сделать привал. Друзья видят, как из долины к ним приближается кто-то в чёрной рубашке, темноволосый и курчавый. На спине он несёт шарманку, на шарманке сидит попугай. Хитраска приподнимается на локтях и говорит: «Смотрите, какой-то шарманщик!» Нашим друзьям знакома буйная итальянская шевелюра и цветастый галстук. В подёрнутых поволокой глазах артиста отражается очарование тихого вечера. Приятная улыбка раздвигает его толстые губы, и он изящно кланяется.

— Где ты бывал, Чёрный Баран? — спрашивает его капрал.

— Здесь играл, там играл, господин мой милостивый, — отвечает баран, устанавливая шарманку на палке.

Как это всем известно, бараны — самые музыкальные животные, даже в своем теле они скрывают неистощимые запасы гармонии — это знаменитые бараньи кишки.

Баранелло начал крутить ручку. Поплыл ласковый, как струйка дыма, старинный блаблацкий вальс. Под звуки этого вальса шумели кринолины наших прабабушек, мелькали, словно крылья бабочек, веера.

По навощённому паркету, обрызганному огнями хрустальных люстр, в помноженных зеркалами залах кружились напудренные парики, улыбались коралловые уста, украшенные лукавой чёрной мушкой. А вальс развевался, словно выцветшая лента.

Баранелло крутил ручку, закрыв от удовольствия глаза; звери слушали, будто заворожённые.

Троих друзей, — поправляет Мышибрат, обводя нежным взглядом отдыхающих спутников.

Сбоку, привязанные красными тесёмками, болтались около шарманки соломенные туфли. И петух, поглядев на опалённые ноги Виолинки, тяжело вздохнул: «Босая, босая, точно нищенка; как я такой королю отдам?» — сокрушался он, потирая крылом наморщенный лоб.

— Дай нам эти туфли, Чёрный Баран, — попросил Пыпец, подойдя к шарманщику.

— Если хочешь, я продам их за серебро, господин мой милостивый.

Петух обшарил карманы, потом посмотрел на Мышибрата, но тот отрицательно покачал головой.

— У меня нет денег, Чёрный Баран.

— Дай рожок, дай рожок, щедрый капрал.

— Ты с ума сошёл, Пыпец! — крикнула Хитраска. — Это не имеет ни малейшего смысла! — Но Пыпец снял уже с плеча перевязь и небрежным жестом протянул барану свой старый рожок.

— Довольно ты мне послужил. Иди теперь в эти славные копыта; Баранелло — истинно акустическая душа, не тревожься, он тебя будет беречь.

Музыкант вынул палку, закинул шарманку за спину. Когда он, пробуя звук, поднёс рожок к губам, все услышали жалобный стон прощания.

— Это свинство! Не смей забирать рожок! — крикнул кот. — Такой обмен — это подлость, мошенничество!

— Прощайте! Прощайте, господа милостивые! — поклонился Баранелло, быстро удаляясь.

— Это самая высокая цена, которую когда-либо заплатили за обыкновенные туфли.

— Какой ты добрый, Пыпец, — поцеловала его Виолинка. — У меня еще никогда не было таких хорошеньких туфелек.

— Ничего не поделаешь, — кряхтя говорит петух и скромно потирает крылья. — Впрочем, я сделал бы то же самое для каждой босой девочки.

Пыпец уселся на камень и стал набивать трубку табачными крошками, которые он выклёвывал из кармана.

Счастливые друзья сидели и отдыхали. Мышибрат, достав дратву, пришивал отстающую подмётку; Виолинка побежала к ручью. Укрывшись в зарослях, она сбросила платьице и начала плескаться в воде. Девочка долго мылась, а потом стала стирать своё выцветшее платье. Вода около мостика текла тихо, и множество незабудок отражалось в ней сапфировыми пятнышками. Даже не заметив этого, Виолинка зачерпнула их отражение, и вся ткань окрасилась в яркоголубой цвет. Девочка развесила платье на ветвях кустарника, а сама по пояс села в воду и принялась расчёсывать спутанные волосы зелёных водорослей, густо разросшихся у подводных камней. Каждую минуту раздавался весёлый смех Виолинки: стайки маленьких серебряных рыбок щекотали ей пятки.