Гаинде-лев залег под деревом, рыча и в ярости колотя хвостом по земле и по своим бокам.

Ночь шла…

И любопытная луна, подглядывавшая сквозь листву бавольника, спрашивала себя, что за огромные летучие мыши шевелятся на его ветвях и не вылетают из своего убежища, как это делают по ночам все летучие мыши на свете.

Время шло…

Наконец один из сыновой Буки захныкал:

А отец отвечал:

Но Буки не тратил лишних слов — наверное, берег слюну; он только предупреждал детей, когда они жаловались на усталость:

Вдруг послышался долгий, жалобный крик и шум, как будто шлепнулся на землю полный бурдюк; потом рычание и звонкий удар лапы Гаинде по животу одного из маленьких Буки.

И тут радостно заблеяли освобожденные из этого живота ягнята и овцы, послышался важный голос барана.

Ночь проходила….

Часы бежали, и вот взошло солнце… Гаинде по-прежнему в ярости бил хвостом.

Из распоротых животов трех маленьких Буки уже выскочили ягнята; как и их братья, матери и отцы, они резвились неподалеку от дерева. Тут была треть стада старой Кудьи.

Колючки бавольника все глубже впивались в лапы Буки и его оставшихся в живых отпрысков. Один из них захныкал:

И отец гнусаво проворчал:

Дети падали один за другим. Напрасно молили они отца о помощи — он и сам-то еле держался.

Гаинде-лев, гневно рыча, распарывал им животы и выпускал на волю стадо своей тещи.

Когда ранним утром солнце раскрыло свои большие глаза, листва бавольника не скрыла от него Буки, дрыгавшего ногами на самой высокой ветке. Не в силах больше терпеть, Буки захныкал в свой черед:

Гаинде-лев ахнул от изумления.

захихикал он, передразнивая Буки.

— Ах, дядя Гаинде, — сказал тот, — как ты можешь поступать так со свояком?

Гаинде-лев расхохотался, он смеялся до слез и так долго, что не заметил, как свояк рухнул к его ногам, и стук, словно от падения полного бурдюка, застал его врасплох.

Его широкая, тяжелая лапа только задела Буки, который уже вскочил на ноги и улепетывал, опустив зад и теряя на бегу последние остатки стада своей тещи.

Львята, которые все замечали, хотя не подавали виду, часто говорили своему отцу, льву Гаинде:

— Папа, Буки примеряла твои сандалии, и они ей как раз по ноге.

Гаинде-лев обычно пропускал это мимо ушей — вероятно, у него были дела поважнее. А между тем отношение Буки-гиены ко льву менялось прямо на глазах. Гаинде приютил Буки и кормил ее за небольшие услуги по хозяйству. Буки должна была также свежевать добычу, которую ежедневно приносил лев (а от этого никакая гиена не откажется).

Гаинде-лев подобрал Буки-гиену в жалком состоянии. Это было в голодную пору неурожая, которую до сих пор помнят желудки зверей и людей всего края.

Буки была тогда так худа, что сквозь ее бока просвечивало солнце. Шерсть ее свалялась и висела клочьями, а лапы и спина облезли и были такие же голые, как багровый зад Голо-обезьяны.

так поется в песне.

Но у Буки-гиены тогда уже не было сил следовать этому мудрому совету — еле-еле волоча лапы, она трусила за юркими ящерицами и проворным крысенятами, которые прямо в глаза ей смеялись над ее спотыкающейся походкой. И неожиданно для себя очутилась в жилище Гаинде-льва, где играли юные львята, оцепеневшие от изумления при виде ее пестрой шкуры и невероятной худобы.

Спасаться не было ни сил, ни времени — на пороге появился сам Гаинде. Он приволок антилопу величиной с лошадь.

То ли вдовство, то ли попросту усталость после охоты в этот жаркий день смягчили сердце царя зверей. Увидев, как малыши резвятся вокруг свалившейся в изнеможении, задыхающейся гиены, у которой: тряслись со страха тонкие ноги и впалые бока, Гаинде почувствовал жалость. Вместо того чтобы пресечь печальное, голодное существование своей непрошеной гостьи, он приказал:

— Буки, займись добычей!

Буки-гиена ринулась к антилопе. Она ободрала тушу, и силы вернулись к ней при одном лишь виде и запахе всего этого мяса, этой груды дымящихся потрохов, этой крови, которую жадно, не дожидаясь ничьего разрешения, впитывала земля.

— Ешь сколько хочешь, только сперва покорми моих детей, — сказал Гаинде.

И гиена, поспешно глотая потроха и огромные куски мяса, благодарила льва:

— Спасибо тебе, владыка! Спасибо! Спасибо!!

В этот день она наелась за все те дни, недели и месяцы, когда ей пришлось поститься — не из набожности, а в силу обстоятельств.

Объевшись, она повалилась на бок и прохрапела до следующего дня. Проснулась поздно, когда уже сильно припекало солнце и львята выбивали барабанную дробь на ее туго набитом и округлившемся брюхе.

Гаинде-лев с самой зари был на охоте. Буки прибрала дом, поиграла с малышами.

Когда Гаинде вернулся, неся в зубах крупную лань, он не успел переступить порог и кликнуть гиену, как она была уже подле него:

— Что прикажешь, владыка?

Так продолжалось изо дня в день много недель подряд.

Буки переносила в дом туши убитых львом животных, обдирала их, потрошила, разделывала и хлопотала по хозяйству со всем рвением прислуги, благодарной за хорошее обращение.

Она толстела на глазах — ведь мяса и требухи всегда было вдоволь в доме Гаинде. Шерсть ее отросла и лоснилась на солнце, а отвислые губы маслено блестели.

И чем больше она жирела, тем заметнее с каждым днем ослабевали ее усердие и преданность.

Теперь уже не слышно было поспешного: «Слушаю, владыка!» — когда Гаинде-лев, вернувшись с охоты, звал ее с порога дома. Теперь она отвечала: «Я здесь!» — сначала небрежно, потом ворчливо. Через некоторое время слышалось уже только: «Да?» — сердитое, почти вызывающее. И в конце концов — угрюмое: «Ну, что еще?»

Теперь она переносила добычу лениво, неохотно и чистила ее почти с отвращением.

А маленькие львята все замечали, хотя не подавали виду:

— Папа, Буки-гиена примеряла твои сандалии, и они ей как раз по ноге.

Гаинде не обращал внимания на мелочи, но наконец и ему бросилась в глаза перемена в Буки. Гиена теперь постоянно брюзжала и даже стала поругиваться сквозь зубы, когда нарушали ее покой.

Однажды Гаинде пришел с пустой пастью. Он оставил свою добычу за домом.

— Буки! — позвал он.

— Ну, что еще? — буркнула гиена.

— Ступай очисти то, что лежит за домом.

Буки лениво поплелась за дом. Вдруг она остановилась, потрясенная, дрожа всем телом, которое за это время стало снова мускулистым и сильным. Перед нею со вспоротым брюхом и перебитым хребтом лежала огромная гиена — даже мать ее матери никогда не упоминала о такой в своих рассказах, прославлявших мощь их рода. Добыча Гаинде была велика, как самый большой из быков в стаде пастуха Малал Пуло (их Буки видела издалека в прежние времена изобилия).

Пришлось ободрать гиену, которая казалась в три раза больше, чем был отец Буки в расцвете своих сил. Буки теперь работала с тем же рвением, что и в первые дни своего появления у Гаинде-льва.

Казалось, урок не пропал даром.

Текли дни с их разнообразными заботами. Но нрав у гиен не меняется, и урок был быстро забыт. Услужливость, усердие и рвение Буки уменьшались с каждым днем, и с каждым днем росла ее наглость.

Буки продолжала примерять сандалии Гаинде-льва, и сандалии становились ей все больше впору.

Возвращаясь с охоты, Гаинде-лев повстречал Лёка-зайца. В тот день лев нес большую антилопу, и ему приходилось часто отдыхать по дороге. Гаинде-лев и Лёк-заяц беседовали в тени баобаба, когда перед самым носом у них стала летать Н’Джугуп — летучая мышь. Со свойственной ей невежливостью она дразнила их оскалом зубов и почти задевала мохнатыми крыльями. Это оскорбляло Гаинде.

Одним ударом лапы он сбил мышь и дал ее Лёку, так что тому пришлось провожать льва до его жилища.

У самого дома Гаинде скакала и резвилась Бей-коза, еще более невоспитанная, чем Н’Джугуп-летучая мышь. Бей-коза слышала от Тиуая-попугая, что Гаинде-лев приютил у себя Буки-гиену. Поэтому легковерная Бей вообразила, что заключен мир между всеми животными, а может быть, и между животными и людьми.