Вдруг мул попятился и начал бешено бить по воздуху передними ногами, после чего тяжело упал в ближайшее кресло, которое, к счастью, было прочно и просторно, и бессильно свесил передние ноги по бокам, наподобие человека. Тут произошли непродолжительные судороги, и затем начался какой-то особый, невыразимо-потрясающий для зрителя процесс, в течение которого человек как бы вылупливался из мула, а мул как бы растворялся в человеке. Наконец перед ними в кресле оказался еле дышащий и дрожащий профессор Фютвой в своем подлинном образе и одеянии.

Как только профессор овладел собой, Гораций отворил дверь и позвал Сильвию с матерью, которые были, как и следовало ожидать, вне себя от радости, увидав главу семейства избавленным от унизительного состояния четвероногого.

— Ну, — сказал профессор, принимая их объятия и бессвязные поздравления, — ну, не из-за чего поднимать такой шум! Я таков же, каким был, как видите. И, — прибавил он с неосновательным взрывом досады, — если б у кого-нибудь из вас хватило здравого смысла, чтобы сразу вспомнить о таком простом средстве, как обрызгивание холодной водой, я был бы избавлен от множества ненужных неудобств. Но это всегда так бывает с женщинами: они теряют голову, когда что-нибудь не в порядке. Если я сам не сохранил хладнокровия…

— Было очень, очень глупо с нашей стороны не подумать об этом, — сказала Сильвия, деликатно игнорируя тот факт, что в комнате решительно все было перепорчено, — впрочем, знаешь, если бы ту же воду разбрызгали мы, она, пожалуй, не оказала бы такого действия.

— Теперь я не расположен спорить, — сказал отец. — Но вы не побеспокоились испробовать, так не о чем и толковать!

— Не о чем и толковать! — воскликнул Факраш. — О, ты, чудовище неблагодарное! Ты не находить слов признательности тому, кто тебя избавил от твоей кары?

— Я уж и так очень обязан вам, сударь, — сказал профессор, — за целые сутки самой острой угнетающей тоски и нестерпимой физической муки, причиненной без желания воспользоваться тайными силами. Поэтому признательность, какую я мог бы вам выразить, была бы весьма сомнительного свойства. Что же касается вас, Вентимор, — прибавил он, обращаясь к Горацию, — я не знаю… я могу только догадываться… о роли, которую вы сыграли в этом деле, во всяком случае, поймите раз и навсегда, что все сношения между нами должны прекратиться.

— Папа, — сказала Сильвия дрожащим голосом, — Гораций и я уже решили разойтись.

— По моему настоянию, — объяснил Факраш, — так как такой союз совершенно не соответствует его достоинству и положению.

Эта откровенность окончательно разозлила профессора, характер которого далеко не улучшился, хоть он и подвергся недавним испытаниям.

— Никто не спрашивал вашего мнения, сударь! — огрызнулся он. — Личности, только недавно освобожденной от долгого и, как мне известно, вполне заслуженного заключения, едва ли подобает столь авторитетный тон. Будьте любезны не вмешиваться в мои домашние дела.

— Превосходно сказано, — заметил невозмутимый джинн. — Пусть крыса, которая находится в лапах леопарда, твердо помнит правила вежливости и воздерживается от вызывающих слов. Обратить тебя опять в мула не составит для меня затруднений.

— Я, пожалуй, неясно выразился, — поспешил заметить профессор. — Я… я только думал вас поздравить с тем, что вы счастливо избежали последствий того, что… что я считаю судебной ошибкой. Я… я убежден, что в будущем вы будете применять ваши выдающиеся способности для лучших целей, и я бы предложил вам оказать большую услугу этому несчастному молодому человеку, воздержавшись от дальнейших трудов на его пользу.

— Слушайте, слушайте! — Гораций не мог не вставить этого восклицания, хоти так тихо, что никто и но услышал.

— Я далек от этого, — возразил Факраш. — Он стал мне любимым сыном, которого я намерен возвести на золотую вершину благополучия. Поэтому я избрал ему жену, в сравнении с которой эта дочь твоя есть светящийся червяк перед полной луной или неоперившийся воробей пород райской птицей. И свадьба будет отпразднована через несколько часов.

— Горации, — воскликнула Сильвия, вся вспыхивая, — почему ты мне но сказал этого раньше?

— Потому что я в первый раз об этом слышу, — отвечал несчастный Гораций. — Он всегда огорашиваст меня какой-нибудь неожиданностью, — прибавил он шепотом, — но это ни к чему никогда не приводит. И он не может женить меня насильно, это понятно!

— Нет, — сказала Сильвия, кусая губы. — Этого я никогда и не предполагала.

— Я покончу с этим сейчас, — ответил он. — Теперь послушайте, г. джинн, — прибавил он, — я не знаю, с каким новым планом вы носитесь, но если вы думаете женить меня на ком-нибудь, в особенности…

— Разве я тебе не сообщал, что имею в виду получить для тебя руку царской дочери необычайной красоты и совершенства?

— Вы отлично знаете, что никогда не упоминали об этом раньше, — сказал Гораций, в то же время успокаивая расстроенную Сильвию.

— Не ропщи, о, дева, — посоветовал ей джинн, — ибо это ради его благополучия. Хотя он сейчас тому не верит, но когда увидит ослепительную красоту ее образа, то обомлеет от восторга и забудет про твое существование.

— Ничего подобного! — в диком гневе сказал Гораций. — Поймите, что я не намерен вступать в брак с принцессой. Вы можете (что вы уже сделали) помешать мне жениться на Сильвии, но вы но в силах заставить меня жениться на ком-нибудь другом. Попробуйте-ка!

— Когда ты увидишь совершенство твоей невесты, не придется тебя принуждать, — сказал Факраш. — И если ты откажешься, то знай: ты подвергнешь страшным бедствиям тех, кто тебе здесь дорог.

Ужасающая неопределенность угрозы окончательно сокрушила Горация. Он не мог придумать, не смел даже вообразить себе, какие последствия для его любимой Сильвии и ее беспомощных родителей мог бы повлечь за собой его настойчивый отказ.

— Дайте мне срок, — сказал он со вздохом. — Я хочу еще переговорить с вами об этом.

— Простите меня, Вентимор, — сказал профессор с язвительной вежливостью, — но хотя обсуждение ваших брачных дел и интересно для вас и вашего покровителя, я бы, однако, предпочел, чтобы вы выбрали более подходящее место для переговоров, исход которых предрешен заранее. Я утомлен и измучен, почему и был бы признателен, если бы вы и этот господин уволили нас от дальнейшей беседы.

— Слышите, г. Факраш? — сказал Гораций сквозь зубы. — Нам пора уходить. Если вы сейчас удалитесь, то я скоро последую за вами.

— Я тебя буду ожидать, — ответил джинн и, к ужасу г-жи Фютвой и Сильвии, исчез в одном из шкафов.

— Вот, — сказал Гораций уныло, — вы видите, в каком я положении?! Упрямый, старый черт прижал меня к стене. Я погиб.

— Не говорите так, — сказал профессор. — Вы накануне блестящего союза, в котором мы желаем вам найти счастье, все мы желаем вам счастья, — прибавил он колко.

— Сильвия, — сказал Гораций, все еще медля, — прежде чем я уйду, обещай мне помнить, что все, что я сделаю, будет ради твоего блага.

— Пожалуйста, не говорите так, — сказала она. — Мы можем никогда не увидаться более. Пусть же к моему последнему воспоминанию о вас не примешивается мысль о вашем лицемерии, Гораций!

— Лицемерии! — воскликнул он. — Сильвия, это слишком! Что я сказал или сделал такого, чтобы вы могли так обо мне подумать?

— Я вовсе не так наивна, как вы полагаете, Гораций, — возразила она. — Я теперь поднимаю, почему все это случилось, почему терзали моего бедного отца, почему вы настаивали на том, чтобы я вернула вам свободу. Но я бы вас освободила без всего этого. Право, все эти мудреные хитрости были лишними.

— Вы думаете, что я был сообщником этого старого дурака? — сказал он. — Вы считаете меня таким мерзавцем?

— Я не обвиняю вас, — сказала она. — Я не думаю, чтобы вы могли избегать этого. Он может заставить вас сделать все, что ему вздумается. Кроме того, вы теперь так богаты, что вам естественно желать жениться на ком-нибудь более подходящем… скажем, на вашей прекрасной царевне…

— Моей! — простонал в отчаянии Гораций. — Я вам говорю, что я никогда не видал ее! Как будто какая-нибудь принцесса может согласиться пойти за меня замуж в угоду джинну из медной бутылки?! И если б она и согласилась, Сильвия, вы не можете верить, чтобы я из-за какой-нибудь принцессы забыл вас!

— Это в большей степени зависит от принцессы, — вот все, что Сильвия могла сказать.

— Да, — сказал Гораций. — если таково ваше доверие ко мне, то бесполезно о чем-либо говорить. Прощайте, г-жа Фют-вой, прощайте, профессор. Я не могу выразить, как глубоко сожалею о том, что причинил вам много горя моим безумием. Все, что я могу сказать, это то, что я готов перенести в будущем все, что угодно, только бы не подвергать ни малейшему риску вас или кого-нибудь из ваших.