Ночевка вторая
[64]Наш дорогой учитель Нараноки, надев свое длинное пальто, медленно брел по ровной дороге Кумадэ. Солнце палило ему в спину, и он широко зевал от усталости, будто вгрызался в воздух. Вдруг по правую руку широко раскрыла свою пасть пустая каменоломня. Учитель покряхтел, вошел внутрь, подобрал треугольный камешек и, прошептав: «И здесь роговая обманка[65]», стал оглядываться по сторонам. Каменотесы, видно, уже ушли, лишь в уголке одиноко стояла маленькая хижина из низкорослого бамбука.
— Вот здорово! То, что нужно. А то бы пришлось стоять за дверью и ныть: «Простите за беспокойство, добрый вечер, я путешественник, меня настигла ночь и мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, пустите меня переночевать. У меня есть еда, поэтому я не доставлю вам беспокойства». От одной мысли тошно становится. А так можно переночевать здесь.
Учитель поправил огромные очки, хитро улыбнулся и вошел в хижину. На земляном полу стояли четыре камня — что-то вроде очага, а рядом лежала куча хвороста. Учитель чиркнул спичкой, разжег огонь, а затем достал печенье и стал неспешно жевать, в то же время что-то записывая в блокнот. Через некоторое время огонь ярко разгорелся, и учитель улегся на солому.
Посреди ночи он продрог. Вскочил на ноги, смотрит — а хворост уже весь прогорел, осталась лишь горячая зола. Учитель подкинул еще, огонь ярко и разгорелся, а он сел и расправил грудь, чтобы согреться. Потом решил выйти на улицу.
Месяц двадцатой ночи висел на востоке, воздух был холоднее воды в реке. Учитель сделал несколько шагов, сунул в рот сигарету, чиркнул спичкой и пробормотал: «Тихо как, до рассвета еще три с половиной часа». Покурив, он вернулся в хижину.
Рассеянно наблюдая за огнем, он прилег на солому, подложил руки под голову и задремал.
Вдруг он услышал, как кто-то тихонечко переговаривается — прямо у него над головой.
— Не расставляй так локти. У меня бок болеть будет.
— Эй, что за глупости ты говоришь? Когда это я расставлял локти?
— А разве не расставляешь? Честно сказать, ты в последнее время сильно нос задираешь, может воздух здесь для тебя слишком влажный?
— Это ты обо мне? Да ты на себя посмотри! Это ты последнее время пытаешься меня задавить, так, аж голова хрустит!
Учитель широко раскрыл глаза, встал и осмотрелся. Никого… А голоса звучали все громче.
— Ужас какой-то! Тебя как будто подменили, просто брюзгой стал. Ветра глотнул?
— Так это же ты канючишь, стоит мне только руки-ноги немного размять… А вот подумай о том, что было сто две тысячи лет назад.
— И что же было сто две тысячи лет назад? А сто тысяч, миллион, десять миллионов, пятнадцать миллионов лет назад? Забыл? Если бы не забыл, то не давил бы мне локтями в бок!
Учитель был ошарашен.
— Да, отличная штука воспоминания. Это ты забыл, что было пятнадцать миллионов лет назад! Не-ет, ты помнишь! Ну, и кто тогда извинялся? Хорошо же у тебя устроена голова!
Учитель медленно поднялся, пошарил глазами вокруг, но никого не увидел. А голоса стали еще громче.
— Наверное, ты меня старше. Но почему?
— Что значит — почему? Когда я уже обрел форму и характер, ты еще пресмыкался у моих ног! Вот как все было. И что ты говорил? «Господин Хорнбленд,[66] можно мне здесь прилечь? Нижайше прошу разрешить мне остаться у ваших благословенных кончиков ног!»
Учитель Нараноки хлопнул в ладоши.
«Понял! Понял! Господин «Хорнбленд» — это «роговая обманка». А кто же другой? Непонятно. Очень интересно. Сегодня опять сплошные загадки. Так я никогда не перестану ночевать под открытым небом».
Учитель сунул в рот еще одну сигарету и чиркнул спичкой. А голоса становились все громче и громче, но все равно звучали тихо, как комариный писк.
— Наверное, именно так и было, но что ты тогда сказал в ответ? Нет, мол, не выйдет, попроси кого-нибудь другого. Эдак пренебрежительно и заносчиво отказал…
— Но ты все равно прилепился ко мне. Именно ты. И никто другой.
— Не понимаю намеков. Я не прилепился — просто моя голова оказалась у твоих ног. А просил я Дзикко-сан, который родился раньше тебя. Вот сейчас я очень, очень благодарен Дзикко-сан.
Учитель радостно рассмеялся.
«Ха-ха-ха! Дзикко-сан, должно быть, магнитный железняк.[67] Я все понял — «роговая обманка» ругается с биотитом.[68] Если приглядеться, то здесь полно осколков «роговой обманки», а в ней вкраплены минералы, вот они и шепчутся между собой».
И действительно, под головой учителя лежал осколок гранита, по внешнему виду напоминающий китайскую серебряную монетку.
Учитель веселился все больше и больше.
— Вот как! Ну, хорошо же. Неблагодарная тварь! Чтоб ты поскорей превратился в глину!
— Порчу навел, да? Но я не слабее тебя!
— Подождите, подождите. О чем вы тут все время спорите? — хором сказали два незнакомых голоса.
— Господа Осокурэ,[69] не обращайте на него внимания. Он просто ничего не соображает.
— Господа-близнецы. Не обращайте внимания. Он совершенно ничего не понимает.
«Ага. Это ортоклаз присоединился к спору. Становится по-настоящему интересно».
Учитель, улыбаясь до ушей, протянул руки к огню. Опять заговорили два голоса.
— Успокойтесь. Мы срастались долгое, долгое время — в темноте, под ужасным давлением, в раскаленном пекле. Мы вместе стойко терпели эти жар и давление, от которых рассудка можно лишиться!
— Да, именно так. А хорошо в тяжелое время просить о помощи, а когда становится легче, умирать от зависти?
— О чем это ты?
— Эй, эй, эй, подождите-ка! Послушайте. Сейчас, наконец, мы увидели солнце. Разве все это похоже на то, что твердил нам конгломерат глубоко в земле?
— Да, конечно же, непохоже. По рассказам конгломерата, солнце ярко-красное, а небо коричневое, однако, сейчас солнце ярко-белое, а небо ярко-синее. Конгломерат — обманщик.
Опять донеслись голоса близнецов.
— Возможно, в те времена, о которых говорил господин конгломерат, тогда, когда он был обыкновенной галькой, и впрямь все было именно так.
— Может быть, и так. Однако обманывать и платить злом за добро благодетелю — дурно!
— Что? Ты это обо мне говоришь? Ну, хорошо! Достал ты меня. Давайте устроим дуэль! Дуэль!
— Подождите. Послушайте, мы же были так рады увидеть солнце. Как мы кричали! В течение пятнадцать миллионов лет мы не знали солнечного света. А потом железные кирки зазвенели над нашими головами, и кто-то крикнул: «Ну, что же вы, выходите на солнце!» Какая нам разница, кто с кем сросся. Мы ничего про это не знали. Все кричали: «Прощайте, прощайте!» А затем вдруг стало светло-светло, и мы взлетели в небо. Тогда мне показалось, что кроме солнца я вижу что-то еще — блестящее и красное.
— И я это видел.
— И я. Но что же это было?
Учитель опять рассмеялся.
«Это, наверняка, были искры, летевшие из-под долота. Что-то гремело, и было жарко, верно?» — спросил учитель. Однако голос его не был услышан минералами.
— А что будет с нами дальше? — опять донесся голос близнецов Осокурэ.
— Да ничего хорошего. Я слышал от конгломерата, что нас могут опять закопать в землю, а если нет, то мы и так превратимся в песок и глину. Здесь нельзя быть спокойным. Что в земле, что на ее поверхности, через две тысячи лет результат будет одним и тем же.
Учитель удивился.
— Посмотрим на это философски. Через две тысячи лет, снаружи или внутри этой хижины, но мы все равно станем или глиной, или крупицами песка. Взглянем на это философски.
В этот момент донеслись всхлипы, а затем биотит разревелся.
— А, бо-бо-бо-больно. Больно!
— Господин Биотит, что случилось? Что случилось?
— Если срочно не вызвать господина Пурадзё, мне будет совсем худо.
«Ага, господин Пурадзё, это, наверное, плагиоклаз.[70] Он голубоватый, поэтому здесь доктором считается», — прошептал учитель, и навострил уши.
— Пурадзё-сан, Пурадзё-сан, Пурадзё-сан!
— Да?
— У господина Биотита сильно живот разболелся. Осмотрите его, пожалуйста.
— Так, ну, причин для тревоги нет. Наверное, ветром продуло.
«Ага, ветром продуло, поэтому живот разболелся. Вот это и называется выветриванием или эрозией», — вновь прошептал учитель, сняв очки и протерев их платком.
— Пурадзё-сан! Пожалуйста, быстрее. Я сейчас сознание потеряю.
— Я уже иду к вам. Эх. Так, так, понятно. Хм. Дайте-ка мне пульс пощупать. Так. А теперь язык. Хорошо. Значит, болит вот здесь, на этой восемнадцатой грани, склонной к образованию трещин? Вот как, хм-хм, все понятно. Это очень страшное заболевание. Когда вы были глубоко под землей, то подцепили хроническое размягчение и стали мягким. Никакой надежды на выздоровление.