«Медведь. Я тебя убил не из ненависти. Я стрелял в тебя, потому что мне нужно зарабатывать на жизнь. Прежде я мог работать, никому не причиняя зла, однако теперь и поля нет, и деревья казне принадлежат. В деревню пойти — так там я никому не нужен. Вот и пришлось стать охотником. Ты вот родился медведем, карма, значит, у тебя такая, а я охотой живу, значит у меня такая карма. В следующей жизни не рождайся медведем, ладно?»

Собака ложилась на земле, печально прикрыв глаза. Когда Кодзюро минуло сорок весен, дизентерия унесла его жену и сына, остался у него лишь этот верный пес.

Кодзюро доставал из-за пазухи нож, надрезал кожу от самой губы медведя через все брюхо и снимал шкуру. Дальнейшее мне глубоко отвратительно. В итоге Кодзюро засовывал медвежью печень в заплечный деревянный ящичек, окровавленную шкуру отмывал в горной речке, сворачивал, закидывал за спину, а потом устало спускался вниз по течению.

Казалось, что Кодзюро понимает даже язык медведей. Как-то раз ранней весной, в ту пору, когда на деревьях еще не было ни одного зеленого листочка, он с собакой брел вверх по ущелью Сирасава, собираясь заночевать в бамбуковой хижине, которую построил в прошлом году на самом верху перевала Баккайдзава. И вот чудное дело — заблудился и потерял тропу, чего с ним отродясь не бывало!

Несколько раз он спускался вниз и опять поднимался, но уже и собака выбилась из сил, и сам Кодзюро еле дышал. Наконец, он нашел свою хижину, уже полуразвалившуюся. Кодзюро вспомнил, что неподалеку есть горный источник, но, когда стал спускаться вниз, увидел нечто совершенно удивительное. На противоположном краю долины в свете молодого голубоватого месяца сидели медведица и совсем маленький медвежонок. Козырьком приложив лапы ко лбу, они смотрели куда-то вдаль. Кодзюро показалось, что тела медведей источают сияние, он замер на месте, словно остолбенев. И тут медвежонок ласково сказал:

— Все-таки это снег. Мам, только эта сторона долины побелела. Все-таки, это снег. Да, мама?

Медведица еще раз внимательно посмотрела вдаль, и, наконец, ответила.

— Это не снег. Не мог снег лечь на одной стороне.

— Он просто не успел еще растаять.

— Нет, я вчера там была, ходила посмотреть на молодые побеги будяка.

Кодзюро тоже внимательно посмотрел в ту сторону.

Лунный свет скользил по склону бледно-голубой горы. Там что-то сверкало будто серебряные доспехи. Через минуту медвежонок сказал.

— Если это не снег, то иней. Наверняка.

Кодзюро подумал про себя, что этой ночью и правда иней покрыл всю округу, вокруг луны дрожит голубой ореол, и свет ее холоден, как лед.

— Я поняла. Это цветы хикидзакура.[76]

— Что? Хикидзакура? А, знаю-знаю.

— Нет. Ты их пока что не видел.

— Да, нет же, я знаю. Я недавно сорвал цветок.

— Нет. Это была не хикидзакура. Ты сорвал цветок кисасагэ.[77]

— Разве? — протянул медвежонок растерянно.

У Кодзюро почему-то защемило в груди, он еще раз бросил мельком взгляд на цветы, похожие на белый снег, и на медведицу с медвежонком, залитых лунным светом, а потом осторожно, старясь ступать бесшумно, стал удаляться. А ветер будто говорил: «не ходи туда, не ходи туда», и дул так, что Кодзюро просто-таки сдувало назад. Вместе с лунным светом в воздухе плыл аромат куромодзи.[78]

Очень жаль было бесстрашного Кодзюро, которому приходилось ходить в город и унижаться там, продавая шкуры и медвежью печень.

В городе была хозяйственная лавка, где продавалось все — бамбуковые корзинки, сахар, точильные камни, золотые фигурки тэнгу[79] и сигареты с эмблемой хамелеона на пачке, а еще стеклянные ловушки для мух. В соседней комнате возле огромной бронзовой жаровни сидел хозяин. Только Кодзюро со шкурами за плечами ступал на порог, как его сразу же поднимали на смех.

— Хозяин. Спасибо вам за заботу. Вы были так добры ко мне прошлый раз.

И Кодзюро, хозяин гор, клал шкуры рядом с собой, кланяясь до самого пола.

— Чего пришел?

— Вот, опять принес медвежьи шкуры.

— Значит, медвежьи шкуры? Да они у меня еще с прошлого года лежат, никак продать не могу. Сегодня не требуется.

— Хозяин, не говорите так, купите, пожалуйста. Я дешево отдам.

— Даже дешево не нужно, — хозяин лавки терял спокойствие и принимался выбивать трубку в ладонь, а бесстрашный Кодзюро, хозяин гор, смотрел на него с беспокойством.

В горах рядом с домом Кодзюро росли каштаны, а на небольшом поле за домом он сеял просо — рис там не рос, да и бобы тоже. А ведь на его попечении были старая мать, которой стукнуло девяносто лет и внуки, целых семеро, и все они хотели хоть немного риса.

В деревне можно выращивать коноплю и ткать холсты, а в горах кроме лозы глицинии, из которой плетут корзинки, не растет ничего, что могло бы пойти на одежду. Кодзюро немного помялся, а затем хрипло проговорил:

— Хозяин. Очень прошу вас. Купите, не важно за сколько, — и еще раз поклонился.

Хозяин молча пускал дым, а затем, едва скрыв усмешку, сказал:

— Ну, так уж и быть. Давай сюда свои шкуры. Хэйсукэ, заплати Кодзюро-сан две иены.

Работник лавки Хэйсукэ протянул четыре большие серебряные монеты. Кодзюро с улыбкой взял их и в знак благодарности поднес ко лбу. Между тем и у хозяина стало улучшаться настроение.

— Давай-ка, Окино, налей Кодзюро-сан стаканчик.

Кодзюро был сам не свой от радости.

Хозяин повел неспешный разговор.

Кодзюро слушал почтительно, вставил только несколько слов, когда разговор зашел про горы. Вскоре из кухни раздался крик — приглашали к столу. Кодзюро стал откланиваться, чтобы уйти, однако его пригласили на кухню, и он вежливо поблагодарил за приглашение.

И вот на маленьком черном столике появились сасими[80] из соленой кеты, нарезанная каракатица и бутылка сакэ.

Кодзюро почтительно сел, положил кусочек каракатицы на тыльную сторону руки и полизал ее, а затем чинно налил желтого сакэ в маленькую чашечку. Какими бы низкими не были цены, любому понятно, что две иены за две шкуры — это слишком мало. О том, что это не просто мало, а очень мало, знал и Кодзюро. Однако почему-то кроме этого лавочника в городе никто больше не покупал его товар. Почему так получилось, никто не знал. Есть такая игра — «лисица, староста, охотник»,[81] в которой лисица всегда проигрывает охотнику, а охотник проигрывает старосте. А здесь медведь проиграл Кодзюро, а Кодзюро лавочнику. Поскольку лавочник живет в городе, медведь не может его съесть. Но по мере того, как мир будет становиться лучше, такие противные и хитрые люди исчезнут сами собой, все до единого. Когда я пишу о том, как такого прекрасного человека, как Кодзюро, обманул хитрый лавочник, на чью рожу второй раз и посмотреть-то противно, мне и вправду нестерпимо обидно.

Поскольку дела обстояли именно так, Кодзюро убивал медведей, не питая к ним ненависти. Но как-то раз летом произошла одна странная история.

Перебравшись через речку в долине, Кодзюро забрался на скалу и видит вдруг — прямо перед его глазами, выгнув спину, как кошка, лезет на дерево большой медведь. Кодзюро сразу же вскинул ружье. Собака радостно подбежала к дереву и принялась бешено носиться вокруг него. Какое-то время медведь висел на стволе, видимо прикидывая, что делать дальше. Если начать спускаться, а потом кинуться на Кодзюро, то точно получишь пулю в лоб, поэтому медведь вдруг разжал лапы и шлепнулся вниз. Кодзюро прицелился и выстрелил, но когда подошел к медведю, тот встал на дыбы и закричал.

— Что тебе от меня нужно, зачем ты хочешь меня убить?!

— Кроме твоей шкуры и печени мне ничего не нужно. Продам их задешево в городе. Мне и вправду очень жаль, а что делать? Но после того, как я услышал твои слова, лучше уж буду есть каштаны и желуди — и помру, коли мне суждено помереть.

— Обожди всего два года. Мне все равно, умру я или нет, однако у меня осталось одно дело, так что обожди, пожалуйста, два года. А через два года я сам приду к твоему дому и умру. Тогда ты сможешь взять и мою шкуру, и мою печень.

Кодзюро охватило странное чувство, он неподвижно стоял и думал. Медведь тем временем опустился на все четыре лапы и медленно побрел прочь. А Кодзюро так и стоял, задумавшись. Медведь будто знал, что Кодзюро не выстрелит ему в спину, и даже не оглядывался. Когда на широкую буро-рыжую спину упал солнечный луч, проникший сквозь ветви, Кодзюро тяжко вздохнул и отправился домой.

С того дня минуло ровно два года, и вот, как-то утром поднялся такой сильный ветер, что, казалось, сейчас он снесет и деревья, и изгородь. Выйдя из дому, Кодзюро убедился, что изгородь из кипарисовика стоит, как стояла, но под ней лежит буро-красная туша, которую ему уже доводилось видеть.

Два года ведь прошло, Кодзюро начал уж сомневаться в честности медведя, но, увидев его, ахнул от удивления. Подойдя поближе, он увидел, что из пасти зверя хлещет кровь. Кодзюро невольно поклонился.