Те, которые догоняют, бегают очень быстро, но только на короткие дистанции. Это называется: спринт. А те, которые убегают, развивают хоть и не такую большую скорость, но зато на длинные дистанции. Это называется: марафон.

А почему бы и тем и другим не бегать на одни и те же дистанции?

Потому что, превосходя убегающих скоростью, догоняющие в конце концов догнали бы всех и больше догонять было б некого.

Вот почему показатели в скоростном беге среди животных распределяются так: догоняющие — чемпионы в спринте, убегающие — в марафоне. Потому что догонять приходится время от времени, а убегать — иногда всю жизнь. Весь этот самый «живот», от которого происходит слово «животные».

Конечно, она утомляет, эта игра в горелки.

Но, с другой стороны, не хочется выбывать из игры.

Я бежал по первой дорожке.

По второй бежало солнце, по третьей ветер, по четвертой — веселый весенний шум…

А по пятой дорожке бежало время…

На первом этапе мы с ветром вырвались вперед. Мы от лихости свистели в два пальца, как разбойники, и в леса свистели, и в улицы, и в подъезды встречных домов. А солнце жарко дышало нам в спину, и веселый шум наполнял наши уши, и только время бежало тихо — так тихо, что мы и не знали: бежит оно или не бежит?

На втором этапе ветер начал ослабевать, и мы уже свистели не так оглушительно, и солнце не дышало так жарко — тоже начало отставать. И в утихающем шуме все отчетливей слышалось ровное и сухое дыхание времени: тик — выдох, так — вдох, тик-так, выдох-вдох…

Оно догоняло нас…

Солнце отстало совсем, и по его дорожке бежали ночные холодные звезды.

Стало совсем тихо, только время тикало позади.

Позади ли?

Оно уже впереди, и все громче, слышней его сухое, ровное тиканье…

И где-то, далеко впереди, снова солнце. Сперва отстало, а теперь его не догнать.

Но время всех догонят. Время умеет бежать. Сначала тихо, неслышно, экономя силы для финиша. А потом все быстрее…

Время умеет бежать.

Да и что ж ему не уметь? Ведь оно, кроме этого, никаких забот не имеет.

Память о великой птице Моа сохранилась только в названии островов, на которых сама птица Моа никогда не бывала. Она жила в Новой Зеландии, за тысячи километров от островов Самоа.

Самоа… Они называются так в память о птице Моа.

Канарейку назвали канарейкой в честь Канарских островов, и никого не смущает, что Канарские острова означают буквально Собачьи, и, таким образом, Канарейка — это, в сущности, Собачейка. Одно дело, когда птицу называют в честь острова, и совсем другое дело, когда остров называют в честь птицы. Это должна быть великая птица…

Она была великой. Она была ростом почти со слона. И, конечно, ею заинтересовались охотники. Охотники предпочитают иметь дело с большими, потому что в больших легче попасть.

Но птица Моа не улетела, когда на нее стали охотиться. Во-первых, она не хотела покидать свою родную Новую Зеландию, во-вторых, она просто не знала, куда от этих охотников улететь, а в-третьих, птица Моа не умела летать… Ведь она была ростом почти со слона, а слоны, как известно, не летают.

Слоны не летают, они не могут никуда улететь, поэтому их на земле все меньше и меньше.

А птицы Моа совсем не осталось на земле. Только память о ней сохранилась. Правда, не в родной Новой Зеландии, а на далеких островах Самоа.

У одного мудреца было два сына. Когда отец умирал, ничего он не мог оставить детям в наследство: ни богатства, ни прибыльной должности, — потому что сам никогда этого не имел. Мудрость, известно, вещь неприбыльная.

— Дети мои, — сказал мудрец сыновьям, — оставляю вам два слова, на первый случай достаточно: умный человек не бросает слов на ветер.

— А какие слова? — поинтересовались наследники.

— Слова простые, короткие: ДА и НЕТ. Утвердительная частица и отрицательная. Только помните: одним отрицанием, как и одним утверждением, в мире не проживешь.

Умер мудрец, а сыновья тут же принялись делить наследство. Положили слова в шапку, потрясли. Одни вытянул ДА, другой НЕТ — и разошлись в разные стороны.

Живут-поживают, добра наживают. Вернее, добра наживает тот, которому утвердительная частица досталась. А тот, которому отрицательная досталась, не только не наживает, но проживает последнее. Это только так говорится, что на НЕТ суда нет: есть на него и суд, и другие строгие меры.

Вот на ДА действительно нет суда. Станет оно утверждать, чего утверждать не полагается, тут бы с него взыскать, а оно на попятный:

— Не положено, ДА?

И уже оно не утвердительная, а всего лишь вопросительная частица. Наше дело спрашивать, ваше дело отвечать.

Если же вопрос не к месту, всегда найдутся объяснения:

— То ДА се, ДА пятое, ДА десятое…

И уже оно никакая не частица, а соединительный союз.

Вот это да! Вот это ДА как меняет свои значения! То оно союз, то частица, а когда союзы и частицы не в ходу…

— ДА, кстати, мы совсем забыли про вводное слово…

Вот ДА уже и вводное слово. А с вводного слова — какой спрос?

Живут сыновья мудреца, поживают: один добра наживает, другой, наоборот, проживает последнее. Уже и слово НЕТ в ломбард заложил и только головой качает отрицательно, а нет чтоб кивнуть! Привык отрицать, теперь его не перевоспитаешь!

А брат его доволен:

— ДА будет и дальше так!

Здесь ДА — побудительная частица, чтоб ему так и дальше — поживать, добра наживать.

И поживал бы, и наживал, ДА не тут-то было.

Здесь ДА — противительный союз.

Оказалось у благополучного слова ДА противительное значение, и обернулось против наследника его наследство.

Видно, правильно говорил мудрец: слова ДА и НЕТ надо употреблять с толком. Одним утверждением, как и одним отрицанием, на свете не проживешь.

В первобытные времена, когда камень был основным средством защиты и нападения, он мог бы относиться к военной лексике, если бы понятие лексики в то время существовало. Понятия лексики не было, но сама лексика уже была, хотя и реже использовалась в межплеменных отношениях, чем камень, орудие массового уничтожения (не столь массового, как современные орудия, но ведь и массы в то время были другие).

Толковые словари определяют камень как кусок горной породы, твердой, нековкой и не растворяющейся в воде. Из этих трех качеств в условиях первобытного взаимонепонимания и непрекращающихся междоусобиц была выделена, естественно, твердость. Кроме того, по сравнению с палкой, выведшей в свое время человека в люди и поставившей его на ноги (с четырех на две), камень обладал такими преимуществами, как значительно больший удельный вес и, при равной силе броска, повышенная летательная способность.

Открытие камня как нового вида оружия было значительным шагом вперед по пути уничтожения человечества. Могущественные племена, могущество которых столетиями покоилось на дубине, дрогнули, пошатнулись и пришли в смятение: противника поблизости не было, но его удары их настигали. Удары на расстоянии, наиболее коварные удары, были первым весомым вкладом, который внесло человечество в ведение дочеловеческих войн.

В сравнительно короткий исторический срок дубина была сломлена и в мире воцарился камень — как наиболее современное средство ведения войн, уже или еще человеческих. Воины враждующих племен были вооружены камнями с ног до головы, и даже мирные жители, избегая идти на войну, на всякий случай держали камень за пазухой. Стали раздаваться первые благоразумные голоса, призывающие использовать камень в мирных целях. Но в возможность такого использования мало кто верил: как можно использовать в мирных целях камень, обладающий такими стратегическими качествами, как твердость, маневренность и повышенная летательная способность?

Военное использование камня продолжалось. Камни летели в разных направлениях и за короткий срок налетали больше, чем Земля вокруг Солнца за все время их совместного существования.

И вот однажды, на исходе очередной тысячелетней войны, какой-то солдат, истомившийся в тысячелетнем походе, высек из камня фигуру своей жены или другой, поразившей его воображение, женщины. Эта каменная фигурка не имела сходства с живой натурой, но солдату в тысячелетнем походе любой предмет кажется похожим на женщину, и каменная фигурка имела успех. Впервые вооруженные камнями стрелки посмотрели на камень другими глазами.