Любой на его месте удивился бы, на худой конец, обвёл бы глазами соседей. А он с тем же неизменным каменным лицом поднёс вспотевший стакан ко рту, но не выпил: бедным зубиловцам грозил двадцать четвёртый гол!

Так он и застыл со стаканом в поднятой руке, и Женя, у которого голова всё ещё была занята поисками спасения бесславно гибнувшей команды, выхватил из руки вялого болельщика стакан с боржомом и выплеснул всё его содержимое на бороду Хоттабычу.

— Какое коварство! Какое низкое коварство! — ахнул старый джинн и стал лихорадочно дёргать один волосок за другим.

Вместо чистого хрустального звона ребята с наслаждением услышали хриплое и дребезжащее гудение натянутой бечёвки.

— А подыгрывать шайбовцам не коварство? — язвительно осведомился у него Волька. — Молчал бы лучше в тряпочку.

Тем временем, совсем как после четырнадцатого гола, вновь воспрянувшие зубиловцы снова прорвали фронт нападения и защиты «Шайбы» и яростно повели мяч к её воротам.

Защита шайбовцев от долгого бездействия разболталась и не смогла быстро мобилизоваться на борьбу с неожиданной опасностью. А вратарь — тот и вовсе сидел себе спокойно на травке и лузгал дынные семечки.

Пока он, давясь непрожёванными семечками, вскакивал на ноги, зубиловцы ударили по незащищённым воротам, в самый центр. Это ж надо!..

И в то же время, к великой тоске наших юных друзей, послышался тоненький хрустальный звон. Так и есть, Хоттабычу удалось-таки разыскать в своей бороде сухой волосок! Эх, Женя, Женя, где были твой верный глаз, твоя точная рука! Почему ты не прицеливался как следует? Пропали теперь зубиловцы ни за понюшку табаку!

— Хоттабыч, миленький, дорогой, дай зубиловцам хоть размочить игру! — взмолился Волька.

Но Хоттабыч прикинулся, будто ничего не слышит, и мяч, летевший в центр ворот, неожиданно свернул к левой штанге и ударился о неё с такой силой, что пролетел обратно через всё поле, старательно облетая встречавшихся на его пути зубиловцев, как если бы он был живой, и мягко вкатился в многострадальные ворота «Зубила».

При равных по силе командах этот счёт просто поражал.

И тогда Волька совершенно вышел из себя.

— Я требую, я, наконец, приказываю тебе немедленно прекратить это издевательство! — прошипел он Хоттабычу. — А то я навсегда прекращаю с тобой знакомство! Выбирай: я или «Шайба»!

— Ты ведь сам любитель футбола, так неужели ты не можешь меня понять? — взмолился старик. Но, поняв по Волькиному лицу, что на сей раз действительно может прийти конец их дружбе, Хоттабыч прошептал: — Я смиренно жду твоих приказаний.

— Зубиловцы не виноваты, что ты болеешь за «Шайбу». Ты их опозорил перед всей страной! Сделай, чтобы все видели, что они не виноваты, в своём проигрыше.

— Слушаюсь и повинуюсь, о юный вратарь моей души.

Ещё не замолк свисток судьи, извещающий о том, что наступил перерыв, как все одиннадцать игроков команды добровольного спортивного общества «Зубило» дружно начали чихать и кашлять.

Кое-как построившись в затылок и вяло перебирая ногами, они поплелись в свою раздевалку унылой рысцой, непрерывно чихая и кашляя.

Через минуту туда вызвали врача: вся команда чувствовала себя нездоровой. Врач пощупал у всех пульс, предложил снять футболки, потом осмотрел у всех полость рта и, в свою очередь, вызвал в раздевалку судью.

— Вот что, Лука Евгеньевич: придётся игру отложить, а счёт признать недействительным.

— То есть, собственно говоря, почему?

— А потому, — растерянно отвечал доктор, — что команда «Зубила» не может быть по крайней мере семь дней выпущена на футбольное поле — она вся сплошь больна.

— Больна?! Чем больна?

— Очень странный медицинский случай, Лука Евгеньевич. Все эти одиннадцать вполне взрослых товарищей одновременно заболели детской болезнью — корью. Я бы, Лука Евгеньевич, сам не поверил, если бы только что не осмотрел их самым тщательным образом.

Так закончилось единственное в истории футбола состязание, в котором болельщик имел возможность воздействовать на ход игры. Как видите, это ни к чему хорошему не привело.

Редкий факт, когда одиннадцать взрослых спортсменов вторично в своей жизни и одновременно заболели корью, а на другой день проснулись совершенно здоровыми, был подробно описан в статье известного профессора Л. И. Коклюш, напечатанный в научном медицинском журнале «Корь и хворь». Статья называется «Вот тебе и раз!» и пользуется таким успехом, что в библиотеках номер журнала с этой статьёй совершенно невозможно достать. Он всё время находится на руках.

Так что вы, дорогие читатели, лучше его и не ищите. Всё равно не найдёте, только зря время потратите.

Облачко, прикрывавшее солнце, по минованию надобности уплыло за горизонт. Снова стало жарко. Восемьдесят тысяч человек покидали стадион, медленно просачиваясь сквозь сравнительно узкие бетонные проходы.

Люди не спешили — каждому хотелось высказать свои соображения по поводу небывалых обстоятельств так странно закончившейся игры. Высказывались догадки, одна замысловатей другой. Но даже самые горячие головы не могли себе представить что-нибудь, хоть отдалённо напоминавшее действительные причины срыва состязания.

Только три человека не принимали участия в обсуждении. Они покинули северную трибуну, храня полное молчание. Молча влезли в переполненный троллейбус, без единого слова вылезли из него у Охотного ряда и разошлись по домам.

— Прекрасная игра в футбол, — осмелился наконец заговорить Хоттабыч.

— Мда-а… — промычал в ответ Волька.

— Сколь сладостен, я полагаю, миг, когда ты забиваешь мяч в ворота противника! — продолжал упавшим голосом старик. — Не правда ли, о Волька?

— Мда-а… — снова промычал Волька.

— Ты всё ещё на меня сердишься, о вратарь моего сердца? Я умру, если ты мне сейчас же не ответишь!

Он семенил рядом со своим сердитым другом, уныло вздыхал, проклиная тот час, когда согласился пойти на стадион.

— Ты ещё спрашиваешь? — грозно ответил ему Волька, но продолжал уже значительно мягче: — Ну и заварил ты кашу, старик! Всю жизнь буду помнить. Скажите пожалуйста, какой болельщик объявился! Не-е-ет, больше мы с тобой на футбол не ходим! И билетов твоих не надо.

— Твоё слово для меня закон, — поспешно ответил Хоттабыч, очень довольный, что так дёшево отделался. — Мне будет вполне достаточно, если ты мне изредка будешь своими словами рассказывать о футбольных состязаниях.

И они продолжали путь прежними друзьями.

Недалеко от Волькиного дома они услышали шум, крики, чей-то плач.

— Начинается! — сказал Волька. — Опять Серёжка Хряк даёт гастроли.

— Гастроли? — спросил Хоттабыч. — Он лицедей?

— Он хулиган, — ответил Волька. — От него ребятишкам прямо спасу нет.

Минут через десять в комнату дежурного по отделению милиции вошли, крепко держась за руки, пятеро мальчишек в возрасте от одиннадцати до четырнадцати лет.

— Кто здесь будет дежурный? — спросил старший, по прозвищу Серёжка Хряк.

— Я дежурный, — ответил младший лейтенант милиции, сидевший за деревянным барьером. — В чём дело?

— Мы как раз к вам, товарищ младший лейтенант, — сказал убитым голосом Серёжка, волоча за собой всю цепочку ребят. — Составьте на нас, пожалуйста, протокол.

— Что-о?.. Протокол?.. За что мне прикажете составлять на вас протокол?

— За хулиганство, товарищ младший лейтенант, — ответили в один голос ребята, продолжая держаться за руки, как в хороводе.

— Идите отсюда! — досадливо замахал на них дежурный. — Не мешайте работать! Тоже шуточку выдумали! Вот возьму и на самом деле составлю протокол!

— Мы вас, товарищ дежурный, как раз об этом и просим. Честное слово, мы хулиганили.

— Такого ещё не бывало, чтобы озорники сами проявляли такую высокую сознательность! — рассмеялся дежурный. — А ну, идите подобру-поздорову.

— Да мы вовсе не высокосознательные. Мы не по своей воле пришли. Нас один старичок прислал. Нам обязательно требуется, чтобы вы на нас составили протокол, а то нам так и придётся всю жизнь держать друг дружку за руки.

— Это вам кто сказал? — фыркнул дежурный.

— А тот самый старичок и сказал.

— А ну, разнимите-ка руки, ребята! — строго приказал им младший лейтенант.

— Мы не можем, товарищ дежурный, — печально ответил за всех Серёжка Хряк. — Мы уже пробовали — не получается. Нам и этот старичок сказал, что пока на нас не составят протокол, у нас руки будут вроде как склеенные. И когда мы будем снова хулиганить, у нас снова будут склеиваться руки. Он сначала сказал, чтобы мы не баловались, а мы над ним стали смеяться.