На всякий случай Варкуша ружье почистил и крупной дробью зарядил. Мало ли бывает чего? Может, Аганя какую-то беду чует. Ну и верно, вовремя изготовился. В самую полночь загремело на крыше избы. Тесовые доски, коими крыша крыта, как валежник сухой, затрещали. Потом ставни на окошках ходуном заходили. Будто град камней по ним барабанил.

— Это опять он, — закричала Аганя, да топор схватила и к дверям побежала. — Ну, не бывать тому, чего он хочет.

Варкуша успел ее остановить, сам с ружьем на крылечко выскочил. А на избе-то коршун сидит, когтями тес со стропил отрывает, клювом по бревнам долбит. Узнал его Варкуша. И тот его тоже узнал. Расправил крылья-то, зашипел и только наладился вниз, на Варкушу ринуться, как Варкуша из ружья по нему полыхнул. Но опять дробь коршуна не взяла.

Вот в ту ночь Аганя сама в первый раз Варкушу поцеловала, а потом ему и тайну свою поведала.

Вся-то тайна, что Аганя в лесу родилась, посреди бедных людей выросла. Спала-то не на перине, не на подушках пуховых, а на подстилке травяной, холодной водой из родника умывалась, жесткой холстиной утиралась.

А матери-то следить за ней, кормить-поить ее было недосуг. Овдовела она на второй год замужества и в богатых дворах батрачила. Вскоре опять замуж вышла. На богатство позарилась. Взял ее в жены старик, горный заводчик. Он литейное дело держал и большим капиталом ворочал. Все ближние и дальние деревни, все мастера-заводчане на него спину гнули. Никому супротив него слова молвить не позволялось. От мала до велика его боялись. Но пуще всего коршун на них страх нагонял. Держал его заводчик у себя в дому. Кажин день коршун-то этот над округой летал, доглядывал и высматривал, не сбежал ли кто, не затеял ли смуту, да обо всем хозяину сообщал и по его велению потом расправу чинил. А перья у того коршуна были железные.

Закабалил старик и молодую вдову, а девчонку Аганю велел со двора прогнать. Приветили ее старухи деревенские. Одна пряжу прясть научила, другая на кроснах ткать. Дружбу с мурашами, с пауками-крестовиками да с совой Аганя сама завела. Но от забот и печалей спать перестала. В ту же пору зарок положила: все робить и робить, всяким премудростям научиться, покуда хоть чем-нибудь добрым людям помочь сумеет. За то и прозвали ее люди Бессонницей, мастерицей-рукодельницей, о добрых делах печальницей.

В лесах, в полях на каждом шагу диво! Вот цапли, жаворонки и реполовы высоко летают. К чему это? К хорошей погоде. Тоже к ясной погоде, ежели светляки ночью, как огоньки мельтешат, а шершни и осы до темноты летают во множестве. Но коли услышишь ты до восхода солнышка крик зяблика или увидишь, что куры в дорожной пыли купаются, то жди затяжного ненастья. Весной чибисы и перепелки на высоких местах гнезда готовят, — значит, сырое лето предвидится. Перед холодной зимой мураши городища свои высокими строят. И от хвороб в лесах-то разных средств полно. Только против сухоты-ломоты семьдесят трав растут.

Конечно, обо всем этом Аганя поясняла людям и приносила им пользу, но нужда у них не убавлялась нисколько. Жили они порознь друг от друга, потому-то и держал заводчик их в неволе.

Пожалобилась как-то Аганя сове:

— Дружбы им, людям-то, не хватает. Чтобы один за всех, все за одного. Но как пособить, ума не приложу…

Та целый день, сидя в дупле, думала, а ночью улетела куда-то, но на рассвете вернулась обратно и подала Агане челнок, разными мудреными узорами изукрашенный.

— Вот, возьми! Чего загадаешь, то и получится…

Много-то говорить она не привыкла. Дальше Аганя уж сама догадалась.

Ну и начала тем челноком опояски ткать, а загадала, чтобы меж людьми дружба крепилась. Как мужик или заводчанин опояской-то опояшется, сразу сердце у него взыграет, взор прояснится, а душа согреется. И увидит он, кто им помыкает, а кто друг-товарищ! Все трудовые-то люди меж собой больше сроднятся и не один на один, но сообща, всем миром, почнут свою жизнь по-иному устраивать.

Узнал заводчик про опояски. Стали люди против него подыматься. Послал он коршуна разведать, откуда опояски берутся, кто их мужикам и заводчанам дарит. Выследил коршун Аганю, разметал, разбросал ту избенку, где она проживала, только до самой не добрался. Успела Аганя в лес убежать, до поры до времени в совином дупле спрятаться. А все же коршун опять ее разыскал и посреди болота, у Черной-то речки, чуть-чуть не покончил.

— Видно, опять уходить мне придется и прятаться, — сказала Аганя. — Он, коршун-то, не отступится. Приказал ему отчим мой меня разорвать, а челнок ему предоставить. Ведь натворит он людям новой беды, коли челноком завладеет.

Показала она Варкуше челнок-то. Штука вроде бы не мудрящая: два вершка длины, полвершка ширины, из елового корня точеная. Всего-то дела этим челноком меж основы нитку прокладывать, а поди ж ты, какую он загадку имеет. Знать, не простой человек его ладил…

— Никуда я тебя, Аганюшка, не отпущу, — ответил Варкуша. — Но и в обиду не дам.

— Не одолеть тебе, сквозь железные перья коршуна не достать.

— Попробую!

— В неволе останешься.

— Мне любовь к тебе крепость даст, а желание, как и у тебя, людям помочь, силы прибавит.

И немедля в путь-дорогу собрался.

Опоясала его Аганя опояской гарусной, потом вышла на крылечко избы, три раза в ладоши хлопнула. Явилась перед ней сова. И наказала она сове так:

— Вперед лети, моему милому путь кажи!

Перво-наперво он во всех ближних и дальних деревнях побывал, с мужиками уговорился, ежели, мол, коршун в их местах покажется, то ему, Варкуше, о нем сообщить.

Дальше привела Варкушу сова в горы, к рудознатцам и литейщикам, кои на заводчика робили. Обсказал он и им свою нужду, как-де с коршуном справиться, какой пулей его железные перья пробить. Посоветовались заводчане между собой и решили:

— Надо на Горюн-камень кого-то послать, особой руды добыть, да ту руду в печи переплавить. И уж тогда булатные пули отлить.

Так и сделали. Отлили для Варкуши пули булатные, зарядил он ими свое ружье.

А тем временем мужики гонца прислали, чтобы Варкуша поспешал, покуда коршун у себя в гнезде сидит, клюв точит и Аганю искать вновь готовится.

Гнездовал коршун у заводчика в саду, на высокой сосне. Заводчик его из своих рук кормил. Огорожен был сад решеткой чугунной. Во дворе свора псов, а ворота во двор замками заперты. Так что ни в сад, ни во двор ходу нет.

Все же Варкуша через решетку-то перелез, разыскал ту сосну, где на вершине коршуново гнездо было свито, и принялся ее топором под комель рубить. Услыхал коршун стук топора, заголосил там, зашипел, крылья расправил. Тут ему и конец пришел. Послал в него Варкуша из ружья пулю булатную, пролетела пуля через грудь насквозь, а перья-то железные жарким пламенем пыхнули. Второй пулей коршуну железный клюв оборвало. Еще громче закричал коршун, сорвался с гнезда, из последних сил над садом поднялся, помахал горящими-то крылами и рухнул прямо на крышу того дома, где сам заводчик в горнице чай пил и горным золотом любовался. Обвалились потолки в доме, великим пожаром вся округа высветилась, а мало времени погодя, остались от дома стены голые, от сада сосны горелые.

И поросло то место быльем. Даже имя заводчика никто не запомнил. Но зато Аганю Бессонницу люди много годов вспоминали, а дареные опояски передавали от одного поколения к другому, и опояскам-то ее не было сносу. Сама Аганя с Варкушей так и оставались в лесу, чтобы все, что в лесу родится, и дальше на пользу людям служило.

А уж потом стал Варкуша обдумывать, что бы такое со своим ружьем сделать — стрелять оно должно без осечки, без промаху и большую пробойную силу иметь.

Кто-то из мужиков надоумил к оружейникам наведаться.

Те слова против не молвили, в ту же пору все ружье наново перебрали, заменили старый курок, ствол проточили: хоть дробью, хоть пулей бей!

Последнего сына у Егора Бороны забрили в солдаты уж в шестнадцатом году на германскую войну. И остался Егор вдвоем со старухой. Через год все его хозяйство пришло в упадок. Сено на зиму не заготовили, так корову и овечек пришлось угнать на базар, продать почти задарма. Да и самим стало нечем кормиться. До весны еще мало-помалу на картошке перебивались, а по талице пошел Егор к лавочнику Угрюму:

— Возьми меня, ваше степенство, в работники.

Оглядел его Угрюм — шибко отощалый мужик. И старый, и голодный. Небось, хлеба съест больше, чем наработает. Не управится по двору. Работы ведь невпроворот: сеять и пахать, коней сторожить, навоз убирать, на мельницу ездить. Надо работнику-то день-деньской рук не покладать, ночей не спать. Ну и отказал напрочь.

Погоревал Егор и решил: как-нибудь да чем-нибудь до нового урожая дожить. Старуху-то послал на заозерную пустошь за диким чесноком и саранкой, а сам сунул топор за опояску и отправился в дальний лес берестяные туески ладить. Туески в любом дворе нужны — то под квас, то под сметану.