Мистер С. приготовил кофе и сел за стол у окна. Через старый пипкинский театральный бинокль он рассматривал облупившуюся черепицу на крыше Монастыря Святой Марии. Патиссон не мешал. Он забрался по ситцевому пуфику на подоконник: его заинтересовала табличка «Продаётся» у Дома-Номер-Четырнадцать и два белых ворона на ней.

По радио играла рождественская музыка.

Райская улица больше не была похожа на место, где произошло самое долгожданное для многих событие.

– Захолустье. Захолустьище, – бормотал Мистер С. – Дыра!

Он снял котелок, поставив рядом, и задумался. Представил улыбки повзрослевшей Гертруды и юного Чарли, которому только предстояло появиться на свет. Мистер С. был счастлив, хотя понимал: Гластонбери – не место для этих детей. Смогут ли они вспомнить?

Мистер С. посмотрел на остановившиеся часы: скоро доставят книги, которые никогда не издавались; выпуски газет, которые никогда не печатались; и радиоприёмник, который никогда не вещал.

Где-то наверху послышались шаги прежнего хозяина дома.

Мистер Гордон Пипкин, громко переваливаясь, спустился по лестнице. Он всё понял без слов, когда увидел Мистера С., и ничуть не испугался. Даже хотел крикнуть что-нибудь на прощание, отправляясь к жене, но к тому моменту был уже слишком далеко.

Через пипкинский театральный бинокль Мистер С. наблюдал, как на Райской улице Гластонбери менялась жизнь: на месте старых домов появлялись новые; подрастали соседские дети; их родители становились бабушками и дедушками; некоторые – уходили.

Ни дети, ни родители, ни бабушки с дедушками так и не заметили таинственного исчезновения мистера и миссис Пипкин – некогда хозяев Дома-Номер-Тринадцать.

А Мистер С. ждал. Долго ждал.

Ежедневно читал газеты и слушал радио – ничего. Ни писем, ни посланий. Ни одного намёка! Казалось, о нём попросту забыли. И если бы от скуки можно было умереть, он бы наверняка уже давно умер. Единственная радость – яблоки: ведь здесь их можно есть сколько угодно.

Мистер С. не раз хотел всё бросить и уехать. Он рвался домой. И даже собирал шляпы с цилиндрами. Но возвращался – не мог оставить Чарли и Гертруду здесь одних.

Прошло целых двенадцать лет, прежде чем Мистер С. получил телеграмму-молнию! И в ней не было извинений или слов поддержки. Лишь короткое:

Все уже здесь. Началось, С.

«История повторяется дважды».

– У него получилось! – Гертруда вбежала в спальню для мальчиков в западном крыле Монастыря Святой Марии. Радостная, она запрыгнула на кровать к Чарли и прошептала на ухо. – Оливер! Сегодня ночью сбежал! Говорят, отца нашёл. Как думаешь, его вернут обратно? Ты бы вернул, будь у тебя сын Оливер «Задира» Бинг?

Гертруда часто задавала Чарли глупые вопросы. Имела право: она же была старше брата почти на четыре года.

– Фу. – Гертруда прошла по кровати Чарли и закрыла окно, через которое повалил дым жжёных осенних листьев. – Футбольное поле уже под шатром! Не поиграть. И клоунов привели. Вставай! Осталось двадцать минут. Пингва начала разнос.

Гертруда скривилась и поправила бейсболку, которую всегда носила козырьком назад (чтобы прятать длинные волосы и повязку). Рядом почесался старый пёс Дьякон. С подоконника за ним наблюдал ворон.

Чарли и Гертруда Бо́гранд всю жизнь провели в монастыре, ни разу не покинули его пределы. Никто из проживающих здесь воспитанников не покидал стены монастыря – только настоятели. И никто уже не верил, что побег вообще возможен. Оливер Бинг оказался первым, кому это удалось. Гертруду переполняла радость, ведь сбежал из монастыря самый гадкий (по мнению большинства) Бинг.

На самом деле, и Гертруда не раз пыталась сбежать; и Чарли – он знал все секретные проходы и тропы. Даже те, которые вели через старое кладбище. Но что-то неведомое, будто проклятие, постоянно возвращало их обратно.

А теперь… сбежал один – могут сбежать и другие?

Они даже представить не могли: их мечта теперь осуществится!

Чарли уселся на кровати. Прищурился – спальню для мальчиков залили яркие солнечные лучи. Кто-то неодобрительно фыркнул, чтобы Гертруда отправлялась в крыло для девочек. Гертруда фыркнула в ответ – она сама привыкла решать, «в каких крыльях находиться». Дьякон всё ещё чесался рядом. А ворон – наблюдал.

– Так шатёр уже установили? – Чарли приглаживал непослушные волосы.

– Не знаю, – ответила Гертруда. Она не обращала внимания на собирающихся на завтрак ребят. – Но Хоботс уже здесь!

Некий мистер Хоботс, директор цирка, внёс щедрое пожертвование в фонд монастыря. И позволил всем желающим посетить утреннее представление бесплатно – чтобы воспитанники создали массовость. («А вечером жители Гластонбери будут выстраиваться в очередь за билетами», – утверждал он.)

Гертруда не знала, хочется ли ей в цирк. Выступления, которые она видела по телевизору, ей не нравились. Было жаль слонов, тюленей и собак. И медведей на велосипедах. И львов! И клоунов с их красными носами. Бедняжки. Но, возможно, в жизни это будет смотреться иначе? По крайней мере, не придётся сидеть на чердаке с плиткой шоколада.

А на чердаке Гертруду запирали часто – такое наказание. За разговоры, за опоздания, за молчание. Даже за «лишние вопросы»! И таких правил – сотни. Хотя никто не догадывался: от двери у Гертруды был ключ. И она позволяла себя запереть, после чего благополучно выбиралась. Обратно возвращалась лишь к концу «воспитания».

И если бы не побег Оливера Бинга, Гертруда отбывала бы наказание за разбитое накануне окно. Произошло это во время футбольного матча. Случайно: Оливер задирал Гертруду, и она решила его проучить – забить гол. Но забила в окно поварихи миссис Пингвы Перей.

Сейчас о наказаниях забыли. Главное – Оливер Бинг.

Чарли и Гертруда прошли по широкому коридору. Они направлялись в Большой Зал, где каждое утро воспитанников монастыря ждала коричневая каша от миссис Пингвы Перей. Внешне каша – перетёртая моль. На вкус – дважды перетёртая моль.

Рядом бежал пёс Дьякон (он никогда не попадался на глаза настоятелям). За ним прыгали два ворона.

По коридору пролетел разъярённый старик в чёрной рясе – мистер Агнус «Гнусный» Гробб – главный в монастыре. Он проклинал всё, на чём свет стоит и лежит.

– Гробба будто подменили, – произнесла Гертруда, когда они с Чарли оказались у лестницы. – Я его таким никогда не видела! Носится по монастырю, бросается на всех, разбил любимую тарелку настоятельницы.

Мистер Гробб был единственным, кто хорошо относился к Оливеру Бингу. Называл его поведение (издевательства над младшими) «переходным периодом». Верил: это скоро пройдёт. Не проходило.

Чарли и Гертруда, а также Дьякон с двумя воронами спустились по каменным ступенькам на первый этаж. В Большом Зале уже собрались воспитанники монастыря. В их тарелках коричневая каша приказала долго жить. Чарли и Гертруда не остановились. Они прошли вдоль длинных столов, обсуждая привычку Чарли разговаривать с самим собой:

– Я потеряла нить, Чуки-чу. Слишком много новостей для одного утра. Просто не разрешай Руперту и его друзьям выходить, пока на тебя смотрят другие. Омлет или яичницу?

– Омлет. И в сотый раз повторяю: Руперт существует!

Они зашли на кухню миссис Пингвы Перей, где из старого радиоприёмника играла музыка. Повариха всегда оставляла дверь незапертой, пока разносила завтрак настоятелям. За эти двадцать минут Чарли и Гертруда успевали поесть нормально. Иногда даже мыли за собой посуду.

– Чай? Кофе? – Чарли налил кипяток в две чашки, насыпал в них сахар. Но размешал его только в чашке сестры. Одна из «особенностей» Чарли – он никогда не размешивал сахар в своём чае.

– Кофе, – решила-таки Гертруда и, поправив длинные рукава, принялась готовить завтрак. С Дьяконом и воронами она поделилась сосисками. – Чуки-чу, не разрешай Руперту сегодня выходить. Хорошо?

Чарли в монастыре называли «странным» – за то, что разговаривал сам с собой. А Гертруду немного побаивались – хотя она и прятала необычности под повязками. Никто не мог объяснить, почему она такая. Попечители монастыря запрещали спрашивать – каждая попытка пресекалась. Единственное, о чём Гертруда знала: это у неё с самого рождения.

«Рукава поправь. Никто не должен видеть этой грязи, – часто рычала на Гертруду миссис Пингва Перей. – Никаких коротких футболок! Стыд!»

Несмотря ни на что, Гертруду всегда приглашали играть в футбол – потому что забьёт гол, кто бы ни пытался её остановить. А вот Чарли ни с кем общаться не хотел.

И только Гертруда знала: её брат давал шуточные имена каждому зверьку в монастыре. Даже местные белки Орех и Фундук спускались к нему с деревьев, если он имел неосторожность задремать на траве. Иногда ему казалось, что звери бормочут. Он даже отвечал им в шутку. Попечители монастыря его за это наказывали: зачем подавать младшим дурной пример? Он ведь, как известно, заразителен.