Жили в старину два каменотеса. Из года в год от зари до зари камень в горах рубили. В ту осень как раз девятая луна миновала, десятая наступила, в горах листья с деревьев опали, хризантемы завяли. Грызут мастера сухие сухари, студеной родниковой водой запивают.

Вздохнул каменотес по прозванью Чжан Эр — Чжан Второй — и говорит:

— Только и жизнь беднякам, что в шестой луне, а зимой, в холода одно мученье.

Ничего сперва не сказал Ван Сань — Ван Третий, только брови нахмурил, думал-думал, потом поглядел на своего напарника и говорит:

— Хочу я, брат, в дальние края податься, а то маешься здесь год целый, а все едино нищ да гол.

Чжан Второй и раздумывать не стал, сразу согласился:

— Дело говоришь, давай сегодня же и отправимся!

Нет у каменотесов ни землицы, ни дома, а уж сокровищ или каких-нибудь там драгоценностей — и подавно. Как говорится: на поводу тащить некого, на коромысло вешать нечего. Сказано — сделано. Сборы недолгие. Решили и в путь отправились.

Повстречались им на дороге сапожники, спрашивают:

— Куда спешите, братья каменотесы?

Отвечает Чжан Второй:

— Да вот, говорит Ван Третий, надобно в дальние края податься, может, там на еду да на одежонку заработаем.

Услыхали это сапожники, обрадовались и говорят:

— День-деньской мы спину гнем, туфли шьем, а самим обуть нечего. Пойдем-ка и мы с вами.

Пошли они дальше, шли, шли, вдруг повстречали двух женщин, которые на богачей шили да вышивали.

Спрашивают женщины:

— Куда спешите, братья?

Отвечает им сапожник:

— Да вот, каменотесы говорят, надобно в дальние края податься, может, там на еду да на одежонку заработаем.

Услыхали это женщины, обрадовались и говорят:

— День-деньской мы спину гнем, платья шьем, а у самих одежонка старая да ветхая. Пойдем и мы с вами.

Пошли они дальше. Идут и каждый раз мастеров всяких встречают. Чем дальше от родных мест уходят, тем больше с ними народу идет: и плотники и кузнецы, всех ремесел мастера есть. Самое малое десять раз по сто. Одних каменотесов несколько сот будет!

Идут мастера — могучая лавина — все вперед и вперед. Уж и не знаю, в какие места забрели. За день хоть бы деревню встретили или на человека набрели. А тут стемнеет скоро. Увидели они в стороне от дороги дерево огромное да сухое. Остановился Ван Сань и говорит:

— Уж лучше нам в дупле заночевать, чем в поле под открытым небом.

По нраву всем пришлись его слова. Залезли они в дупло. Хэй! Ну и дерево толстенное! Ну и дупло здоровенное! Народу в нем спать улеглось — и не счесть! Не тысяча — больше тысячи. А коли надобно, еще полтысячи влезет. Что в брюхе пусто — про то никто и не думает. Спят себе, храпят, сопят да свистят.

А надобно сказать, что от того места, где мастера спали, самое малое за несколько тысяч ли, жила одна семья. Хозяйка о ту пору как раз ужин стряпала. Ей бы еще чуток пампушки над паром подержать, а тут дрова того и гляди кончатся.

Вот и говорит она сыну:

— Сбегай побыстрее за дом, охапку травы принеси, да посуше!

Послушался мальчик, вышел за ворота. Вмиг очутился в том месте, где мастеровые спали. Поглядел на дерево и думает: «Вот оно и сгодится нынче на растопку. С каких пор сухое стоит!» Подумал он так, поднатужился, сломал дерево. Такой треск раздался, что мастера все разом проснулись — думали, это из катапульты стреляют, — и из дупла на землю посыпались. Увидал мальчик маленьких человечков, так обрадовался, что и не расскажешь. Присел на корточки, давай их разглядывать. Он и подумать не мог, что в Поднебесной такие чудеса творятся.

А тут светлячок появился, взад-вперед летает, светит, да так ярко, ярче десяти тысяч свечей, вместе взятых. От этого света лицо у мальчика красным стало, черные волосы на лбу будто масленые блестят. Огромного он росту, а с виду добрый. Глядят на него мастера, дивятся, слова вымолвить не могут, только Ван Сань-каменотес помнит, что надобно товарищам помочь. Задрал он вверх голову, как закричит:

— Эй, мальчик-великан! Вижу я, сердце у тебя доброе. У нас нынче и рисинки во рту не было. Не найдется ли у тебя чего поесть?

Услыхал мальчик, что каменотес крикнул, и говорит:

— Погодите! Я мигом домой сбегаю! Мать пампушки на пару печет, а меня за хворостом послала.

Вскочил мальчик с земли, одним махом выдернул толстого тростника охапку, домой побежал. Прибежал, смотрит — огонь в очаге еще не погас.

Вот и готовы пампушки. Не забыл мальчик свое обещание, попросил у матери одну, мастерам отнес. Только после домой воротился, сам принялся есть.

Обрадовались мастера. Да и как не обрадоваться! Пампушка огромная, с холм величиной! А белая, — ну, прямо снег! Да будь тут мастеров еще сто раз по тысяче, им за три года да шесть лун не съесть этой пампушки. Даже не знают, с какого конца к ней подступиться. Стали наконец есть. Много дней ели — маленькую дыру проели. Смотрят — в середине овощная начинка. Как же начинку не отведать? Стали они друг дружку толкать да отпихивать, в середину лезть, влезли наконец, принялись начинкой лакомиться. Овощи ароматные, свежие! Ни разу не довелось мастерам такую вкусную пампушку есть.

Живут они себе, поживают, тишина вокруг да покой. Много дней прожили. Но вот однажды, как раз, когда они обедали своей пампушкой, раздался грохот — никак небо обвалилось. Земля под пампушкой ходуном заходила. Кликнул Ван Сань парней, пошли они поглядеть, что приключилось. Выглянули потихоньку. Ай-я! Что за диво! Дождь изо всех сил хлещет, только не капли с неба падают — струи льют, и не сотнями — тысячами — серебряный водопад с неба падает, сверкает. Земли будто и не было — море-океан вокруг разлился. Посредине пампушка плавает и горы из хрусталя прозрачные — много их. И впрямь диво дивное! Глядят мастера, глядят, вдруг видят — еще горы из воды поднимаются, огромные, высокие. Одна гора прямо к ним плывет, того и гляди, с пампушкой столкнется. Закричали мастера со страху. В тот же миг гора на пампушку налетела. Хэй! Ни грохота, ни шума, пампушка как была, так и осталась целехонька, зато гора об нее на кусочки разбилась. Обрадовались Ван Сань и его товарищи, куда печаль подевалась! Поняли, что никакая это не гора, пузырь простой, который на воде бывает.

Вот и дождь устал, лить перестал, вынесло пампушку в большую реку. Ходят по реке огромные волны, воротят воду водовороты, качается пампушка из стороны в сторону, аж голова у мастеров кругом идет, перед глазами круги плывут. Поднатужились они, подтянули листок, который по воде плавал, заткнули тем листком дыру в пампушке, чтоб волны внутрь не врывались.

Плывут мастера по реке, а где — не знают, не видно им. Даже Ван Сань, уж на что бывалый, и то не может толком сказать, сколько времени прошло — нечем время мерить.

И вот в один прекрасный день чуют мастера — не качает больше пампушку, прислушались — тишина вокруг. Куда ж это они приплыли? Обрадовались мастера так, что и не расскажешь, все разом за лист ухватились, потянули. И тогда скользнул в дырку теплый солнечный луч. Небо синее так и сверкает, по небу легкие белые облака плывут — слитки серебряные. Опять загрустили, закручинились мастера: не к берегу, не к твердой земле пампушка пристала — снова по морю плывет. А море — небо голубое, только шире, больше, глаже да чище.

Глядят мастера на море — и большое оно, и красивое, а все едино тяжело у них на душе — нельзя же вечно по морю плавать. Уж и не знаю, сколько прошло времени, вдруг налетел откуда ни возьмись сильный ветер, волны поднял высокие, не ровен час наскочит их пампушка на подводную скалу. Встревожился Ван Сань, а духом не пал, не повесил голову и говорит спокойно так, не быстро и не медленно:

— Что пользы печалиться? Море хоть и велико, а берег есть. Тут где-то ветка была, ее волною занесло в пампушку. Давайте сделаем из нее весла. Нас тысяча! Чего ж бояться? Неужто не догребем до берега?

Повеселели мастера, заулыбались. Пошли плотники ветку глядеть. Хороша! Самые тонкие веточки на ней толще обыкновенного ствола. Принялись плотники пилить да рубить. Вскорости весел смастерили — и не счесть.

Взяли мастера в руки весла, грести стали. Гребут — не передохнут.

И на заре гребут, когда небо алым цветом загорается, и ночью, когда звезды над морской водой блестят.

И вот однажды ночь пришла, луна взошла, море спокойное — ну прямо зеркало гладкое. Увидали тут мастера длинную черную тень — не то берег, не то остров. Обрадовались! Ведь столько дней их по морю носило! И хоть устали они, еще усердней грести принялись, а тень чем ближе становится, тем выше кажется. Подумали мастера, что это морской берег. Да, видать, шибко крутой. Как на него залезешь? А с самого верху блестит что-то! Уже самую малость плыть осталось, сейчас к берегу тому пристанут. Э-ва! Что за диво! Задвигался вдруг берег. Пригляделись мастера: и не берег это вовсе — рыбина большущая. Не успели мастера спастись: разинула рыба пасть, проглотила пампушку вместе с мастерами. Словно финик, проскочила пампушка в рыбье брюхо. Не насытилась рыбина, хвостом вильнула, целый пароход проглотила, доверху шерстью груженный, опять не наелась, два парохода с полотном проглотила — наполовину голод утолила.