— Знаешь, Хоттабыч, у тебя неслыханные способности! — без конца поражался Волька, и каждый раз лицо старика заливал густой румянец смущения. — Ну, а теперь, — сказал Волька, когда Хоттабыч совсем бегло прочёл весь букварь, от начала до самого конца, — теперь тебе нужно научиться писать. Только вот жалко — почерк у меня неважный. Сейчас я сбегаю, куплю тетрадей для арифметики и в косую линейку. А пока что попробуй-ка самостоятельно почитать газету.

Он сунул в руки Хоттабычу свежий номер «Пионерской правды» и поехал в школу.

Огромное здание было непривычно пустынно. Только в кабинете директора Павел Васильевич с заведующим учебной частью и учителем географии обсуждали заключительную часть отчётного годового доклада, который они составляли для отправки в районный отдел народного образования, да на третьем этаже гулко раздавались весёлые голоса маляров и штукатуров: начинался летний ремонт.

— А-а-а, хрустальный купол небес! — шутливо приветствовал Вольку директор. — Выздоровел?

— Выздоровел, Павел Васильевич. Я совсем здоров.

— Ну вот и отлично! Подготовился?

— Подготовился, Павел Васильевич.

— Ну что ж, давай, в таком случае, потолкуем.

Они толковали по всему курсу географии за шестой класс. Если бы Волька догадался засечь время, он убедился бы с удивлением, что беседа продолжалась почти двадцать минут. Но он не имел времени смотреть на часы. Ему казалось, что директор недостаточно подробно его спрашивает, ему хотелось на каждый вопрос отвечать пять, десять минут. Он испытывал томительное, и в то же время блаженное чувство ученика, который знает предмет назубок и больше всего боится, как бы это не осталось не замеченным теми, кто его экзаменует. По лицу Павла Васильевича он давно уже видел, что тот доволен его ответами, и всё же, когда Павел Васильевич наконец сказал: «Молодец! Теперь видно, что тебя не зря учили», Волька почувствовал, как по его телу пробежал приятный холодок, а его веснушчатая физиономия, помимо его желания, расплылась в такую широкую улыбку, что и директор, и завуч, и учительница географии тоже заулыбались.

— Да, — сказал завуч, — сразу видно, что Костыльков серьёзно поработал, по-пионерски.

О, если бы директор, Варвара Степановна и завуч знали, в каких неслыханно трудных условиях пришлось Вольке готовиться к этой беседе! Как он хитрил, прятался, бегал от Хоттабыча, чтобы иметь возможность спокойно засесть за учебник географии, какие необыкновенно трудные преграды, сам того не ведая, ставил ему Хоттабыч всё это время! Насколько возросло бы тогда их уважение к успехам, достигнутым Костыльковым!

Волька хотел было похвастать перед директором и завучем своими педагогическими успехами, но вовремя удержался.

— Ну, Костыльков, — торжественно промолвил Павел Васильевич, — поздравляю тебя с переходом в седьмой класс! Отдыхай до сентября. Набирайся сил! Будь здоров!

— Спасибо, Павел Васильевич, — ответил Волька солидно, как и надлежит отвечать ученику седьмого класса. — До свидания, Варвара Степановна! До свидания, Сергей Семёнович!..

К тому времени, когда он вернулся на речку, Хоттабыч, удобно устроившись в тени могучего дуба, бойко читал Жене «Пионерскую правду».

— Сдал! На «пять»! — шёпотом сообщил Волька своему приятелю и прилёг возле Хоттабыча, испытывая одновременно по крайней мере три удовольствия: первое — от того, что он лежал в холодке, второе — от того, что он отлично сдал испытания, и третье — не менее важное, а пожалуй, и самое главное удовольствие, — гордость учителя, наслаждающегося успехами своего ученика.

Между тем старик, читавший всё подряд, перешёл к отделу «Спортивные новости». Первая же заметка заставила приятелей грустно и завистливо вздохнуть.

— «В средних числах июля, — читал Хоттабыч, — из Архангельска отправляется в Арктику зафрахтованный Центральным экскурсионным бюро ледокольный пароход «Ладога», на котором проведут свой отпуск шестьдесят восемь лучших производственников Москвы и Ленинграда. Рейс обещает быть очень интересным.

— Вот это да! — мечтательно произнёс Волька. — Вот это поездочка! Всё отдай — не жалко!

— Только прикажите, о превосходнейшие мои друзья, и вы поедете куда только захотите! — пылко сказал Хоттабыч, горевший желанием отблагодарить чем-нибудь своих юных учителей.

Но Волька вместо ответа только снова вздохнул. А Женя печально пояснил старику:

— Нет, Хоттабыч, нам на «Ладогу» не попасть: на неё, брат, только знатные люди могут рассчитывать попасть.

— Ах, только знатные люди? — протянул старик и еле заметно усмехнулся.

В тот же день в канцелярию Центрального экскурсионного бюро явился старичок в белом костюме, шляпе канотье и причудливо расшитых золотом и серебром розовых туфлях с загнутыми кверху носками. Он вежливо справился, имеет ли он счастье находиться в покоях высокого учреждения, дарующего людям благоуханную радость путешествий. Получив от удивлённой таким витиеватым вопросом секретарши утвердительный ответ, старичок так же изысканно осведомился, где сидит тот достойный всяческого уважения муж, от которого зависит поездка на ледокольном пароходе «Ладога».

Ему указали на толстенького лысого сотрудника, сидевшего за обширным письменным столом, заваленным грудами писем.

— Только, гражданин, учтите: мест на «Ладоге» уже нет, — добавили ему при этом.

Старик, ничего не ответив, поблагодарил кивком головы, молча подошёл к толстенькому сотруднику, молча отвесил ему глубокий, но полный достоинства поклон, молча вручил ему упакованный в газетную бумагу свёрнутый трубочкой пакет, снова поклонился, так же молча повернулся и ушёл, провожаемый недоуменными взглядами всех, кто был свидетелем этой забавной сцены.

Сотрудник развернул газетную бумагу, и перед его глазами предстало самое необычное письмо, поступавшее когда-либо не только в Центральное экскурсионное бюро, но и в какое-либо другое советское учреждение. Это был желтоватый пергаментный свиток с болтавшейся на золотистом шёлковом шнурке большой зелёной восковой печатью.

— Видали ли вы когда-нибудь что-либо подобное? — громко спросил сотрудник и побежал немедленно докладывать своему непосредственному начальнику-заведующему сектором особо дальних экскурсий.

Тот, сразу бросив все текущие дела, помчался вместе со своим сотрудником к самому директору.

— В чём дело? — встретил их директор. — Разве вы не видите — я занят.

Вместо ответа заведующий сектором молча развернул перед ним свиток.

— Что это? — спросил директор. — Из музея?

— Нет, из текущей почты, Матвей Касьяныч, — ответил заведующий сектором.

— Из почты?! А что в нём написано?.. Ну, знаете ли, — сказал он, ознакомившись с содержанием пергамента, — всяко со мной бывало, а такого письма я в жизни не получал! Это, наверно, писал сумасшедший.

— Если и сумасшедший, Матвей Касьяныч, то, во всяком случае, из любителей редкостей, — отозвался заведующий сектором особо дальних экскурсий. — Попробуйте-ка достать пергамент.

— Нет, вы послушайте только, что здесь написано! — продолжал Матвей Касьяныч, забыв, что его собеседники раньше его ознакомились с содержанием этого послания. — Это ведь типичный бред! «Досточтимому начальнику удовольствий, неподкупному и высокопросвещенному заведующему сектором особо дальних путешествий, да славится имя его среди почтеннейших и благороднейших заведующих секторами!» — прочитал Матвей Касьянычи подмигнул заведующему сектором: — Это вам, Иван Иваныч!

Иван Иваныч смущённо хмыкнул.

— «Я — Гассан Абдуррахмай, — продолжал между тем читать Матвей Касьяныч, — могучий джинн, великий джинн, прославленный своей силой и могуществом в Багдаде и Дамаске, в Вавилоне и Сумире, сын Хоттаба, великого царя злых духов, отрасль вечного царства, которого династия любезна Сулейману ибн Дауду (мир с ними обоими!), которого владычество приятно их сердцу. Моим благословенным деяниям возрадовался аллах и благословил меня, Гассана Абдуррахмана, джинна, чтущего его. Все цари, сидящие во дворцах всех четырёх стран света, от Верхнего моря до Нижнего, и в шатрах живущие цари Запада — все вместе принесли мне свою тяжёлую дань и целовали в Багдаде мои ноги.

Проведал я, о достойнейший из заведующих секторами, что вскорости имеет отплыть из города Архангельска без парусов идущий корабль, именуемый «Ладога», на котором совершат увеселительное путешествие знатные люди разных городов. И вот желательно мне, чтобы среди них были и два юных моих друга, коих достоинства столь многочисленны, что даже краткий их перечень не может уместиться на этом свитке.

Я, увы, не осведомлён, как велика должна быть знатность человека, дабы он мог удостоиться этого прекрасного путешествия. Но сколь бы высоки ни были эти требования, мои друзья всё равно полностью и даже с лихвой им удовлетворят. Ибо в моих силах сделать их князьями или шейхами, царями или королями, знатнейшими из знатных, богатейшими из богатых, могущественными из могущественнейших.