Тут она взяла мою ладонь и стала читать ее. Ах вот оно что, сказала старуха. Совсем недавно вы находились во временном, скажем так, пристанище и завершили там большую работу. Судить о ней трудно, почти невозможно, а почему – не знаю. А после вы блуждали, отыскивая то, чего больше нет. И повстречали друга, который не славился ни сердечностью, ни добротой, но взял вас к себе. Слушайтесь ворона, сказала она. Следуйте за снежными пчелами. Ваш сын ждет вас. Сообщив все это, старуха залилась слезами настолько обильными, что Рита ласково повела ее в уборную, а я ушла.

«Снежная Королева», сочиненная некрасивым, не приспособленным к жизни в людском сообществе датчанином, – это своего рода история взросления. Поворот судьбы разлучает двух детей, мальчика и девочку. Этот поворот и есть сама Снежная Королева, загадочный персонаж, прекрасный и опасный: «стройная, ослепительно белая женщина», которая зачаровывает мальчика, пригласив покататься в санях, укрывает его своими мехами: «Полезай ко мне в шубу!» – обольстительно предлагает она, и увозит мальчика к себе в ледяной чертог. Мы знаем, что она опасна, потому что на пути к ледяному чертогу Снежная Королева говорит: «Больше я не буду целовать тебя! А не то зацелую до смерти!»

Однако лучшая часть сказки, утверждал Ханс, – история о том, как дьявол уронил некое особое зеркало, и оно разбилось на миллионы кусочков, которые залетали в глаза и сердца людей, искажая у каждого картину мира. Почему-то – не спрашивай, почему, – мне нравится мысль об этом зеркале. Тебе нравятся противоречия, говорила я, и несчастья. Нет, отвечал Ханс, мне нравится мысль о пропащих душах.

Это же до смешного очевидная история сексуального совращения, пропищал ирис. Прекрасная королева, «шуба», в которую «опускается» мальчик, сани, летящие в «другую землю», даже чертог с его посткоитальным, наступившим после грехопадения холодом… да и кто из нас согласится обменять влечение на волшебство?

Все мы – пропащие души, скорбно сообщил Ханс и скорбно направился к терменвоксу, чтобы сыграть свою версию «Где-то за радугой», больше похожую на утиное кряканье. Я же продолжала размышлять о Снежной Королеве, всегда напоминавшей мне мою мать, которая тоже питала любовь к шубам, холодному дому, а когда я была юна – жила в полном тайн краю. И я снова вспомнила о сыне, чего делать мне совсем не хотелось, и я переменила ход мыслей и стала размышлять о мощи воображения…

Хоть мы и не можем представить себе то, что лежит «за пределами самых буйных наших фантазий» (размышляла я), поскольку они, пределы, еще не явлены нам, мы, тем не менее, можем питать к этим химерическим необитаемым сферам чувство вполне экстатическое; они способны овладевать всеми нашими помыслами, направлять малейшие наши поступки…

И тут хор фиалок, словно прочитав мои мысли, стал скандировать слова «синдром навязчивых состояний» и проскандировал несколько раз, пока его не прервала одна из роз, собравшаяся, похоже, пуститься в рассуждения об этом личностном расстройстве: она провозгласила, что Герда в ее неустанных поисках, в неспособности выбросить маленького Кая (больше уже не маленького) из головы, демонстрирует все симптомы СНС. На свой манер, похоже, собирались поддержать ее и прочие розы: Герда, мол, страдала навязчивой идеей невозвратимого прошлого, детства во всей его одномерности. Можно даже сказать, собирались, похоже, продолжить розы, что ей было не по силам справиться со сложностями взросления – в особенности ее собственного, подошедшего к ней вплотную.

Именно в этот миг за окном появился ворон, окруженный обычной его ватагой снежных жуков, – вид у него был потрепанный, точно ему пришлось сразиться с особенно яростной вьюгой. Все вы неправы, сказал ворон, «СК» есть история, с вашего дозволенья, готическая, в которой девочка переживает приключение – становится на миг вершительницей собственной судьбы, – а под конец его понимает: награда, ею полученная, не стоила таких хлопот. Ха, цинично прибавил ворон, можно подумать, что в сказке все дело в каких-то там поисках.

Или же, сказала кошка, у которой впервые за время нашего знакомства появилось хоть какое-то мнение, это история о кровосмешении. Мне она напоминает фильм «Психопат», только конец у нее другой. Юноша бежит от удушающих объятий девочки с бабушкой, но потом возвращается в юдоль слез, ибо с неизбежностью обречен на нее. Фрейдистская драма, тютелька в тютельку.

Пропащие души! – выпалил Ханс, после чего все мы умолкли.

Лишь много позже я поняла, что доброта Ханса ко мне могла объясняться его пристрастием к пропащим душам.

Я шла к салону Риты сквозь разгулявшуюся пуще обычного метель. Я даже ног своих, шагая, не видела и потому продвигалась вперед, цепляясь за слепую веру, за надежду, что не свалюсь в открытый люк и не попаду под колеса грузовика. Ветер выл и дрался – и наконец вырвал из моей руки зонтик и зашвырнул его бог весть куда. Я сильно замерзла и потому прибегла к известному трюку: когда вы впускаете в ваше тело холод, чтобы изничтожить его.

Впав в отчаяние, я заскочила в лавку антиквара по имени Фиске. Лавка была маленькая, унылая, в ней пахло стародавней пылью и паутиной. Фиске вышел из ее глубин, чуть улыбаясь, сжимая в кулаке корки белого хлеба. Чем могу быть полезен? – учтиво осведомился он. Я объяснила, что всего лишь искала временное убежище, но буду рада порыться в вещах, выставленных им на продажу.

И то сказать, «Древности Фиске» оказались раем для человека, любящего копаться в старье. Здесь были чучела сов и мартышек, войско книг с потрепанными корешками, множество шкатулок – керамических, из перегородчатой эмали, из слоновой кости, – флакончики для духов, охваченные по окружности цепочкой полудрагоценных камней, коллекция чернильных перьев, одежда девятнадцатого столетия, среди которой особенно выделялся костюм трубочиста, надетый на безглазый манекен.

Лениво разглядывая деревянную шкатулку, разукрашенную кем-то с помощью инструмента для выжигания, что были в ходу посреди двадцатого века, – на крышке шкатулки красовался бобр с торчащими вперед зубами, а под ним криво выведенное слово ЗУБОЧИСТКИ, – я испытала приступ дежавю, настолько сильный, что мне пришлось схватить Фиске за руку, чтобы удержаться на ногах.

И даже усевшись в покойное кресло, которое предложил мне добрый Фиске, я не смогла одолеть этот приступ. Все в лавке казалось мне странно знакомым – шкатулки, ручки, одежда и уж тем более книги. Я сидела и рассеянно вглядывалась в их потертые корешки, пробегая глазами по названиям, которых никогда не слыхала. И все равно, они были знакомы мне, как становится вдруг знакомым рассказ, когда доходишь до его середины и не можешь избавиться от чувства, что уже читала его…

И потому я почти не удивилась, заметив сборник сказок Х. К. Андерсена, проиллюстрированный затейливыми картинками Кая Нильсена. Именно из такого томика мама и прочитала мне «Снежную Королеву» – сказку, внушившую мне ужас, не меньший, чем тот, что навевался мамиными духами.

В предпоследней (насколько я помню) сцене сказки Снежная Королева говорит маленькому Каю, что если он сумеет сложить из кусочков льда слово ВЕЧНОСТЬ, она вернет ему свободу. Каю это сделать не удается. Но появляется Герда и растапливает его сердце жаром своей любви.

Фиске сказал: Могу отдать вам эту книгу со скидкой. Но я не знала, хочется ли мне ее получить. Меня так долго здесь не было, я выполняла большую работу, чье качество определить затруднительно. Основной ее корпус хранился в доме далеко от города, – а у меня остались одни отходы, и, как уже было сказано, в них я никакого смысла больше не видела. Воспоминания о них, запертых в чемодане, даже сейчас приводят мне на ум череду стен, исписанных непонятными, жалкими каракулями.

А вот воспоминания о сыне, приводят мысли о море…

Когда его видели в последний раз, он жил в черной «камри», страшно тощий, и выпрашивал еду, высовывая руку из окна машины. Лицо мальчика, сообщал ворон, запеклось в презрительную маску, когда же прохожий отказывался опустить доллар в его протянутую руку, сын плевал в него. Эти гнетущие сообщения уничтожили во мне всякую память о море, хотя сам сын уходить из глубин моего сознания не желал, как ни старалась я изгнать его.

О красота, о грусть! – подумала я ни с того ни с сего. Возможно, впрочем, причина была в том, что перед глазами моими мелькнул прекрасный мальчик, сооружавший замки из песка. Колени его были ободраны.

Снег так и шел. Наверное, он будет идти всегда. Трудно сказать, что нам следует делать в каких бы то ни было обстоятельствах, и уж тем более – когда мы вынуждены сражаться с превосходящими силами погоды. Колени он ободрал, упав с велосипеда.

Я промыла их перекисью водорода, залепила полосками пластыря. Мир сверкал совершенством, море оставляло на берегу усища белой пены. Скоро мы пойдем домой, приготовим сэндвичи, станем рассказывать друг дружке сказки. Читала ли я ему сказку о Снежной Королеве? Не думаю. Она испугала бы мальчика.