— О, Мунгр, я не знаю, что происходит со мной. Я иду по своему дворцу не госпожой, а служанкой, меня не замечают. Мне кажется, что я нахожусь в царстве спящих или слепых людей. С тех пор как я надела корону Риллю и ввела его в эти покои, мне кажется, что мой дворец умер. — Слезы потекли из глаз Амайи. — Верни ему жизнь, Маг! Верни мне радость сердца!

Мунгр достал из-под плаща сверток и протянул его принцессе. Это было волшебное платье Мага. В одно мгновение Амайя облачилась в него, и красота ее засверкала сказочным блеском.

Как вихрь, она бросилась в толпу, заполнявшую залу. И там, где она проходила, людей охватывало веселое безумие. Привычные взгляды, строгие устои рушились, как карточные домики. Тяжелый гнет опасности, придавивший гостей в начале бала, исчез. В конце концов, быть может, все это была только шутка, которую царственная чета решила разыграть перед своими подданными? Ведь сам принц провозгласил свободу и теперь как будто не чувствует оскорбления. А принцесса? От нее вообще следовало ожидать каких угодно фантазий. И толпа придворных единодушно решила, что это праздник чудачеств. Танец Амайи вернул им ощущение детства, и с беспечной радостью люди последовали за своей принцессой. Очарованная ее красотой, оглушенная звуками незнакомых мелодий, опьяненная весельем, толпа танцевала, смеялась, не зная чему, и была счастлива, не понимая причин своего счастья.

Солнце поднялось над горами, когда последние звуки праздника смолкли. Уснули утомленные гости, забыв снять свои роскошные наряды, и даже рыцари, стоявшие на страже, склонили головы к длинным копьям, не в силах преодолеть дремоту. Только три человека во всем дворце не спали. Это были Мунгр, Амайя и Рилль.

Принц в задумчивости сидел на троне, и цветок ириса увядал в его руке.

— Скажи, Маг, согласился бы ты отдать свое платье взамен Амайи?

Волшебник усмехнулся:

— Чужое достояние не сделает тебя богаче. Ирис увядает, и ты перестаешь быть настоящим принцем!

— Нет, нет! — воскликнул Рилль. — Я испытал за эту ночь и боль, и счастье. Я понял твои слова и потому больше ничего не буду просить у тебя или у Амайи. Она свободна и вольна уйти за тобой, если захочет покинуть свой дворец.

Это были слова настоящего принца, и Маг испытующе взглянул на Амайю. Она заколебалась.

Принц Рилль сидел на троне, лицо его было бледнее первых утренних облаков.

— Я… — начала Амайя, но вдруг замолчала.

Всего на миг ее охватило сомнение, а Маг уже исчез…

Прошло время, и вновь Амайя постучалась в дом Мунгра.

— Я не могла не вернуться к тебе! Ирис увял, и Рилль забыл свое великодушие. Теперь он гонится за мною. С ним воины и те, кого он убедил, что ты черный колдун, насылающий смерть и наваждения. Мы должны бежать.

— Жаль, — ответил Маг, — Рилль был так близок к тому, чтобы стать настоящим принцем в тот последний миг, если бы ты ушла! Но дорога еще не кончилась. Надень платье и двинемся в путь.

И вот зазвенела волшебная музыка, и двое всадников понеслись в сторону леса.

Долго преследовала их погоня, пока не загнала на скалистую гору. В русле высохшей реки у самого обрыва остановился конь Мага. Амайя обняла его за шею:

— Только не поражение, Мунгр! Только не возвращение!

Он улыбнулся ей в ответ и стегнул коня. Бешеный поток водопада ударился о камни вместо всадников. В одно мгновение к реке вернулась жизнь, и испуганные преследователи бросились врассыпную. Рилль остался один у водопада. В отчаянии сорвал он с головы корону и швырнул ее в волны.

Чья-то рука поймала ее, и через мгновение из кипящей воды вышла прекрасная женщина.

— Кто ты? — воскликнул Рилль, не в силах сдержать удивление и восторг.

— Я — Тулли, мой принц, — отвечала она. — Маг возвращает тебе корону, а мне — жизнь. Теперь от нас зависит наше счастье.

Рилль и Тулли вернулись в свою страну и до конца жизни были настоящими принцем и принцессой.

А водопад шумит и по сей день. И в ночи полнолуния принадлежит только Магу и Амайе.

Эту историю я хочу рассказать самому себе. Как часто, оглядываясь на прошлое, испытываешь такое чувство, будто не ты, а кто-то другой прожил твою жизнь. В самом деле, попробуй сравнить себя настоящего с тем, который когда-то смеясь тянулся младенческими руками к огню, видел его блеск и не знал жара. Или с тем, кто призывал смерть у порога женщины, отвернувшейся от своей любви. Наконец, узнаешь ли себя в том философе, устремившемся к познанию смысла жизни и обнаружившем такое же бессилие своего рассудка, как ранее неверность ощущений и непостоянство сердца. Все это был не ты, мой милый. И сейчас, когда дрожат пальцы, а глаза слезятся, встречаясь со светом, тягостно твое недоумение. Все время заключено в настоящем. Так было всегда, и ты словно просидел в кресле с самого рождения, читая увлекательную книгу бытия. Неведомый библиотекарь листал страницы своих дней. И вот повесть близится к концу. Все быстрее мелькают цветные картинки бытия, все громче стучит маятник, отмеривающий твое существование. Тревога охватывает тебя, кода ты ищешь опоры и не можешь оторвать взгляда от страниц. Довольно чтения, пора начать жить! Да, давно пора, но как это сделать? Слишком поздно ты осознал себя отдельно от книги, и напрасны твои отчаянные попытки узнать, что лежит за страшным пределом, который надлежит скоро перешагнуть. О, сколько людей окружало тебя при рождении! Их радость, сливаясь с твоей, отбрасывала любые вопросы. Теперь же тебя мучит сомнение в авторстве дочитываемого произведения. Теперь тебе известно, что каждый встречает смерть в одиночку… Но разве она не одинакова для всех? Нет. Различна, как и жизнь. Задумайся. Что мы знаем? Остановись на мгновение, спроси у самого себя, у окружающих: «Что мы знаем?»

В одну из тех минут, которые влияют на нашу судьбу, мне попалось на глаза странное изречение Гераклита Эфесского: «Бессмертные — смертны, смертные — бессмертны: живущие их смертью — их жизнью умирающие». Нет, не часы, не дни, а годы я пытался проникнуть в эту мысль, пока не понял, что охватить ее одним разумом невозможно. А между тем в событиях моей жизни все отчетливее вставало решение темной загадки великого мудреца. Но прежде я должен припомнить все сначала.

Когда-то в раннем детстве я очень тяжело болел. Усилия врачей не приносили результатов, и в конце концов они отступились от меня.

Заплаканные лица родных и близких печальной вереницей потекли около моей постели, они прощались со мной, и как ни был я мал, их поведение стало мне понятно. Страх охватил меня, и я закричал. Люди поспешно покинули комнату, и я остался один. Вероятно, сознание на какое-то время оставило меня, потому что блеск свечей, горевших в углу, вдруг сменился глубоким мраком.

Затем я услышал звук, который вначале был очень тихим, но постепенно все нарастал, словно шум камня, падающего с большой высоты. Я узнал свой голос. Это мой крик возвратился ко мне. Позднее, когда мои представления о мире расширились, я понял, что поразившее меня явление называлось эхом. Стекла в окнах задрожали, как от удара, и в то же мгновение рядом с моей постелью оказался маленький лысый старичок. Одет он был в какой-то старинный камзол с замысловатыми узорами, которые переливались как живые блестящие змейки на черном фоне бархата.

Незнакомец раскурил длинную трубку, а затем, наклонившись ко мне, пустил густую струю дыма мне в лицо. Нежный сладковатый аромат проник в мою грудь. Тело растворилось в нем, стало необычайно легким и поднялось в воздух. Я крепко зажмурил глаза, а когда открыл их, то увидел, что нахожусь в маленьком белом облаке, пронизанном лунными лучами. Подо мной проплывали обледенелые вершины гор. Синеватый туман вставал из темных ущелий, и надо всем царила удивительная тишина. Я говорю «удивительная», потому что никогда — ни раньше, ни после — не испытывал такого полного и торжественного слияния с миром, такого ощущения покоя, который был, верно, при зарождении Земли. Меж тем мои переживания прервались так же, как и возникли. Я вновь лежал в своей постели, а около меня хлопотала сиделка. Кризис миновал, здоровье вернулось ко мне. Может, после этой чудесной ночи, воспоминания о которой со временем не потускнели, а стали ярче, я начал мечтать о том, чтобы попасть в горы. Вся комната моя была увешана картинами с изображением хребтов, ущелий, водопадов, однако осуществить свои планы мне удалось лишь много лет спустя.

Случай свел меня с одной семьей, глава которой, Сигурд Кальвис, был одержим оккультными науками и, вероятно, обладал немалыми способностями, так как свободно ориентировался в самых запутанных откровениях каббалистов, знал литературу алхимиков, разбирался в астрологии. Все эти забытые учения вместе с верой в колдовство — давно отвергнутые и осмеянные нашим веком в руках Сигурда являлись тайной силой, которая внушала уважение. Порой, когда он рассказывал о своей жизни, мне казалось, что он безумец или лжец. Так, Йордис, его жена, по словам Сигурда, только носила облик человека, а на самом деле была речной нимфой, которую он вызвал из водопада, не найдя себе достойной пары среди людей. Имя своей маленькой дочери Сигурд никогда не произносил вслух, так как это могло принести несчастье. В доме его жили семь черных без единого пятнышка кошек, которых никогда не кормили, но раз в день хозяин садился за старую фисгармонию и играл для них одну и ту же старинную мелодию. Он утверждал, что в этот момент сгущается астральная энергия и передается его питомцам. Кошки же, олицетворявшие духов природы, располагались вокруг музыканта в самых причудливых позах и замирали, внимая его игре. Конечно, все это казалось бредом, если бы предсказания Сигурда своим знакомым не сбывались с поразительной точностью, если бы он однажды не разыскал клад после своих ночных занятий, если в зеркале, отлитом из чистого серебра, не появлялись бледные лица давно ушедших людей.