— Ну, зачем откладывать. Вдруг ударит мороз и с нами что-то случится. Надо сейчас же начать работать.

И они тут же взялись за работу. Сначала помогли маме подготовиться к зиме. Принесли из кладовки всё для кухни, горох и перловку, и просо, и манку, и муку, еще немного чечевицы, а потом и капельку масла. Затем сразу же взялись за дрова. Они, ровненько сложенные для просушки, лежали во дворе. Перенесли их на кухню столько, сколько смогло войти, а потом ещё и полные сени, до самых дверей. После этого папа влез по лестнице через слуховое окно на чердак. Там было полно мелкого сухого мха. Им он как следует прикрыл потолок, чтобы сверху не шёл холод, остаток сбросил вниз, а дверки слухового окна хорошенько забил. В прошлом году ветер их выломал, и чудо, что всю крышу не разворотил. Ещё повезло, что зима не была слишком суровая. И теперь они ходили вокруг домика, и если где была какая-нибудь щёлка, хорошенько её заделывали, чтобы нигде не продувало. Потом закрыли двери на засов, вставили клинышек, и двери снизу доверху заложили дровами, чтобы они им в сенях не мешали. В конце заделали мхом все окна, как на кухне, так и в комнате, и хорошенько их дощечками забили. Света у них было предостаточно. А теперь — пусть хоть и мороз! А на улице уже бушевало!

Тогда они ещё помолились.

Пожали лапки, поцеловались: «Господь Бог с нами, да сгинет нечистый!» — и легли спать, и спали, спали и спали.

И они всё спали, спали и спали. Когда же Малыш проснулся, папа и мама уже встали. Они лежали в постели и разговаривали.

— Мама, дадите мне мёда?

— Мёда? Какого мёда? Малыш, ведь у нас мёда нет.

— А тот, что нам вчера Яночка прислала.

— Вчера? Яночка? Тебе, миленький, приснилось.

— Нет, мама. Ведь вы мне его вчера уже давали.

— Вот как! Это тебе приснилось. Давай-ка, вспомни! Помнишь, мы напоследок были у крёстной, потом всё сразу заделали и с тех пор спим.

— Жалко! Но во сне-то было так!

Малыш начал хмуриться. Тут ему пришло в голову:

— Папа, как там на улице? Я бы посмотрел!

А папа ответил:

— Дорогой Малыш, там холодно, ты замёрзнешь. Да и двери у нас заложены дровами.

— Но папа, мы ведь можем через окно посмотреть.

— Да оно тоже забито и законопачено. А то бы к нам сюда холод прошёл.

И только когда мама сказала, что тоже хотела бы посмотреть, как там снаружи, и что потом она бы немного протопила, тогда папа согласился. Встал, отбил от окна доску, а Малыш ему помогал. Потом потихоньку выбрали мох и вот что увидели: полным-полно снегу, поляны не было, склона тоже, один только снег. На можжевельнике над их домиком его было столько, что ветви даже прогибались. Солнышко чуть светило, и снег очень красиво мерцал, и было тихо-тихо. Малышу хотелось ещё смотреть на всё это, но папа сказал, что там мороз, и нужно скорее окно опять законопачивать и забивать. И они его законопатили и заколотили.

Мама тем временем уже затопила и собиралась сварить немного супа. И сварила. Хорошенько помолились и стали есть. Но было им всё же холодновато, и тогда они скорее улеглись и стали беседовать.

— Папа, а что если у крёстной всех замело?

— Не замело. Они живут под дубом.

— А Яночка! Мама, где она живёт?

— Она живёт во мху среди вереска.

— Её замело, правда ведь! А она говорила, что проводит меня, когда я первый раз полечу.

— Ну, не бойся! Ну и пусть замело. Она ведь затопит, если ей холодно будет.

— А дрова у неё есть?

— А чего бы им не быть!

— А она там одна?

— Одна.

— А почему она одна?

— Ну, потому что никого у неё нет. Папа и мама давно умерли.

— О, я бы не хотел быть один.

— А если бы Господь Бог так захотел, тебе бы пришлось слушаться.

— Пускай, ведь у Яночки есть мёд и вино! Правда же, что то вино у крёстной было от неё?

— Не знаю, милое дитя. Наверное.

Тут их прервал папа.

— Малыш, ты в самом деле думаешь, что Яночка там одна?

— Ну, раз с ней никого нет.

— Почему же с ней никого нет?

— А кто же?

— Господь Бог с ней. Её папа говаривал, что о послушных светлячках Господь Бог заботится, поэтому с ними ничего не может случиться, а если что и случится, то так надо. И Яночка это хорошо знает и слушается, и ничего не боится.

— А вы её, папа, любите?

— А почему бы мне её не любить!

— А вы, мама, тоже?

— Конечно, люблю.

— А крёстная её тоже любит?

— А как же. Все светлячки друг друга любят.

— Папа, а когда же мы полетим?

— Подожди, вот будет опять лето. Наверное, на святого Иоанна.

— А как это бывает, когда людям светят?

— Ничего особенного не происходит. Мы только летаем, а они видят.

— А если уже и крылья болеть станут?

— Дать им немножко отдохнуть. И тут же снова летать.

— Папа, а что эти люди делают, когда вы им не светите?

— Милое дитя, я не знаю, что они делают. Наверное, тоже спят или рассказывают друг другу сказки. Но я всё время слышу, что они не слушаются, и будто бы у них не всё хорошо.

— Не всё хорошо? В чём же?

— Ну, они друг друга не любят.

— Я бы им тогда светить не стал, раз они друг друга не любят.

— А это не наша забота. Если Господь Бог хочет, чтобы мы им светили, мы и светим.[14]

Малыш всё думал о тех сказках.

— Мама, расскажите мне какую-нибудь сказку!

— Но я, Малыш, уже ни одной не знаю.

— А ту, что вы мне давно рассказывали.

— О чём же она была?

— А помните, о том котике и кошечке. Помните?

И мама ответила, что расскажет, и начала.

«Жили-были котик и кошечка. И было это давно. Котик был такой красивый, весь чёрный как уголь, а кошечка — такая изящная, вся белая как молоко.

И они любили друг друга. И вот однажды родились у них котята. Трое, два котика и одна кошечка. Один из них был чёрный как уголь, второй белый как молоко, а кошечка была полосатая. Они любили друг друга и были добрыми. Всегда весело играли или помогали папе с мамой мурлыкать. Однажды весной мама сказала: „Дети, я с папой пойду поймаю какую-нибудь мышку или ещё кого, чтобы вам было, что есть. Ведите себя хорошо и не ссорьтесь! Мы скоро придём. Я вам туг немножечко натоплю, чтобы холодно не было“.

И немножечко им натопила, ушла и закрыла за собой двери, чтобы к ним туда никто не забрался. Котята весело играли. Тут котики решили, что будут бороться. А кошечка, что тоже будет. И так они все боролись и боролись, пока белый котик не оказался внизу. Ему было больно, и от этого он злился. Тогда он сказал, что больше с ними играть не будет. Сел у печи, хорошенько вылизался и сказал: „Смотрите, я такой красивый, весь беленький как молоко, а не такой грязный как дымоход и не такой чёрный как уголь“. Но второй котик сказал, что он намного красивее, точь-в-точь, как папа. Тут и кошечка начала хвастаться, мол она самая красивая, сразу и чёрная, и белая.

И так начали ссориться, и ссорились, и ссорились, а потом стали толкаться, и толкались, и толкались, пока не столкнули печку.[15] Печка завалилась, угли высыпались, в комнате начался пожар, полки, постель, шкаф, стол, всё загорелось — котята хотели убежать, но двери были заперты. И они так кричали, так кричали, но огонь их всё же поглотил. А когда пришли папа с мамой, котики и кошечка уже сгорели, сгорел и домик, и всё сгорело, потому что котята не слушались. И папа с мамой плакали. Рядом на холме стоял стол бок, на столбе повесили звонок, и звонили, и звонили, и был всем слушавшим урок. Дин-дин-дон, дин-дин-дон!»

Малыш слушал. Сказка ему нравилась. Он держал маму за руку, повторял «дин-дин-дон», и незаметно уснул, дин-дин-дон. И они всё спали и спали, а когда Малыш снова проснулся, папа с мамой уже не спали. Они лежали в постели и разговаривали.

— Папа, а когда же мы полетим?

— Ну, Малыш, когда придёт лето.

— А когда придёт лето?

— Когда? Как только пшеница зацветёт.

— А ещё не цветёт?

— О, ещё нет.

— Папа, а давайте посмотрим!

— Ну нет, Малыш, напустили бы сюда холода. Ещё ничего не цветёт.

Но раз Малыш сильно просил, и мама поддержала, что потом опять немножко протопит, тогда они встали, отбили доску, вытащили потихоньку мох и тут увидели: что был вечер и луна смотрела как рыбий глаз. Вокруг уже зазеленело, там вдалеке на каштанах из почек выглядывали листочки, а откуда-то сверху доносилось пение жаворонка.

— Видишь, Малыш, ещё ничего не цветёт. А вон там внизу, смотри, пшеница. В ней пока и ворона бы спрятаться не смогла. Она ещё долго не зацветёт. И там холодно.

Тут мама перебила папу.

— Смотри-ка, там, у ручья под ольхой, не три ли это маргаритки?