Овцы снова переглянулись.

— Бе-бе-бе-безумец! — вступила в разговор самая старшая овца. — Даже если у тебя есть друг, то своими криками ты бе-бе-бе-беспокоишь всех остальных. Лучший способ лишиться друга — это разбудить его рано утром, когда он еще хочет спать. Твой бе-бе-бе-бедный дружок, наверное, еще и не думал вставать!

— Простите, пожалуйста, я больше не буду. Я не хотел вам мешать.

Расстроенный поросенок улегся снова на навозную кучу, мордой к дверям. Он чувствовал, что его друг где-то рядом.

Но старая овца была права — друг еще не проснулся.

Вскоре Лерви принес поросенку похлебку на завтрак. Вильбур выскочил, поспешно заглотал месиво и вылизал корытце.

По тропинке мимо него прошли овцы, за ними важно выступал гусь, пощипывая травку.

И вдруг, как только Вильбур улегся, чтобы вздремнуть после завтрака, над ним зазвучал тот же тоненький голосок, который он слышал накануне вечером…

— Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас!

Вильбур вскочил.

— Какая, какая публика? — спросил он.

— Высокочтимая, — повторил тот же голос.

— А где она? И вы где? Ну пожалуйста, скажите, где вы? И что такое «высокочтимая публика»? — сыпал вопросами Вильбур.

— Высокочтимая — значит глубокоуважаемая. Звучит немножко старомодно: «Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас!» Конечно, глупо выражаться так в наше время, когда можно сказать «привет» или «доброе утро». Мне и самой странно, что такие слова сорвались у меня с языка. Ты спрашиваешь, где я нахожусь? Найти меня очень легко. Посмотри наверх, в угол дверного проема. Я здесь! Смотри внимательно! Я тебе махну!

Наконец-то Вильбур увидел то существо, которое вело с ним столь необычную беседу. На огромной паутине, занимавшей весь угол дверного проема, висел вниз головой крупный серый паук, вернее, паучиха. У нее было восемь лапок, и одной из них она приветливо махала Вильбуру.

— Ну что, видишь меня теперь? — спросила она.

— Вижу! — воскликнул Вильбур. — Теперь-то, конечно, вижу! Доброе утро! Как вы себя чувствуете? Высокочтимая публика! Разрешите приветствовать вас! — Вильбур повторил старомодное обращение. — Рад с вами познакомиться! А как вас зовут, скажите, пожалуйста!

— Меня зовут Шарлотта, — ответила паучиха.

— Шарлотта, а дальше как? — радостно отозвался Вильбур.

— Мое полное имя — Шарлотта А. Каватика. Но ты можешь называть меня просто Шарлотта. И давай на «ты».

— Какая ты красивая! — восхитился Вильбур.

— Да я и сама знаю, что не дурна собой. Отрицать не буду. Вообще, все пауки красивые. Моя красота сразу не бросается в глаза, как у некоторых, но я и не гонюсь за этим. Вильбур, я бы хотела рассмотреть тебя получше. Жаль, что я не вижу тебя так же ясно, как ты меня.

— Почему это? — удивился поросенок. — Я же рядом с тобой.

— Я знаю. Но я близорука. Ужасно близорука. С одной стороны, это неплохо, но с другой… Хочешь посмотреть, как ловко я поймаю муху?

Муха, которая ползала по бортику корытца Вильбура, взлетела и угодила в нижний угол паутины Шарлотты. Прилипнув к клейким паутинкам, она запутывалась все больше. Муха яростно била крылышками, пытаясь порвать сети и освободиться.

— Сначала я на нее нападаю, — сказала Шарлотта. — Это раз.

Паучиха сделала прыжок, и тут же у нее из брюшка вытянулась тоненькая шелковая ниточка.

— Потом я ее оплетаю. Это два.

Шарлотта обхватила муху и обернула ее несколькими рядами шелковистой паутины. Она продолжала опутывать муху до тех пор, пока та не перестала двигаться.

Вильбур в ужасе наблюдал за паучихой. Он не мог поверить своим глазам. И хотя он не любил мух, эту пленницу ему стало жалко.

— Ну а теперь я с ней покончу, — продолжала Шарлотта. — И все будет в порядке. Это три. — И паучиха укусила муху. — Она больше ничего не чувствует, — пояснила Шарлотта. — Я ее съем на завтрак.

— Как! Ты пожираешь мух? — возмутился Вильбур.

— Конечно!

одним словом, я ем всех, кто случайно попадется ко мне в сети. Чтобы жить, нужно есть. А разве не так?

— Так-то оно так, — согласился Вильбур. — А они вкусные?

— Очень вкусные. Конечно, я не съедаю их целиком. Я высасываю из них кровь. Я привыкла так питаться, — сказала Шарлотта, и ее приятный голосок зазвучал теплее.

— Ты говоришь ужасные вещи! — ужаснулся Вильбур. — Ну пожалуйста, не надо так!

— Почему же? Это правда, а я всегда говорю чистую правду. Нельзя сказать, чтобы мне нравились комары да мухи, но так уж устроены пауки. Им приходится расставлять капканы и ждать, пока добыча не попадется в сети. Я из рода пауков и поэтому плету сети и ловлю насекомых. И моя мать плела сети, и бабушка. И все мои родственники плели сети. И много-много тысяч лет тому назад мои предки-пауки тоже раскидывали сети и поджидали добычу, как и я.

— Плохая наследственность, — мрачно заметил Вильбур. Он был расстроен от того, что его новая подруга оказалась кровопийцей.

— Ты прав, — согласилась Шарлотта. — Но это не моя вина. Я не знаю, кому из пауков первому пришла в голову великолепная мысль соткать паутину, но, так или иначе, паутина была соткана, и это был мудрый поступок. И с тех пор мы всегда так делаем. Если подумать, паутина — неплохая штука!

— Какие вы, пауки, жестокие! — воскликнул Вильбур, который твердо стоял на своей точке зрения.

— Не тебе об этом судить, — возразила Шарлотта. — Тебе приносят готовую еду в ведре. А меня никто не кормит. Я живу своим умом и сама добываю себе пищу. Мне нужно быть хитрой и ловкой, чтобы не умереть с голоду. Я должна иметь терпение, чтобы подкараулить тех, кто случайно попадется мне в сети. И выбирать уж не приходится. Так получается, что моя случайная добыча — комары да мошки, мотыльки да блошки! Более того, — продолжала Шарлотта, назидательно потрясая одной ножкой, — представляешь, что бы произошло, если бы я не ловила мух и прочих насекомых? Они бы расплодились на земле в невероятном количестве и заняли бы столько места, что никому другому не осталось бы!

— В самом деле? — спросил Вильбур. — Мне бы этого совсем не хотелось. Значит, действительно, твоя паутина — неплохая штука.

Гусыня услышала этот разговор и усмехнулась.

«Вильбур еще многого не понимает, — подумала она. — Он еще совсем маленький, наивный поросенок. Он даже не знает, что с ним случится под Рождество! Он и не подозревает, что мистер Цукерман и Лерви собираются его зарезать!» Гусыня привстала, поправила клювом яйца и уселась поудобнее, чтобы ее потомство не замерзло.

Шарлотта зависла над мухой, готовясь ее съесть. Вильбур лег и закрыл глаза. Он устал и от бессонной ночи, и от ожидания встречи с новым другом. Ветерок принес аромат клевера — сладкий запах Большого Мира, который находился за забором.

«Ну так что ж? — подумал поросенок. — Я приобрел друга. И это хорошо. Но водить такую дружбу опасно. Шарлотта злая, жестокая, коварная кровопийца. Мне такие не нравятся. Как я смогу ее полюбить, даже если она красивая и умная?»

Вильбура терзали сомнения и страхи, которые часто возникают при новом знакомстве.

Вскоре Вильбур понял, что ошибался. На первый взгляд Шарлотта казалась безжалостной и свирепой, но на самом деле у нее было доброе, отзывчивое сердце, и она оставалась ему верным и преданным другом всю свою жизнь.

Первые дни лета — самое хорошее время на ферме. Цветет сирень, наполняя воздух сладким ароматом. Вместе с сиренью расцветают яблони, и пчелы вьются над распустившимися цветками. Стоит солнечная, теплая погода.

Занятия в школе закончились, и у детей появилось свободное время, чтобы поиграть и половить форель в излучине ручья. Эвери часто приносил домой форель, такую упругую и свежую, что хоть сразу клади ее на сковородку и жарь на ужин.

Теперь, когда больше не нужно было учиться в школе, Ферн ходила на скотный двор почти каждый день и тихонько сидела там на своей табуреточке. Животные к ней привыкли. Овцы спокойно ложились у ее ног.

В начале мая рабочих лошадей обычно впрягали в сенокосилку, и мистер Цукерман, взобравшись на сиденье, выезжал в поле. Каждое утро было слышно стрекотание и лязг сенокосилки, которая ездила туда-сюда, подрезая траву, падавшую длинными зелеными волнами под острыми ножами. После сенокоса, если не было грозы, все, кто был на ферме, помогали сгребать сено, ворошить его и укладывать на высокую телегу, на которой его перевозили в сарай.

Ферн и Эвери любили залезать на самый верх груженой повозки, чтобы ехать домой. Затем свежее сено кидали на сеновал, и весь сарай наполнялся нежным запахом тимофеевки и клевера. Как хорошо было попрыгать на куче сена или зарыться в него с головой! А иногда Эвери находил в траве ужа и совал его в карман, в придачу к уже имеющимся сокровищам.