— Скажи-ка мне, а что это такое — тридцать два?

— Да не будь во рту тридцати двух зубов, не пришлось бы по воскресеньям работать. Приказал тогда царь крестьянину:

— Смотри никому об этом не рассказывай, пока меня сто раз не повидаешь. Крестьянин пообещал. Вернулся царь домой, созвал всех своих офицеров, вельмож и говорит:

— Три дня вам сроку на то, чтоб придумать и мне сказать, что такое тридцать два, из-за которых по воскресеньям работать приходится. Кто скажет мне это, того в чине повышу и деньгами награжу. Вот разошлись они каждый в свою сторону и думают, что это за тридцать два, а придумать ничего не могут. А один офицер из тех, что помоложе, решил: “Пойду-ка я со стариками потолкую, они в таких делах больше смыслят”. Шел он полем, шел и пришел к тому самому крестьянину. Спрашивает его:

— Не знаешь ли ты, что такое тридцать два, из-за которых по воскресеньям надобно работать?

— Знать-то я знаю, да сказать не могу, пока сто раз царя не увижу.

— Скажи, за это я тебе девяносто девять талеров дам. “Хорошие деньги”, — подумал крестьянин и рассказал, что тридцать два — это зубы во рту. Обрадовался офицер, тут же отдал крестьянину девяносто девять талеров и пошел домой. Настал третий день. Собрались все вельможи, офицеры, а царь и спрашивает, кто что придумал. Все думали. И все по порядку отвечают, но никто угадать не смог. Тут молодой офицер говорит: — Я знаю!

— Ну, что же это?

— Зубы во рту.

— Тебе старик-крестьянин сказал! — воскликнул царь. Царь тотчас же пошел к крестьянину и спрашивает:

— Как ты посмел про зубы рассказать, разве ты видел меня сто раз? Достал крестьянин девяносто девять талеров золотых, разложил их все в ряд на столе и говорит:

— Девяносто девять раз я тебя видел на талерах, а в сотый раз — воочию.

Царю и сказать-то нечего. Дал он крестьянину еще денег. Вернулся царь во дворец, повысил молодого офицера в чине и наградил его деньгами. А потом сказал:

— Видно, крестьянин умнее меня.

У одного крестьянина барские свиньи картошку потравили. Решил он пожаловаться самому царю — написать ему челобитную. Взял он бумагу, нарисовал на ней крохотные точечки, точки побольше и совсем большие кляксы. А тем временем царь вышел на прогулку и невзначай повстречал того самого крестьянина, у которого картошку потравили и который все еще; свою челобитную писал. Увидал его царь и спрашивает:

— Что это ты делаешь?

— Да вот, жалобу царю пишу. Глянул царь: ничего непонятно — пестрят пятна на бумаге и только. А крестьянин объясняет:

— Вот эти маленькие точки — барские поросята, те, что побольше, — барские свиньи, а вот эти, самые маленькие точечки, — моя картошка, которую барские свиньи, пропади они пропадом, потравили. Тут-то всякому понятно, какой мне убыток, потому и понесу я свою челобитную царю. Не знал крестьянин, что с самим царем говорит.

— Это дело! — поддержал его царь. — Неси царю.

Наутро, когда пришел крестьянин во дворец, стража не хотела его пускать, но царь, зная, в чем дело, приказал впустить.

Вошел крестьянин, поклонился до земли, насыпал царице и царевнам репы в подолы и говорит:

— Это вам гостинец. Ее хорошо грызть, когда прядешь: от такой вкусной репы слюны будет полный рот, а пряхе только того и надо. Сказал и отдал слугам свою челобитную. Отдать-то отдал, а прочесть ее никто не может. Тогда царь прикинулся, будто сильно разгневан, и говорит:

— Дайте мне! Ничего-то вы не смыслите! Раз уж такую челобитную прочесть не можете, видно, даром мой хлеб едите. Глядите: вот эти маленькие-маленькие точечки — картошка жалобщика, точки побольше — барские поросята, а большие пятна — барские свиньи. Свиньи с поросятами эту картошку вырыли — вся она видна стала. Будь она в земле, не видать бы ее было. И воля моя такова: пусть барин за всю эту картошку честно заплатит!

Тут все удивились: до чего же царь умен — сумел прочесть все точечки да пятнышки.

Дошли до барина слухи, что молотильщики во время молотьбы по овину да вокруг овина слоняются или спят. Решил он это проверить и, пока работники на молотьбу собирались, забрался, крадучись, под навес и спрятался в соломе. Но один работник увидал его и сказал овинщику. Тому тут же пришло на ум хорошенько проучить грозного барина. Шепнул он одному молотильщику, чтоб тот притаился где-нибудь. А тем временем ток к молотьбе приготовили.

— Ну, живее за работу! — крикнул овинщик работникам. — Все ли на месте, может, кого не хватает?… Вот-те раз, одного-то нет! И куда это он запропастился? Уж, верно, бездельник залез куда-то и спит себе. Эй, Карлис, пойдем поищем! Этого лодыря уже на первом посаде нет! Ну, погоди, я ему покажу! Пошли они искать, поначалу, понятно, по другим местам, а потом и под навесом. Карлис первым в темноте на человека наткнулся.

— Тут он, дрыхнет! Принялся овинщик колотить барина по спине да приговаривать:

— Ах ты, лодырь! Ах ты, лентяй! Будешь под навесом валяться, когда другие до седьмого пота работают! Наконец барин не выдержал, завопил и назвал себя.

— Ой, барин! Кто ж мог подумать, что это вы? — воскликнул овинщик в отчаянии. С той поры не ходил больше барин за работниками подглядывать.

Жил в одном имении очень злой и жестокий барин: он так своих людей работой мучил да избивал, не приведи господь. Как-то в праздник приказал барин работникам хлеб обмолотить. Делать нечего, пришлось молотить. А староста греется у печи в риге, дубинкой поигрывает и ехидно приговаривает:

— А барин-то прав: в праздник молотьба лучше спорится! Тут, откуда ни возьмись, — седой старичок, встал рядом со старостой, тоже погреться захотел. Погнал староста и старичка на работу, а тот не идет. Разозлился староста и к барину побежал. Пришел барин:

— Эй, ты, иди работать! А старичок не идет. Позеленел барин от злости да как заорет:

— Эй, староста, принеси мне розги, я ему покажу, как от работы отлынивать!

— Не розги неси, — сказал старичок, — принеси-ка лучше недоуздок! Принес староста и розги, и недоуздок. Схватил барин розги и замахнулся на старичка, а старичок взял недоуздок, набросил барину на голову и прикрикнул, как на лошадь:

— Тпрру! Тпрру! В тот же миг превратился барин в белого коня. Старичок тотчас же вскочил на коня, огрел его розгами и умчался словно ветер. А поехал он к одному крестьянину, который тому же барину принадлежал. Тем временем стемнело. Привязал старичок коня к столбу и пошел в избу ночлега попросить. Хозяин пустил его ночевать и стал плакаться:

— Подчистую разорил меня барин: все время на барщине я горб гнул, для себя и хлеб-то убрать не успел — так он на поле и пророс, и сена для скотинушки не накосил — все лошади, все коровы с голодухи пали. Вот и нечем мне гостя попотчевать, нечем коня его накормить.

— Ну и пусть, не беда, — отвечает старичок, — отведи моего коня в конюшню да кинь ему соломы охапку, раз другого ничего нет. Взял хозяин фонарь и зажег лучину.

— Неужто у тебя и свечки нет? Нельзя же в фонаре лучину жечь!

— Нету, нету, — жалуется хозяин, — у кого овец нет, у того и сала нет, из чего же я свечки стану лить?

— Как это нет, вон у тебя свечек полно на полке! Глянул хозяин — ну и чудо! — прав старичок: на полке свечей полно. Зажег он фонарь и, подивившись чуду, пошел коня в конюшню ставить. Вошел в конюшню — а там весь верх до самого конька сеном набит, вошел в хлев – по всем углам коровы стоят, пошел в овчарню — она овец полна, заглянул в амбар — все закрома хлебом засыпаны. Увидел все это хозяин и остолбенел. А старичок вышел следом и говорит:

— Чего дивишься, заходи в избу, пора спать ложиться! А наутро отдал старичок своего коня хозяину и сказал:

— Забирай мою лошадь и работай на ней целый год, не жалей ее, залежь подымай, поля обрабатывай. Через год я приду за своим конем. Так все и было: лошадь работала за троих, и хозяин на ней все залежи вспахал.

Через год пришел старичок за конем, вскочил на него и поскакал прямо в имение, а там отпустил коня в барском саду. Вскоре увидал староста коня в саду и велел отвести его в конюшню. Наутро запыхавшийся конюх прибежал к барыне:

— Вот диво: конь-то, которого я вчера в конюшне привязал, за ночь в прежнего нашего барина превратился! Побежала барыня поглядеть — да, так оно и есть, только так уж барин отощал, так похудел, что едва и узнаешь. Барыня на радостях кинулась обнимать его, целовать, а барин еле языком шевелит:

— Целуй побыстрее да покорми меня: целый год я одно только сено ел! Скоро барин совсем оправился, и с той поры жил он со своими людьми лучше, чем брат родной: никого не порол, не мучил, по праздникам работать не заставлял.