— Но, господин хранитель клада, — возразил Петер, — за мной остается ведь еще одно желание, и я могу пожелать себе ума, если уж ум так необходим, как вы говорите.

— Отнюдь нет; ты не раз еще будешь попадать в затруднительное положение и будешь рад, что еще одно желание остается у тебя неисполненным; ну, а теперь отправляйся-ка восвояси. Вот тебе, — сказал маленький елочный человечек, вытаскивая из кармана небольшой мешочек. — Здесь две тысячи гульденов, и покончим с этим; больше не приходи ко мне деньги клянчить, не то я повешу тебя на самую высокую ель, — таков мой обычай с тех пор, как я живу в лесу. Три дня тому назад умер старый Винкфриц, которому принадлежал большой стекольный завод в Унтервальдене. Сходи туда завтра утром и предложи свою цену за промысел, как подобает. И веди себя хорошо, работай прилежно, а я буду изредка навещать тебя и словом и делом постараюсь помочь тебе, раз ты не сумел выпросить себе рассудка. Но говорю тебе! прямо: твое первое желание было дурно; остерегайся слишком часто бегать в кабак, Петер! Никому еще это даром не сходило с рук. — При этих словах человечек вытащил новую трубку из самого лучшего матового стекла, набил ее сухими еловыми шишками и воткнул в свой маленький беззубый рот. Потом взял огромное увеличительное стекло, вышел на солнце и зажег свою трубку. Покончив с этим, он ласково протянул Петеру руку, дал ему еще несколько добрых советов на дорогу, закурил и все сильнее и сильнее стал пускать дым, пока, наконец, сам не исчез в облаке дыма, пахнувшем настоящим голландским табаком и рассеявшемся, медленно курчавясь, в верхушках елей.

Петер пришел домой и застал мать в большом беспокойстве, — добрая женщина была уверена, что ее сына забрали в солдаты. Он же был очень весел и в ударе, рассказал ей, как повстречал в лесу одного хорошего приятеля, который дал ему денег взаймы, чтобы он мог начать новое дело стекольного мастера. И хотя его мать уже более тридцати лет жила в хижине угольщика и привыкла к виду запачканных сажей людей, как всякая мельничиха привыкает к осыпанному мукой лицу своего мужа, все же она была достаточно тщеславна, чтобы тотчас, как только сын пообещал ей более светлое будущее, с презрением отнестись к своему прежнему состоянию. Она сказала:

— Да, сделавшись матерью владельца стекольного завода, я буду не чета соседкам Грете и Бете и в церкви буду садиться на передние скамьи, где сидят порядочные люди.

Ее сын быстро столковался с наследниками стекольного завода; он оставил у себя работников, которые там были, и заставил их день и ночь выдувать стекло. Вначале ремесло это ему нравилось; у него образовалась привычка медленными шагами спускаться к стекольному заводу, засунув руки в карманы, расхаживать там взад и вперед, заглядывать туда-сюда, заговаривать то с тем, то с другим, над чем его работники немало смеялись; но самым большим его удовольствием было смотреть, как выдувают из стекла предметы, и нередко он сам брался за работу и делал из еще мягкой массы самые причудливые фигуры. Но вскоре работа эта ему надоела, и он стал заглядывать на завод только на часок, потом через день, наконец только раз в неделю, и подмастерья его делали, что хотели. И все это началось из-за беготни в кабак; уже в первое воскресенье после того, как он побывал на еловом холме, он отправился туда, и, глядь — не кто иной, как король танцев носился уже по залу, а толстый Эзехиэль сидел за кружкой пива и играл в кости, кидая на стол звонкие монеты. Петер поспешно сунул руку в карман, чтобы убедиться, сдержал ли Стеклянный Человечек слово, и вот его карманы оттопырились от серебра и золота; да и ноги его так и тянуло и подергивало, словно их подмывало пуститься в пляс. И как только кончился первый танец, стал он вместе со своей партнершей впереди всех, рядом с королем танцев, и если тот подпрыгивал на три четверти кверху, Петер взлетал на четыре, и когда тот делал самые удивительные и изящные па, Петер так выворачивал и изгибал ноги, что все зрители от удовольствия и удивления пришли в неистовство. Когда же по залу разнеслась весть, что Петер купил себе стекольный завод, когда увидели, как он каждый раз, проходя в танце мимо музыкантов, бросает им монету в шесть батденов, удивлению не было границ; одни подумали, что он нашел клад в лесу, другие — что ему досталось наследство, — но все они выказывали ему почтение в считали его достойным человеком только потому, что у него были деньги. Когда же он в тот же вечер проиграл двадцать гульденов, в его кармане продолжало все так же звенеть и звякать, словно там оставалось еще сто талеров.

Когда Петер заметил, как все его уважают, он от гордости и радости совсем перестал владеть собой. Он стал разбрасывать деньги полными пригоршнями и щедро оделял ими бедных, — он хорошо помнил, как и его когда-то угнетала бедность. Искусство короля танцев было теперь посрамлено сверхъестественными фокусами нового танцора, и Петер был почтен прозвищем царя танцев. Самые смелые игроки воскресных дней не решались играть так крупно, как играл он, но зато он и проигрывал много. И чем больше он проигрывал, тем больше становилось у него денег; дело обстояло точь-в-точь так, как он того потребовал от Стеклянного Человечка — он пожелал иметь всегда столько же денег в кармане, сколько их было у Эзехиэля, а как раз ему-то Петер и проигрывал свои деньги; и когда он проигрывал двадцать-тридцать гульденов зараз, они тотчас появлялись у него в кармане, как только Эзехиэль прятал свой выигрыш к себе. И понемногу в игре и в разгуле он зашел дальше всех самых распутных парней Шварцвальда, и его чаще стали звать Петером-Игроком, чем царем танцев, ибо теперь он играл и по будням. От этого его стекольный завод стал постепенно приходить в упадок, и в этом было виновато неумение Петера. Стекла он велел выдувать сколько только было возможно, но ему не удалось купить вместе с заводом секрета, куда его лучше всего сбывать. В конце концов, он не знал, куда ему девать такое количество стекла, и он продал его за полцены кочующим торговцам, только чтобы оплатить рабочих.

Раз вечером шел он из кабака домой, и, несмотря на огромное количество вина, выпитого им, чтобы развеселиться, он с тоской и ужасом думал о развале своего дела; и вдруг он заметил, что кто-то шагает рядом с ним; он оглянулся и увидал Стеклянного Человечка. Он ужасно рассердился и разгорячился и стал уверять и клясться, что старик виноват во всех его несчастьях.

— Что мне теперь делать с лошадью и повозочкой? — воскликнул он. — На что мне завод и все стекло? Даже когда я был только жалким угольщиком, мне и то жилось веселее и у меня не было забот; а теперь, того и гляди, пожалует начальник округа, опишет мое имущество и продаст за долги с публичного торга.

— Так, — сказал Стеклянный Человечек, — так! Значит, это я виноват в том, что ты несчастлив? И это благодарность за мои благодеяния? Кто велел тебе высказывать такие глупые желания? Ты захотел стать стекольным мастером, а куда девать свое стекло, не подумал. Разве я не говорил тебе, чтобы ты желал осторожнее? Сообразительности, Петер, ума тебе не хватило!

— Какое там сообразительности и ума! — кричал тот. — Я нисколько не глупее всякого другого и докажу это тебе, Стеклянный Человечек, — и с этими словами он грубо схватил человечка за ворот и закричал — Попался, хранитель клада в зеленом еловом лесу! А третье желание я выскажу сейчас, и ты мне его исполнишь: чтобы сейчас же, на этом самом месте, было мне дважды сто тысяч звонких талеров, и дом, и… ай-ай! — закричал он и замахал рукой, так как лесной человечек превратился в раскаленное стекло и горел в его руке ослепительным пламенем. Самого же человечка нигде не было видно.

Много дней подряд напоминала ему распухшая рука о его неблагодарности и глупости; но потом он заглушил свою совесть и сказал: «Да же если они и продадут мой стекольный завод и все, у меня все-таки останется толстый Эзехиэль; пока у него по воскресеньям бывают деньги, они будут и у меня».

Оно, конечно, так, Петер, — а вот когда у него денег не будет? Так оно и случилось в один прекрасный день, и странная вышла вещь, с точки зрения арифметики. Раз в воскресенье подъехал он к кабаку, а люди высунули головы из окон, и один из них сказал: «Вот приехал Петер-Игрок», а другой: «Да, царь танцев, богатый стекольный мастер». А третий покачал головой и молвил: «С богатством-то дело плохо; поговаривают о крупных долгах, а в городе говорили, что начальник округа ждать не собирается и скоро опишет его имущество». А богатый Петер тем временем чинно и важно поклонился гостям, слез с повозки и крикнул:

— Эй, хозяин «Солнца»! Добрый вечер! Что, толстый Эзехиэль уже здесь? — И низкий голос ответил ему:

— Входи, входи, Петер, место тебе оставлено, а мы здесь и уже засели за карты. — Тогда Петер Мунк вошел в кабак, тотчас сунул руку в карман и понял, что Эзехиэль основательно снабжен деньгами, так как его карман был полон доверху.