Он замолчал. Селина, опустив голову, отряхивала оборки на фартуке.

— Разве не так? — встревожился Король.

— Похоже…

— Селина, скажи «да»! Скажи «да», Селина!

— Попросите меня завтра, в Листвии.

— В Листвии? — удивился Джон. — Ты разве не знаешь, что туда запрещено ходить?

— Кто запретил?

— Наши отцы и матери.

— Ну, у меня-то их никогда не было, — сказала Селина. — Я же приютская.

— И ты, значит, ходишь в Листвию? — спросил Король.

— Хожу, и очень часто. По выходным. А завтра у меня полдня свободных. Если хотите, подождите меня у чёрного хода, и я отведу вас в Листвию.

— Как же мы туда попадём?

— Через дырку в заборе.

— А что надо взять с собой?

— Только это, — проговорила Селина и положила стихотворение обратно в карман.

На следующий день после обеда Селина, справив всю работу, принарядилась: надела розовую кофточку с оборками и шляпку с лентами. С Королем они встретились у чёрного хода и рука об руку направились к забору, что стоял на границе Листвии с Велико-Труданией.

Там, как обычно, толпились ребятишки, и каждый норовил заглянуть за забор — кто снизу, кто сверху, кто сквозь. Дети вопросительно уставились на Короля с Селиной, а они пошли вдоль забора. Селина бормотала себе под нос, она считала доски и тыкала пальцем в каждую. Эти двое взрослых вели себя так по-детски, что дети устремились следом за ними: интересно, что будет? Король же с Селиной их не замечали вовсе, они были слишком взволнованы. Добравшись до семьсот семьдесят седьмой доски, Селина сказала: «Нам сюда». Сунув палец в дырочку, она повернула маленький сучок, державший доску изнутри, и вошла в Листвию через эту узкую дверцу, а следом — Король и все ребятишки.

Изумлённый Король протёр глаза, поскольку поверить им не мог. Перед ним снова был завал из веток и листьев, но ветки ожили, в зелени щебетали птицы, залитые солнцем листья трепетали на лёгком ветерке, а цветы… Цветы источали тончайший, сладчайший аромат! Селина взяла Джона за руку, они легко пробрались сквозь зелёные благоухающие дебри, — и пришлось Королю снова протереть глаза! Вместо бескрайней серой пустоши его взору предстала столь же бескрайняя зелёная долина, с весело журчащими ручейками, водопадами и цветущими рощицами. Меж деревьев темнели домики и белели церквушки, среди мха виднелись лиловые фиалки, в воздухе носились чудесные пёстрые птицы, из ручьёв пили воду пятнистые оленята, на траве резвились белки. И все они ничуть не боялись ни Джона, ни Селины, ни ватаги ребятишек.

За рощами золотился песчаный берег, усыпанный разноцветными ракушками и блестящими морскими камешками. Вода в бухточке, сине-изумрудная, прозрачная, точно стекло, чуть рябила и набегала на сияющие белизной утёсы с пещерами и гротами. Над морской гладью серебряными стрелами носились чайки, а лебеди прихорашивались на берегу, перебирая пёрышки клювом. Они тоже не испугались людей.

Всё кругом было залито лучезарным светом, словно, разом светили и Солнце, и Луна. И мир этот походил на чудесный сон, на мечту.

— Селина! — воскликнул ошеломлённый Король. — Я никогда прежде не видел такой красоты!

— Вы уверены?

Нет, Король не был уверен… Когда-то он уже бродил по этим берегам, вдыхал этот аромат, слушал журчание этих ручьев — но когда? Ах, верно, в раннем-раннем детстве. А потом, пока он рос в Велико-Трудании, краски мало-помалу поблёкли, листья высохли; когда же он вырос, кто-то и вовсе перекинул всё это за высокий, неприступный забор.

Чудесам Листвии не было конца. Дети бегали по траве, прыгали на упругом мху, барахтались в ручейках и на мелководье, пересыпали песок, собирали ракушки, плели венки, лазили по утёсам и гротам, заглядывали в домики. Скоро каждый раздобыл себе по сокровищу: кто куклу, кто трубу, кто игрушечный сервиз, кто книжку с картинками. Куклы были прекрасны, точно феи, трубы трубили, точно небесные ангелы, кушанья в тарелках и напитки в чашках годились разве что для королевского пира. А со страниц книг соскакивали эльфы и рыцари — поиграть с детьми. Тут Король, словно что-то вспомнив, бросился в часовенку, стоявшую неподалёку, и, вернувшись со своей юлой, запустил её в траве. Юла завертелась, и зазвучали милые сердцу колыбельные песенки, которые матушка певала Джону в детстве.

— Селина! Отчего родители запрещают детям ходить сюда? — воскликнул Король.

— Оттого, что всё позабыли, — ответила Селина. — Они помнят лишь, что здесь таится опасность для Велико-Трудании.

— Какая же?

— Здесь живут мечты.

— Почему я ничего не увидел, когда приехал сюда в прошлый раз?

— А вы с собой никого и ничего не взяли.

— На этот раз я взял своё стихотворение!

— И меня, — добавила Селина.

Впервые с тех пор, как они попали в Листвию, Король взглянул на Селину. И увидел самую прелестную девушку на свете, и к тому же Принцессу! Её волосы золотились, глаза сияли неведомым мягким светом. Нежная улыбка, лёгкое касание руки, чудный голос… У Джона даже голова закружилась. А как прекрасен был её наряд: платье из лепестков роз с серебряной, сахарной оторочкой, а вокруг головы плыла радуга.

— Селина! Ты самая красивая девушка на свете! — произнёс Король.

— Разумеется. Но только здесь, в Листвии.

— Где моё стихотворение?

— Селина! — воскликнул Король. — Ты и вправду Принцесса?

— Конечно. Но только здесь, в Листвии.

— А ты пойдёшь за меня замуж?

— Да, — ответила Селина. — Но только здесь, в Листвии.

— И там — в Велико-Трудании! — радостно закричал Король и, схватив Селину за руку, побежал меж цветов и порхающих птиц обратно к забору.

Очутившись в Велико-Трудании, Джон, задыхаясь, спросил снова:

— Ну, Селина. Пойдёшь?

— Куда ещё?

— За меня замуж!

— Ладно уж, — согласилась Селина. И стала Королевой. А поскольку она любую работу выполняла исправно, она и Королевой стала очень хорошей.

В день свадьбы Король отодрал семьсот семьдесят седьмую доску и открыл дорогу из Велико-Трудании в Листвию. С тех пор любой житель страны — и ребёнок, и взрослый — мог проскользнуть в узкую щель в любую минуту без всякого труда. Главное — не растолстеть, а это, увы, случается нередко.

Жил да был Путник, и лежал ему далёкий путь. Настигла его ночь, но он всё шёл и шёл.

Дорога вилась по лесам, по горам: ни городка, ни дымка деревенского, ни огонька из одинокого оконца. Тьма стояла кромешная — ни зги не видно, и Путник сбился с пути.

Кругом темнота и тишина, ничего Путнику не видно, ничего не слышно. И стал он тогда сам с собой разговаривать.

— Что же мне теперь делать? — спросил сам себя Путник. — То ли дальше идти, то ли утра дожидаться? Пойду дальше — да вдруг не в ту сторону? И придётся потом обратно идти. А на месте останусь — так уж точно никуда к утру не доберусь и завтракать придётся не раньше полудня. Что же делать-то мне? Ну, допустим, останусь я здесь… Опять вопрос: то ли на землю лечь, то ли стоя спать? Лягу — так непременно на колючку наткнусь, а стоя спать — ноги затекут. Что же делать?

И на этих самых словах услыхал вдруг Путник музыку. И умолк. Раз есть что послушать, можно и помолчать. Чудно — музыка в лесу! Причём не пение, не свист, не свирель и не скрипка — эти звуки в лесах по ночам дело самое привычное. Но наш Путник глухой ночью в-глухом лесу услышал звуки шарманки.

И сразу повеселел. Позабыл даже, что сбился с пути, и решил отчего-то, что дом родной совсем рядом — рукой подать. Пошёл он на звуки шарманки, а под ногами зашелестела трава, и листья затрепетали возле самых щёк. И вот шарманка играет совсем близко. Путник спросил:

— Где ты?

Он был уверен, что кто-нибудь да отзовётся. Не может же шарманка — даже в глухом лесу — крутить свою ручку сама. И Путник оказался прав. Ему ответил бодрый голосок:

— Вот он я, господин хороший.

Путник вытянул вперёд руку и нашарил в темноте шарманку.

— Погодите, — остановил его бодрый голосок. — Сперва я доиграю. А вы танцуйте, коли хотите. — Музыка грянула ещё громче и веселей, и Путник пустился в пляс.

Наконец он откинул последнее коленце и застыл. Музыка кончилась.

—..У-уф! Последний раз я танцевал под шарманку в бедняцких переулках, и было мне тогда десять лет от роду.

— Верно говорите, — отозвался Шарманщик.

— Вот, возьми-ка монетку.

— Спасибо. Давненько мне монеток не кидали.