— Ну вот! Тут я и брата подвёл! Что теперь делать-то? Я так думаю, что хорошо, то не худо: Дэнилэ напутал, Дэнилэ и распутывай. Может, уломаю брата, и даст мне кобылу. Ускачу на ней куда глаза глядят; жену с ребятишками оставлю на милость всевышнего.
Сказал и пустился в путь. И, по лесу идучи, заблудился. Долго плутал, пока наконец, не найдя дороги, набрёл на какой-то пруд; увидел лысух на воде; запустил в них колуном, чтобы хоть одну птицу убить, отнести брату в подарок… Лысухи, однако, не будучи ни слепыми, ни мёртвыми, улетели; колун пошёл ко дну, а Препеляк стоит на берегу, рот разинул.
— Эх! Не везёт мне сегодня! Вот так денёк! Видать, кто-то за мной по пятам ходит!
Пожал он плечами и дальше пошёл. Брёл, брёл, еле дорогу отыскал. Тут припустил он рысью. Топ-топ, топ-топ, приходит в деревню к брату и такую околесицу несёт — ни в какие ворота не лезет.
— Брат, пособи мне ещё и кобылой, верхом волов погонять! Ливень сильный прошёл по лесу, и такая теперь грязь да гололедь — на ногах не устоишь.
— Эх ты, — отвечает брат, — видать, в монастырь тебе идти надо было, а не среди людей жить, всем досаждать, жену и детей мучить. Вон отсюда! Ступай, куда глухой колесо отнёс, а немой кобылу погнал, чтоб духу твоего здесь больше не было!
Кобылу уж Дэнилэ-то знает куда гнать — волам поклониться и с телегой попрощаться. Вышел он во двор, схватил топор, вскочил на кобылу, и поминай как звали! Когда спохватился брат — ищи ветра в поле! Уже Препеляк у пруда, колун свой ищет, и тут-то припомнились ему слова брата, что, дескать, ему бы, Дэнилэ, монахом быть.
— Поставлю-ка я монастырь на этой лужайке, да такой, чтобы слава о нём по всему свету пошла, — сказал он. И тут же взялся за дело. Сперва крест смастерил и всадил в землю — место отметить. После в лес отправился, стволы подходящие высматривать: один для столба пригоден, другой для основания, третий на балку, четвёртый на сваю, пятый на било; а пока он про себя бормочет да бормочет, вылезает из пруда чёрт и прямо к нему:
— Ты чего тут строить собрался?
— Сам не видишь разве?
— Да ты погоди! Не валяй дурака. Пруд, и лес, и всё это место — наше.
— Может, скажешь, что и утки на воде тоже ваши, и колун мой, что на дне озера? Вот я вас научу всё на свете к рукам прибирать, отродье рогатое!
Что было чёрту делать? Бултых в воду, докладывает самому Скараоскому про человека божьего с норовом чёртовым. Испугались черти, совет меж собой держат и самый главный чёрт — Скараоский отправляет к отшельнику Дэнилэ одного из них с буйволовым бурдюком, полным золота, только бы этот отшельник убрался оттуда восвояси.
На, бери деньги! — говорит чёртов гонец Препеляку. — Сматывайся подобру-поздорову.
Глянул Препеляк на крест, глянул на чёрта, на золото… пожал плечами и говорит:
— Ваше счастье, нечисть поганая, что деньги мне дороже отшельничества, а то бы я вам показал!
Отвечает чёрт:
— Не противься, мил-человек, владыке ада; бери Лучше деньги и уходи восвояси.
Оставляет чёрт деньги и возвращается в пруд, а там Скараоский вне себя от злости — утратил он такие огромные деньги, за которые мог бы купить множество душ.
Препеляк между тем прикидывает, как бы деньги поскорее домой переправить.
— Ладно, — говорит Дэнилэ. — Как-никак, деньги такие на дороге не валяются. Монастыри надо строить, коли охота, чтобы черти тебя уважали, сами золото к ногам тебе клали.
Пока раскидывал он умом, как бы деньги домой свезти, заявляется перед ним другой чёрт и говорит:
— Слышь, дружище! Передумал мой хозяин: надо нам сперва силами помериться, а уж потом деньги возьмёшь.
«Вот так-так!» — вздохнул про себя Препеляк. Но как говорится: молодой красив, а богатый сметлив. Нахватался уже Дэнилэ ума-разума.
— Помериться? А как же нам меряться-то?
— А вот как: перво-наперво, кто из нас двоих кобылу твою на спину взвалит и трижды пруд обежит, не передохнув и на землю её не опустив, тому и деньги достанутся.
Сказал, кобылу себе на спину вскинул, мигом трижды пруд обежал. Стало Препеляку от чёртовой силы и прыти не по себе, однако взял он себя в руки и говорит:
— Ну, Микидуцэ,[8] я думал, ты посильнее будешь. Ты кобылу себе на спину взвалил, а я её меж ног держать буду. — Вскочил на кобылу и сразу, без передышки, трижды пруд обскакал.
Подивился чёрт и — что было делать? — другое придумал:
— Наперегонки давай побежим.
— Микидуцэ, Микидуцэ! Ты с кем же это вздумал бежать наперегонки?
— А что?
— Иди-ка сюда, покажу тебе…
Пробрался он с чёртом в кустарник, а там заяц спит.
— Видишь, маленький такой, спит, в клубок свернулся?
— Вижу.
— Это мой сын меньшой. Ну, держись! Я его вспугну, а ты догоняй! — И как закричит: — У-лю-лю! На-на-на!
Вскинулся заяц, а чёрт за ним. Скачут, скачут, пока не потерял чёрт зайца из виду. Давно ли все над Препеляком смеялись, а теперь стал он над самим чёртом потешаться. Стоит Дэнилэ, за живот держится, хохочет над чёртовой глупостью, а тут и чёрт прибегает, весь запыхался:
— Ну и проворен же твой сынишка, правду сказать! Только его поймать изготовился, а он возьми да исчезни из виду, поминай как звали!
— В батьку своего пошёл, маленький, — говорит Дэнилэ. — Ну, так как же, не прошла охота наперегонки со мной бегать?
— Держи карман шире! Лучше давай в борьбе померяемся.
— В борьбе? Что ж, давай, коли жизнь надоела. Эх ты! Слыхал я от стариков, что, мол, черти себе на уме, а погляжу на тебя, чем не круглый дурак? Слушай! Есть у меня дядя, старенький-престаренький. Девятьсот девяносто девять лет ему и пятьдесят две недели. Сможешь его побороть, тогда и со мной потягаешься. Только я так считаю, что утрёт он тебе нос.
С этими словами пошёл он, сделав чёрту знак идти за ним.
Отшельником будучи, в поисках диких кореньев и малины, обнаружил как-то Дэнилэ в глубине леса, под большими камнями, медвежью берлогу. Вот приходят они к той берлоге, и говорит Дэнилэ:
— Здесь живёт мой дядюшка. Входи смело. Он там в золе дрыхнет, нос в головешки уткнул. Говорить только не может, зубы у него выпали тому назад лет тыщу с лишком.
Чёрт, когда делать ему нечего, известно, что делает… входит в берлогу, хвостиком закрученным перед носом у дядюшки водит. Этого не хватало Топтыгину! Как взъярится, как выскочит из берлоги, хвать чертёнка под мышку и так зажал, что из бедного чёрта едва дух не вылетел, глаза на лоб вылезли, словно две луковицы.
— Ну, вот! Не искал беды, а нашёл, — говорит Дэнилэ, поглядывая издали и давясь со смеху.
Извернулся чертёнок, изловчился невесть как — выскочил из лап Топтыгина. Как увидел Дэнилэ чёрта живым-невредимым… кинулся будто вызволять его.
— Оставь, оставь, не прикидывайся! Знал ведь, какой грубиян твой дядя, зачем послал меня с ним бороться?
— А что? Не понравилось? Теперь со мной давай!
— С тобой, и только с тобой, в гиканье будем тягаться. Кто громче гикнет, тому и деньги достанутся.
«Ладно, — думает Дэнилэ, — ужо я тебе гикну!..»
А сам говорит:
— Ну, Микидуцэ, гикни-ка ты сперва, послушаю, как у тебя получается.
Раскорячил чертяка ноги, одну на восток упёр, другую на запад, руками намертво за хляби небесные ухватился, разинул рот шире ворот и как гикнет — содрогнулась земля, ахнули долины, заклокотали моря, и рыбы в них переполошились; чертей из пруда высыпало видимо-невидимо, и ещё немного — раскололся бы свод небесный. А Дэнилэ сидит себе верхом на бурдюке, набитом деньгами, и в ус не дует.
— Ишь ты! Неужто громче не можешь? Вроде тебя и не слышно. А ну, гикни ещё разок!
Гикнул чертяка ещё страшнее.
— Теперь ещё меньше тебя слышу.
Гикнул чёрт в третий раз, да так, что едва не надорвался.
— А теперь и вовсе не слышно… Мой, что ли, черёд гикать?
— Вроде твой…
— Так вот, Микидуцэ! Теперь, когда гикну я, непременно оглохнешь, мозги из башки вылетят. Понятно? Но поскольку я тебе друг, послушай моего совета.
— Какого совета?
— Дай-ка завяжу тебе полотенцем глаза и уши, коли ещё пожить охота…
— Как хочешь и чем хочешь вяжи, только бы не умереть мне!
Стянул Дэнилэ чёрту накрепко глаза и уши полотенцем, будто в жмурки играть, схватил дубину Дубовую (потому что, хоть он и отшельник, Дэнилэ, а всё-таки больше в дубину верил, чем в святой крест) и бац его, чёрта, по правому виску!
— Ой, хватит, больше не гикай!
— Нет, чертяка, шалишь! Ты разве не трижды гикал?
И трах его по левому.
— Ой, ой, довольно!
— Нет, не довольно! — и ещё разок во имя отца даёт.
— Ай, ой! — завопил чёрт. И как был, с завязанными глазами, жалобно стеная, извиваясь змеёй, кинулся в пруд, а там уж поведал самому Скараоскому обо всём происшедшем и что, мол, с этим колдуном шутки плохи.