– Матушка, – сказал он. – Испания мне надоела! Я отправляюсь в Рим.

– Куда? Куда? – закричала в ужасе курица.

– В Рим! – сказал тринадцатый цыпленок. – Мне хочется видеть римского папу. Да и ему, конечно, будет интересно поглядеть на меня.

– Что ты, мой мальчик, – сказала бедная курица, – ведь это страшно далеко! Ты заблудишься.

– Пустяки! – ответил цыпленок. – Все дороги ведут в Рим.

– Предположим, – сказала курица. – Но будь уверен, что задний двор, на котором ты родился, стоит любого двора, даже королевского. Нигде на свете ты не найдешь такого уютного курятника, выбеленного чистейшей известкой, таких тенистых шелковичных деревьев, под ветвями которых можно укрыться и от дождя и от зноя, такой огромной, такой величественной, такой душистой кучи навоза!.. А сколько здесь червей! Ведь их и разыскивать не нужно – наклони голову и клюнь! Наклони голову и клюнь! Я уже не говорю о том, что здесь ты окружен любящей родней. Все петухи и куры вокруг – наши двоюродные и троюродные… И, кроме того, три великолепных сторожевых пса днем и ночью охраняют нас от лисицы. Не забывай этого, дитя мое!

– Ах, это-то мне и невыносимо! – сказал цыпленок и махнул своим единственным крылом. – Эти ищейки не дают нам шагу ступить. Собаки! А уж что касается родни, так будем откровенны, матушка: мои братцы и сестрицы только и умеют горланить да кудахтать, у всех моих двоюродных – куриные мозги, а троюродные еще в скорлупе были настоящими болтунами. Нет, и не уговаривайте меня! Я ни за что не останусь в этой дыре. Я хочу видеть свет и хочу, чтобы свет увидел меня!

– Ты хочешь, чтобы свет увидел тебя? – спросила курица грустно. – Но разве ты никогда не гляделся в лужицу, друг мой? Разве ты не знаешь, что у тебя не хватает лапки, глаза и крыла? Ох, и тем, кто смотрит в оба, не так-то легко уберечься от всяких бед, а что будет с тобой, мой бедный одноглазый мальчик!

– Вы скоро это узнаете, – ответил тринадцатый цыпленок и вытянул шею так гордо, как это умеют делать только кастильские петухи. – Да, я не похож на своих братьев, но я и вылупился из яйца для того, чтобы удивить свет и занять в нем высокое положение. Мое место не здесь, на этой навозной куче, среди глупой домашней птицы. Прощайте, матушка! В Рим! В Рим!

– Погоди же, погоди, дитя мое! – закричала курица. – Дай мне обнять и благословить тебя!

– Вы слишком чувствительны, матушка, – ответил цыпленок. – А впрочем, если это вам доставит удовольствие… – И он наклонил голову.

– Выслушай меня, сын мой, – сказала курица, приподнимая лапку. – Два-три совета – это все, что я могу дать тебе на дорогу. Во-первых, избегай поваров и поварят – их легко узнать по белым колпакам, передникам и ножам, которые они носят сбоку, за поясом. У этих людей нет ни стыда, ни совести. Они настоящие разбойники. Им ничего не стоит зарезать нас среди бела дня и ощипать до последнего перышка… Во-вторых, будь услужлив, приветлив и учтив. Недаром говорят: «Кто меняет в дороге коня на осла – сам осел; кто меняет услугу на услугу – мудрец». Я сама помню один случай…

– Извините меня, матушка, – перебил ее цыпленок. – Все это очень интересно, но мне, к сожалению, некогда, я должен спешить. Передайте мое нижайшее кукуреку братьям, сестрам и прочей родне.

И с этими словами он распустил хвост по ветру, добежал до полуоткрытой калитки, перескочил через порог, и не успела курица опомниться, как он уже скрылся из виду.

Смахнув слезу, она поплелась в тень старых шелковиц, чтобы поискать червей и немного забыться.

А в это время ее тринадцатый сын уже мчался в полскока, в пол-лета по полям, по лугам, по дорожкам и тропинкам – прямо к оливковой роще, которую он приметил вдали.

Сначала путешествие его было очень приятно. Он скакал, летел, бежал, наслаждаясь утренней прохладой, останавливался, чтобы отдохнуть и подкрепиться несколькими зернышками, расклевать гусеницу или, как говорится, заморить червячка, а потом опять бежал, летел, скакал…

Но, когда солнце поднялось повыше и стало припекать не на шутку, ему сделалось жарко и сильно захотелось пить.

Так как у него не хватало правого глаза, то он посмотрел налево, потом сделал пол-оборота, еще раз посмотрел налево и закричал во все горло:

– Река! Ку-ку-река! Ку-ку-река!

Но это была вовсе не река, а только маленький ручеек, почти пересохший от зноя.

Наш путешественник сначала перемахнул через гряду гладких, словно отшлифованных камней, потом пересек полосу мягкого, мелкого песка и только тогда увидел наконец, что по самой середине песчаного ложа извивалась струйка воды, но такая узенькая, тоненькая, слабенькая, что достаточно было двух листков, упавших с дерева, чтобы совсем остановить ее течение.

Однако же не зря сказано: «Где быку и не напиться, там петуху – утопиться!» Для нашего странника и в этом ручейке было довольно воды. Он наклонил к ручью свой гребешок и опустил в воду клюв, потом, по обычаю предков, закинул голову назад, еще раз наклонился, еще раз откинулся – и так до тех пор, пока не почувствовал в горле приятную свежесть.

И вот, когда он наклонился к воде в последний раз, она вдруг пролепетала еле слышным от слабости голосом:

– О сеньор, по вкусу ли вам пришлось это питье? Я бы рада была угостить вас получше, да нечем – это мои последние капли… Я сохну, умираю… Вы сами видите: два жалких листка стали для меня непроходимой преградой. Я не могу поднять их, чтобы унести с собой, и не могу обогнуть их… Умоляю вас, будьте милосердны, отбросьте куда-нибудь в сторону эти два листа! Одним движением клюва вы можете вернуть меня к жизни и открыть передо мной дорогу. После первого же дождя я расплачусь с вами!

– Что? – сказал тринадцатый цыпленок и раскрыл свой единственный глаз так широко, как только мог. – Вы, кажется, изволите шутить, сеньора Вода? Уж не принимаете ли вы меня за чистильщика канав? Стоило ли покидать свои родовые поместья, чтобы прокладывать путь в свет не себе, а другим! Что же касается дождя, то я не охотник до него. Я хорошо помню, как после одного ливня кто-то назвал меня «мокрой курицей». Это меня-то! Курицей! Да еще мокрой!.. Нет уж, справляйтесь сами как знаете. А я вам не слуга.

Тут он взмахнул крылом, оттолкнулся от земли шпорой и перелетел на другую сторону ручья…

– Ты еще вспомнишь обо мне… – пробормотала Вода, но так тихо и невнятно, что он ничего не слыхал, а может быть, не захотел услышать.

К тому времени, когда солнце поднялось на самую середину неба и колокол на церковной башне отсчитал целую дюжину гулких, полновесных ударов, тринадцатый цыпленок (для краткости мы будем называть его просто Тринадцатый) уже добрался до оливковой рощи. Он нашел себе уютное местечко в тени, затянул глаз пленкой и задремал. Ему снился очень приятный сон – будто он занял высокое, самое-самое высокое положение в свете. Это он вместо солнца плыл по небу, светил направо и налево, жег и припекал кого следует, а солнышко, опустив свой золотой гребешок и свернув лучистые крылья, дремало в роще олив. Да, это был очень, очень приятный сон!

Выспавшись всласть, Тринадцатый проснулся, подскочил на одном месте, крикнул «ку-ку-ре-ку» и отправился дальше.

Скоро он оставил позади оливковую рощу и вышел на укромную полянку, всю заросшую кустами диких роз.

– И кто только насажал здесь столько ко-ко-ко-лючек! – сказал он и от негодования закатил глаз под самый гребень. – Полюбуйтесь-ка на них! Как расфрантились, как раздушились! И смотреть противно, и дышать нечем!.. Нет, надо удирать отсюда поскорее!

И он так сильно взмахнул крылом, что ветки вокруг него закачались, а в траве зашелестело. Он остановился и прислушался.

– Добрый сеньор, – шелестело в траве, – помоги мне! Я Ветер – тот самый, который в хорошие времена вырывает с корнем оливковые деревья и сбрасывает с домов крыши… Видишь, что сделал со мной полуденный зной, – я почти без чувств и лежу на самой земле…

– Ах, так это вы, принц-невидимка? – сказал Тринадцатый, не кланяясь. – Вот уж не ожидал встретить ваше высочество так низко!.. Что ж это с вами случилось?

– И сам не знаю, – чуть дыша, прошептал Ветер. – Должно быть, я слишком долго играл с розами и они вскружили мне голову…

– Так, – сказал Тринадцатый. – Чего же вы хотите от меня, ветреный принц?

– Ах, меньше малого! – зашелестел Ветер. – Приподними меня чуть-чуть над землей и взмахни разок-другой своим крылом, чтобы я мог прийти в себя.

– Не понимаю, – сказал Тринадцатый. – Разве можно поднять то, чего не видишь? А я вас не вижу.

– И не надо, – ответил Ветер. – Вот рядом со мной лежит пушинка одуванчика. Подкинь ее кверху и гони крылом. А уж я поднимусь вместе с ней. Чуть только я выберусь из этих зарослей, мои крылья сами собой развернутся, и у меня хватит сил долететь вон до тех белых облаков. Их гонят мои братья – это славный, веселый народ, они поддержат меня до тех пор, пока я не получу наследства от моего деда Урагана. Ну, подними же меня скорей! Подними! Ты не пожалеешь об этой услуге…