— Это очень интересная специальность, — сказала она.

Марина выглянула из двери, удивлённо посмотрела на них и убежала.

— Ну, я пойду, — сказал Коля.

В который уже раз он это сегодня говорил!

Елена Ивановна больше не стала его удерживать и быстро завернула в газету пожарную машину и мотоцикл.

— Возьми для малышей, — сказала она. — Там надо кое-что починить, так ведь ты сумеешь.

Она пожала Коле руку, и он ушёл, неожиданно для самого себя пообещав прийти ещё раз — как-нибудь на днях. Правда, ему надо было посоветоваться с Еленой Ивановной насчёт последнего опыта, но ведь можно было посоветоваться и с руководителем химического кружка…

С Мариной он так и не попрощался.

Марина проснулась от необычного ощущения — что-то переменилось.

Вся комната была залита ясным белым светом.

Марина вскочила и подбежала к окну. Снег! За окном — снежные крыши, снежные деревья, люди идут, обсыпанные снегом, и отчётливо-отчётливо слышно — каркнула ворона, прозвучал паровозный гудок. Ещё раз, и ещё — теперь уже совсем далеко…

Когда слушаешь эти гудки, делается отчего-то немного грустно и в то же время хорошо. Хочется ехать куда-то далеко-далеко, выходить на новых станциях, видеть далёкие города и незнакомых людей.

Сыплется, сыплется снег… Вот и зима пришла — мягкая, снежная.

В комнате тихо и тепло. Мамина кровать постелена — она уже ушла. А Марине сегодня не надо идти с утра в школу. Сегодня с утра репетиция объединённого общешкольного хора, а Марина в хоре не поёт, она играет в оркестре. Их репетиция — вечером.

Марина задумывается, положив на руку голову и глядя в окно. Как хорошо, когда идёт снег!.. И эта, всегда такая неожиданная и новая, ясно-белая зима вызывает у неё такое чувство, которое необходимо выразить, необходимо сейчас же кому-то передать…

Марина накидывает халатик и достаёт с полки дневник. Потом кладёт его на место и берёт скрипку. Играет две-три фразы из концерта. Нет, не то — сейчас хочется сыграть что-то другое. Вот такое мягкое, снежное, спокойное. Вот идёт снег, тихо, вот скрипнули санки; ребята побежали на лыжах, так что ветер засвистел в ушах…

Марина играет и вдруг останавливается в недоумении. Что же это она играла? Кажется, своё что-то. Может быть, записать? Нет, не стоит, пожалуй. Или попробовать?

Марина достаёт нотную тетрадку по сольфеджио, отыскивает чистую страницу и начинает писать. Ей и раньше случалось играть что-то своё, но она никогда не записывала. А это, оказывается, нелегко.

Марина снова и снова берётся за скрипку, ловит ускользающую музыкальную фразу и поспешно записывает. Постой, что-то напоминает её мелодия, что-то знакомое… Ах да, напоминает ту русскую песню «Не белы то снеги», которую они готовят с оркестром. Но это всё-таки не то. Та песня — вся протяжная и немного грустная, а у неё она становится к концу такой радостной!

Ну вот, записала. Наверно, куча ошибок. Но ведь это её первая записанная песня. Понравится ли она другим, неизвестно, но самой Марине она сейчас очень нравится — так нравится, что даже жалко с ней расставаться.

Марина прячет нотный листок в дневник. Пусть лежит тут, никому не известный. Показать маме? Может быть. Нет, тоже не надо. В этом листке есть что-то такое личное, своё, что Марина не умеет, да и не пытается понять. И вдруг она вспоминает, что ей сегодня днём надо идти к первоклассникам.

Чем бы это ей с ними заняться?

Её рука снова машинально тянется к тщательно спрятанному листку, разглаживает его и вынимает из дневника.

Малыши — это совсем другое дело, им можно будет сыграть эту песню, даже спеть её вместе с ними. Им даже можно сказать, что это она, Марина, сочинила её. И можно даже всем вместе придумать слова к этой песне. Например:

А каких гостей — пусть они придумают сами. И чтобы в рифму было и подходило под её музыку.

Ну, теперь скорей позавтракать — и в школу.

А как хорошо сегодня на улице! Какой свежий, морозный воздух! Как отчётливо поскрипывает под ногами снег!

Марина старается шагать так, чтобы скрипело ещё сильнее: с носка на пятку, с носка на пятку… А в голове в такт шагам всё сильнее поётся:

Алексей Степаныч взял у Марины из рук скрипку и дал ей Мишину, большую.

— Ну-ка, — сказал он, — попробуй.

Марина стала играть на Мишиной скрипке.

Сначала пальцы не попадали на свои места, но очень скоро приноровились. А как хорошо было играть на большой скрипке! Гораздо удобнее, чем на трёхчетвертной.

— Вот что, — сказал Алексей Степаныч, — тебе срочно нужна большая скрипка, на твоей тебе уже нельзя играть.

— Алексей Степаныч, — жалобно сказала Марина, — где же я срочно возьму новую скрипку?

— А я не виноват, что ты так растёшь! — засмеялся Алексей Степаныч. — Смотри, меня уже переросла.

Марина подумала, что это он, конечно, сильно преувеличил: она ещё его не переросла и даже не доросла до него. Но действительно она очень выросла за последнее время — все платья стали короткими.

Марина положила Мишину скрипку, взяла свою и начала играть. И вдруг сама почувствовала, что скрипка ей мала.

Марина испугалась: ведь скоро на сборе дружины будет большой концерт. Как же она будет играть?

— Ладно, не горюй, — сказал Алексей Степаныч. — Скрипку я тебе достану, к следующему уроку принесу. Можно бы взять школьную, но у меня есть на примете один очень интересный инструмент. А свою давай мне. Я её отвезу в Верину школу. Елизавета Фёдоровна просила меня там побывать.

«Счастливый Алексей Степаныч! — подумала Марина. — Я бы сама туда съездила».

Марина отдала свою скрипку Алексею Степанычу. «Хорошо бы, она досталась Тамаре!» — подумала она.

Вернувшись домой без скрипки, Марина загрустила. Она так привыкла к ней, её скрипка была такая хорошая. И ещё неизвестно, какой будет новая… Марина даже поплакала немножко, дожидаясь маму. Потом записала эту сегодняшнюю неприятность в дневнике и, чтобы утешить себя, написала:

«А теперь напишу про хорошее — про малышей. Они меня теперь знают и прибегают ко мне со всякими делами. Кому нужно отточить карандаш, кто не понимает задачки, а кому настроить скрипку. (А какие у них скрипки маленькие! Прямо смешно, что и у меня была когда-то такая же.)

Мы к той песне придумали слова:

Зайцу шубку побели,

В поле скатерть расстели!

А Саша потом пришёл и говорит:

— Давайте лучше по-другому:

Скатерть белу расстели,

Зайцу шубку побели!

А что — хорошо! Скатерь бела — это как в народной загадке про снег. Мы нашу песню потихоньку поём, а взрослым не показываем».

Этой скрипке было, вероятно, больше ста лет — лак на ней потускнел, отклеились деки. Где была эта скрипка, в чьих руках? Кто знает…

Алексей Степаныч рассматривал старую скрипку и как будто читал по ней её историю.

— Смотри, Марина, — говорил он, — видишь, как стёрто дерево вот здесь, на краю деки, а ведь ему бы не надо здесь стираться. Почему это случилось? А вот почему. Скрипка эта, видно, не один год была в руках у человека, который очень низко держал её при игре. Видишь, вот так? Такая манера игры была свойственна в прежнее время народным скрипачам. Если посмотреть старинные картины, гравюры, изображающие народных скрипачей, — на всех ты увидишь эту манеру игры. Так играли и у нас — особенно на Украине и в Белоруссии — и в других странах, но преимущественно в Румынии. Эта манера игры одно время даже называлась румынской. Можно, следовательно, предположить, что эта скрипка довольно долгое время находилась в Румынии… А теперь смотри, Марина, — видишь эту надпись внутри скрипки? Смотри сюда, сквозь эфы.

Марина, прищурившись, прочла внутри старой скрипки надпись и с удивлением посмотрела на Алексея Степаныча.

— По-русски! — сказала она. — Написано: «Иван Батов».

— Да, эту скрипку делал старый русский мастер Иван Батов, который жил в начале прошлого века, — сказал Алексей Степаныч.

— А как эта скрипка попала в Румынию? — спросила Марина.

— А ты как думаешь?

— Наверно, её забрал где-нибудь в украинском городе фашистский солдат, — сказала Марина. — Во время войны.

— Может быть, — сказал Алексей Степаныч. — А вернее, что её увезли раньше. Мы можем лишь догадываться, какой путь прошла эта скрипка от русского мастера из народа к румынскому народному скрипачу. Мы этого не знаем. Возможно, что играл на ней талантливый скрипач — ведь румыны очень музыкальный народ, — и скрипка переживала счастливые дни. Но она знавала и трудные времена — видишь, как расклеились её деки, как погнулся смычок! Может быть, тащил её, как пленницу, в своём вещевом мешке солдат фашистской армии…