Гобболино совсем не хотелось ее огорчать, поэтому он завел себе привычку прятаться, как только на лестнице слышались ее шаги. Но супруга лорд-мэра каким-то безошибочным чутьем угадывала, что котенок все-таки сидит в комнате, и, поскольку братья ни в какую не хотели отпускать от себя Гобболино, он проводил долгие часы, забившись как можно дальше под стол и проклиная тот день и час, когда родился ведьминым котенком.

Будь я обычным домашним котом или киской, ее светлость не стала бы так нервничать, с тоской говорил себе Гобболино.

Супруга лорд-мэра исхудала, она таяла на глазах, хотя сам лорд-мэр, трое братьев и даже младенец изо всех сил пытались поднять ей настроение. При виде Гобболино ее начинала бить дрожь, и вскоре стало совершенно ясно, что вот-вот она сляжет в постель, а то вовсе зачахнет.

И Гобболино решил уйти из дома, пока этого не случилось.

Он сказал о своем решении братьям, и в ответ в детской раздались такие рыдания, всхлипы и плач, что у Гобболино едва не разорвалось сердце.

— Ваши новые родители к вам очень добры. Вы же их любите, не так ли? — спросил котенок братьев.

— Да, да, — ответили они.

— И, конечно, вы очень благодарны им за все, что они для вас сделали?

— О да, — отвечали братья.

— И я полагаю, вы тоже готовы сделать для них все, что будет им приятно и сможет их порадовать?

— Да! Да! Конечно!

— Тогда оставайтесь с ними и будьте им добрыми, любящими и послушными детьми. А обо мне не беспокойтесь. В один прекрасный день я навещу вас и увижу, какими вы стали большими и умными мальчиками. Но сейчас я иду искать дом, где найдется место у огня и блюдце молока для любящего котенка и где я смогу остаться на веки вечные. Будьте счастливы.

— И тебе счастливо, наш добрый, наш славный, наш верный Гобболино! — И братья так затискали и зацеловали котенка, что он едва не задохнулся у них в объятиях. Поэтому Гобболино испытал даже некоторое облегчение, когда выскочил у них из рук и выбежал через черный ход.

Карман у лорд-мэра всегда был полон леденцов, они помогли этому доброму человеку быстро утешить своих приемных детей, и когда Гобболино выходил из ворот заднего двора, у него за спиной уже раздавался их веселый смех.

В следующий раз мне точно должно повезти, сказал себе Гобболино.

К вечеру Гобболино пришел в город. Освещенные окна подмигивали ему, как желтые приветливые глаза: «Заходи на огонек! Заходи!»

В сотнях мирных и счастливых домов пели на каминных полках кипящие чайники; толстые и спокойные коты и кошки, и знать не знающие о том, как им повезло, спали, уютно свернувшись под креслами, или недовольно мяукали и мурлыкали, сердясь на то, что дети прибежали из школы и, как всегда, подняли ужасный шум. Поленья в очагах трещали, как деревья на морозе, и сонные канарейки, чьи клетки только что накрыли платками, уже готовились спрятать голову под крыло и выводили последние трели перед сном.

Наступило время вечернего чая — время, когда каждый кот царит в своем доме и когда одиночество царит в том доме, где нет кота. Но еще горше одиночество того кота, у которого нет дома, и Гобболино шел куда глаза глядят, с тоской вспоминая о громкой болтовне маленьких братьев, об агуканье младенца, о гомоне приютских детей, об уютной кухне на ферме и даже о мрачной пещере, где он родился. Он был ничьим, а значит, и ему не принадлежало ничье сердце.

С этой мыслью он вскочил на подоконник и заглянул сквозь кружевную занавеску в какую-то комнату.

И увидел очень странную картину.

Посреди комнаты стоял, как обычно, обеденный стол и стулья вокруг него, а на каминной полке пел и посвистывал чайник. Еще Гобболино увидел кастрюли и голубой с белым чайный сервиз и старые часы без одной стрелки, но странность комнаты заключалась в том, что вдоль всех стен виднелось множество больших клеток и в каждой клетке на синей бархатной подушке сидела кошка.

Маленький старичок, стоя у стола, резал для кошек конину и раскладывал ее по двенадцати голубым фарфоровым блюдечкам.

Вид у кошек был очень счастливый и довольный. Шубки у них лоснились, глаза были блестящие и умные, а усы пышные и холеные.

Они мурлыкали, умильно глядя на старичка, а Гобболино через стекло их слушал.

Вид у них довольный и ухоженный, подумал Гобболино, но, когда есть столько кошек и котов, еще один вряд ли кому-нибудь понадобится.

Он легко спрыгнул с подоконника, но старичок, как видно, успел его заметить, потому что через минуту дверь на улицу распахнулась и дребезжащий голос окликнул:

— Кис-кис-кис! Кис красивый! Кис хороший! Иди сюда!

О Господи, сказал себе Гобболино, он и вправду меня зовет.

Старик стоял в дверях, подманивая котенка куском конины. Он взял Гобболино на руки и внес в ту комнату, где было множество клеток.

— Ты мой хороший! — сказал старик, опуская котенка на стол. — Ну какой же ты красивый! И какие у тебя прекрасные голубые глаза!

Старик стал ощупывать Гобболино своими костлявыми пальцами, рука у него была тяжелая, и котенку, по правде говоря, все это не очень понравилось. Новый хозяин потрогал ему лапы, проверил зубы, сосчитал волоски в усах и обмерил хвост.

— Надо же, какой ты красивый кот, — не уставал повторять маленький старичок.

Другие кошки, сидя на своих бархатных подушках, слушали все это, косились на Гобболино и шипели от зависти. Они уже успели доесть свою конину и дочиста вылизать голубые фарфоровые блюдечки.

Старичок долго мял и щупал Гобболино, а потом посадил его в пустую клетку, где тоже было блюдечко с кониной и бархатная подушка.

Котенок предпочел бы сидеть у камина, но он был благодарен старичку за то, что тот его приютил, поэтому охотно съел свою порцию и ничего не сказал.

Приятно знать, что на свете есть такие добрые люди, подумал Гобболино, усевшись на бархатную подушку. Без него мне пришлось бы провести всю ночь на ногах, а может быть, и умереть с голоду.

— Я уверен, что мне здесь будет очень хорошо, — обратился он к соседке, величественной даме персидских кровей. — Но почему мы все сидим в клетках?

— Как же вы этого не знаете? — с презрением в голосе ответила персидская кошка. — Вы теперь стали выставочным котом.

Утром старик долго расчесывал всех кошек по очереди щеткой и гребнем, пока шубка у каждой не начала блестеть и сиять.

Старика несколько удивило то, что от шерсти у Гобболино отлетают разноцветные искры, но это не помешало новому хозяину по-прежнему без устали расхваливать котенка и восхищаться его красотой.

— Какой мех! Какой хвост! Какой окрас! И какие дивные голубые глаза! — восклицал старик.

А другие кошки негромко шипели у себя в клетках, потому что им ничуть не нравилось все это слушать.

— Ха! Они ревнуют, — сказал старик и завязал у Гобболино на шее красный бант, чтобы котенок выглядел еще лучше.

Каждое утро старик расчесывал Гобболино щеткой и гребнем, как и всех остальных кошек, и вскоре мех у котенка стал так же сиять и лосниться, как у старожилов, глаза стали такими же ясными и блестящими, а усы такими же пышными и холеными.

Каждое утро старик осыпал Гобболино похвалами всего целиком, от кончика хвоста до голубых глаз, и каждое утро другие кошки в клетках шипели и ворчали от зависти; они не хотели водиться с Гобболино, и друзей среди них у него не было.

В один прекрасный день старичок начал особенно суетиться: он расчесывал кошек, чистил бархатные подушки и полировал клетки с утра до вечера и с вечера до утра. От спешки и напряжения он стал очень злым и нервным, он ругал и щипал всех своих кошек, а Гобболино ни разу не сказал, какой тот красивый.

— Простите, пожалуйста, в чем дело? Почему поднялся такой шум и суматоха? — робко спросил Гобболино у своей соседки, дамы персидских кровей.

— Да как же вы не знаете! — с презрением в голосе ответила та. — Завтра — День Кошачьей Выставки, и мы все на нее поедем.

Гобболино очень разволновался и обрадовался, услышав о предстоящих переменах, потому что, по правде говоря, успел немного устать от своей синей бархатной подушки и золоченой клетки. Он был очень благодарен маленькому старичку за хорошую еду и удобное жилье, но порой, в мечтах, котенку виделись потертый коврик у очага, надтреснутое блюдце со снятым молоком и шумная болтовня детей. Это было бы ему куда приятнее, чем скука в обществе дюжины гордых и недружелюбных кошек в их огромных клетках или утомительно долгие часы под щеткой и расческой у старика, чьи костлявые руки мяли и щупали Гобболино каждое утро, а дребезжащий голос повторял:

— Надо же, какой ты красивый котенок! И какие у тебя прекрасные голубые глаза!

Ну до чего же я неблагодарный! — говорил себе Гобболино, сидя столбиком на бархатной подушке. Ведь я мог бы остаться бездомным котом и мерзнуть в непогоду, а здесь я живу в холе и сытости — я, Гобболино, выставочный кот.