Вы когда-нибудь гуляли по роскошным вечерним аллеям с прелестной женщиной, которая к тому же является вашей хозяйкой? Вы вдыхали когда-нибудь тёмный воздух лип и акаций? Если нет, то скорее выведите меня погулять, я вам покажу удивительные места для прогулок.

Минуты общения с мамой Машей для меня всегда были сутью существования и верхом блаженства. Я шёл рядом с очаровательной дамой и думал только о том, как бы ей услужить, как бы сделать так, чтобы хоть чуть-чуть облегчить ей невероятно сложную жизнь. Я готов был даже стирать Костины пелёнки и готовить еду для всей семьи, ходить в магазин и пестовать её мужа и сыновей, если бы это не выглядело странным для окружающих. Все нетрадиционное в наш несовершенный век, увы, осуждается.

— Ну, что, псуленька, — первой не выдержала долгого молчания Мама-Маша, — как там наш Витя в школе?

— Я завилял хвостом, и Мама-Маша тотчас же, казалось, успокоилась, поняв, что с Витей все совершенно в порядке.

Я продолжил свой рассказ хвостом, и мы чудно пообщались. Я рассказал и про уроки физики и химии. Про дверь, в замочную скважину которой насыпали бертолетовой соли, я рассказывать не стал, просто не знал, как обрубком хвоста изобразить бертолетову соль. Да кроме того, не хотелось пугать маму Машу. Она, честно сказать, мне ужасно нравится, и я чувствую себя за неё в ответе. Я готов сразиться за неё с кем угодно, пусть бы только мне представилась такая возможность.

Словно бы в ответ на мои мысленные призывы, я услышал чей-то свист. Мы оба с мамой Машей оглянулись и увидели заурядного пьяного (поверьте моему собачьему обонянию). Он поравнялся с нами и начал примерно так:

— Девушка (это к маме Маше), а куда это вы так спешите?

— Мама-Маша удивилась столь бесцеремонному обращению, — какая она в самом деле «девушка», пусть уж лучше «дама с собачкой», — и, не отвечая, повернулась. Мы пошли в обратную сторону к дому, но нахал не отставал.

— Фу, Пиратка, фу, — закричала Мама-Маша, но было уже поздно. Я вырвался из ошейника и осуществил давнишнее своё желание быть чем-то реально полезным маме Маше, защитив её от кого-то. Я был столь агрессивен и страшен в эти минуты, что нахал отступил.

Облаяв его ещё для порядка, я повернулся к маме Маше и размеренно, уже не виляя хвостом, зашагал рядом с ней. Я чувствовал себя настоящим мужчиной и страшно этим гордился. Мама-Маша взяла меня на поводок, но это, повторяю, не более чем для ритуала.

А ещё показалось мне, что Мама-Маша растрогалась.

И честно вам скажу: мне в эти минуты уже как-то неловко было делать свои уличные дела, идя рядом с женщиной, которую я только что защитил. На обратном пути мы продолжили нашу беседу.

Я даже попытался что-то сказать, но, видимо, невнятно, потому что Мама-Маша вдруг сказала:

— Жаль, Пиратка, что ты не разговариваешь.

— Ну, во-первых, я разговариваю, — не сдержался я, — стало быть, жалеть приходится только о том, что я делаю это не так хорошо, как люди, а во-вторых, я ещё раз убедился в том, что людям не угодишь во всех случаях. Все им мало!

Мы возвратились домой. А пока Мама-Маша открывала дверь нашей квартиры, я, переполненный сегодняшним своим геройством, решил совершить ещё что-нибудь экстраординарное.

Я огляделся: на лестничной клетке ничего как будто бы особенного не было. Мусоропровод, чужие двери, ведро для пищевых отходов. Но вдруг моё внимание привлекла выгнувшаяся и шипящая, как убегающее молоко, кошка. Это была соседская кошка, которая вышла посудачить с соседками, но, видимо, пока ещё не нашла своей компании.

Не знаю, что мне в этот момент пригрезилось, только я решил продемонстрировать свою силу и мощь и одновременно удаль — погнался за этой кошкой. Она сперва страшно удивилась, не ожидая этого от меня, вполне респектабельного соседа, потом взяла себя в руки, хладнокровно прыгнула и очутилась возле двери своей квартиры. Дверь была приоткрыта, и она степенно и неторопливо вошла в квартиру, посмотрев на меня, как на идиота; а в этот момент порывом ветра дверь как раз и затворилась.

Каким же я показался себе глупым… Вот уж, поистине — головокружение от успехов.

Но это ещё не все. Мой поводок, который Мама-Маша, открывая дверь, так и не успела отстегнуть, зацепился за синее ведро с нарисованной на нём головой свиньи, и оно перевернулось.

С ума сойти, чего в нём только не было: и множество целых буханок хлеба, и рыба, и мясо, и сыры, и колбаса…

Мама-Маша бросилась все это собирать. А мне было ужасно стыдно, я чувствовал себя совершеннейшей перед ней свиньёй, такой вот, как нарисована на этом ведре.

А ещё я подумал, не стыдно ли всем тем, кто все это добро выбрасывает в мусорное ведро?

Понурый я пришёл домой и сразу же забрался на диван.

Маленький Костик проснулся, и, по обыкновению своему, не заплакал. Мама-Маша поставила его возле манежа, и он, держась за перекладины, стоял.

В этот момент раздался телефонный звонок, Мама-Маша вышла в коридор, а Костик инстинктивно потянулся за ней, и вдруг… пошёл. Он сделал несколько шагов и уже готов был упасть, но я вовремя подставил ему свою спину, и Костик, опираясь ручкой на неё, ещё немного прошёл.

Когда Мама-Маша закончила разговаривать, мы уже являли собой живое подобие известной картины «Ромул с волчицей». В роли волчицы выступал ваш покорный слуга.

А когда вечером пришёл домой Пал Палыч, все в нашей семье уже были взрослыми, и оттого стало почему-то грустно.

А Витя снова имел озабоченный вид. Ну, неужели все это из-за девчонки?! Может, мне поговорить с ней?

Однако неизвестно, как она отнесётся к тому, что я разговариваю… Неизвестно…

Сегодняшний день был так наполнен приключениями, что я заснул без задних ног. Завтра решил написать письмо тёзке в деревню…

Утром я проснулся раньше обычного, но Пал Палыч уже ушёл на свою работу, Витя в школу, а Мама-Маша занялась пестованием нашего уже заметно повзрослевшего Костика; и тогда, чтобы не тратить времени, я сел за стол и решил написать письмо в деревню, которое задумал вчера.

«Милый мой тёзка, Пират, — писал я, — ты знаешь, какая собачья жизнь у собак в городе. Я с такой радостью вспоминаю наше с тобой лето в деревне и так завидую тебе, что ты постоянно живёшь на воле.

В городе собака делается несамостоятельной, даже глупой. Иллюстрируя эту сентенцию, я тебе расскажу один случай.

Пал Палыч взял меня как-то к своему приятелю в один дом, в гости. Квартирка у него малогабаритная, санузел совмещённый (ну это когда, скажем, и речка, и лес были бы вместе).

Пришли мы, сели, ведём интеллектуальную беседу.

Но я ещё на лестничной площадке почувствовал, что у хозяина дома тоже есть собака. Что поделаешь — свояк свояка чует издалека. Когда вошли и поздоровались, я дружелюбно завилял хвостом и, как культурный человек, присел на коврик.

А местный пёс, похожий на сардельку Бассет, очень витиевато и надменно меня поприветствовал. В городе вообще, знаешь, такого вот нет, чтобы запросто. Сперва полчаса приветствуешь. Стараешься не огрызаться. Потом положат тебе в миску — сразу не хватай; и ещё много всего, что так приятно забыть в деревне. Для чего, спрашивается, рассказываю тебе все это?

По-моему, ты очень правильно живёшь. Условности — они губят.

Словом, после встречи с тобой я любое живое существо подвергаю пытливым расспросам: «А для чего ты живёшь?»

Иногда я слышу в ответ: «Для интерьера» или «Для декора», «Для услаждения взоров хозяев». Словом, такая вот собачья мура, а тут вдруг в этих самых гостях, от вислоухого Бассета услышал нечто необычное: «Я защищаю хозяев от опасности».

Боже мой, — подумал я, — я у них тут в квартире ещё и опасность какая-то! Я стал тревожно оглядываться и прислушиваться. Даже вышел в коридор и понизил голос до шёпота. Представляешь шепчущую собаку?

Мой Пал Палыч, ничего не подозревая, сидел в соседней комнате и беседовал с хозяином; их голоса не были тревожными, и я подумал: а успеет ли хозяин сардельки предупредить моего хозяина об опасности, или мне это лучше сделать самому? На всякий случай я принял боевую стойку, ощерился, — но мой знакомец мне говорит:

— Вы не беспокойтесь, — говорит, — сейчас без пяти восемь, вепрь прилетит только через пять минут, и, уверяю вас, я сумею его испугать и справлюсь с ним один. Вам не надо беспокоиться. Можете подождать меня в коридоре или в комнате. Ничего не поделаешь, служба.

И с этими словами он побежал в кухню.

Я, честно говоря, зауважал своего нового знакомца. Быть таким хладнокровным в минуты страшной опасности — это, брат, в наше время редкость.

Я притих: ну, не будешь же в самом деле приставать к собаке, когда ей предстоит через пять минут схватка. Я ещё раз тоскливо оглянулся на дверь, за которой сидел Пал Палыч.

«Какое счастье, — думал я, — что в нашей квартире нет вепрей».