– Несчастные! Брама создал их людьми, а они сделались собаками, для которых преданность господину и послушание выше всего.

– Довольно же кощунств над страдающим человеком! От него еще требовать жалости! Скажи мне одно. Из слов твоих выходит, что все эти люди, которых я видела, раджи и простые судра[120], старики и дети, победители и несчастные, богачи и бедняки, – не виновны, потому что и не могли быть иными, чем они есть?

– Да. И потому они заслуживают сожаления.

– Благодарю тебя. Люди не могут быть иными, чем они есть. С меня довольно. Я знаю цену этому племени.

– Цена ему – жалость.

– Если бы евнух писал нашу священную поэму «Камасудра» [121], «Искусство любить», – хороши были бы его советы! Вы, мудрые старцы, учите людей, как умирать, – и называете это ученьем: как жить. Вы говорите, что мудрость рождается с возрастом. Неправда. С возрастом умирает ваше тело. И ваша мудрость – мудрость погасших желаний, вялых сердец и дряблого тела. Есть две мудрости. Мудрость молодости и мудрость старости. Люди разделяются на эти два племени. Пусть правила для молодости создает молодость. И старость советует старости, как лучше пройти остаток жизни. Сытые пишут законы для голодных, и старики – для молодых. Это ли не безумие? И это безумие вы называете мудростью. Вы советуете другим не есть твердой пищи, когда у вас больше нет зубов. И когда к вам приходит несчастный, вы плачете об его притеснителях, а ему советуете жалость. Когда тигр бросается на человека, вы говорите: «Бедный тигр!» – а человеку советуете не сопротивляться: «Тигру так хочется есть». Это вы называете жалостью. И это люди называют мудростью!

Но, взглянув в глаза йоги, она увидела, что он не слушает ее. Снова словно бездонная вода были его устремленные в одну точку глаза.

А душа была далеко, сливаясь с Брамой. Он не думал, а знал.

В это время звон, удары небольшого колокола, призывавшие бога бросить взгляд на свой храм, коснулись слуха Серасвати.

Изумленная, она поднялась с колен.

Разве здесь еще молятся? Чего же, после всего, что было, здесь ждут от богов? Или за что их благодарят? Каких преступлений хотят сделать участником и какого бога? Какой жертвой хотят его подкупить, и какое дурное желание называют молитвой? Она с любопытством пошла на звук колокола. Колокол привел ее к той пещере, в которой она скрывалась с женщинами с ту страшную ночь.

У входа в пещеру стоял жрец с намазанными кровью губами, с проведенными кровью по щекам полосами, со страшным и отвратительным знаком, сделанным кровью на лбу.

– Что за божество спряталось в этой пещере? – спросила Серасвати. – И какое добро творит оно из этой щели?

Жрец с удивлением оглядел Серасвати.

– Ты спишь и бредишь? – спросил он. – Добро? Ты говоришь на непонятном нам языке и о вещах, которых я не видел. Здесь храм великой и страшной богини Кали[122], – и я ее жрец.

– Могу я войти?

– Войди, если не боишься.

– Я не боюсь! Увы! – мне нечего больше бояться. Все, что я могу еще потерять, это – жизнь. И ничего я не лишилась бы с такой охотой! – ответила Серасвати и, войдя вслед за жрецом в пещеру, задрожала.

В сумраке со стены пещеры на нее глядело огромное страшное лицо с намазанными кровью губами и глазами.

– Кто это? – в ужасе спросила Серасвати.

– Богиня Кали! – ответил жрец. И рассказал:

– Когда войска несчастного смертного, который называет себя раджей Рамой и считает могущественным, покинули Бенарес и устремились в Джейпур, я, жрец великого храма богини Кали в Бенаресе, последовал за ними, чтоб видеть зло и еще раз убедиться, что люди созданы для того, чтоб делать зло и погибать от зла. Я видел здесь всю ночь великое торжество богини Кали, а на следующий день здесь, в этой пещере, кшатриа нашли толпу уцелевших женщин, дрожавших и сбившихся в кучу, как стадо овец во время бури. Они надругались над ними и убили женщин.

– Так погибли те, кто меня выгнал из этой пещеры! – спокойно сказала Серасвати.

– И я пришел сюда, чтобы взглянуть на свершенное зло. И здесь, на стене пещеры, я увидел изображение лица богини Кали, и понял все. Она жила здесь давно, великая и страшная богиня. Она таилась здесь, как таится тигр, спрятавшись в кустах и выжидая добычи. Только я, видевший зло всюду, где оно есть, видящий зло в любви, потому что от любви родятся те, кто будет делать зло, и те, над кем будут делать зло, – только я, всюду видящий лик богини Кали, увидел лик ее среди камней пещеры. А там, а те его не видали. Они пировали, считали себя могущественными и чувствовали счастливыми, а здесь притаилась и ждала богиня Кали, – как на пиру среди цветов таится маленькая змейка и ужалит протянутую руку смеющегося человека, который считает себя счастливым.

– В то время, когда я, бродя по садам, ждала появления бога Вишну, здесь, в двух шагах от меня, таилась богиня Кали! – в ужасе прошептала Серасвати.

– Так таится она, так разлита во всем мире, единая, непобедимая владычица мира. Обвал утеса, который давит проходящего путника, поспешающего к своей жене, смерть ребенка на руках у матери, град, побивший в один миг все посевы, буря, налетающая в один миг и топящая корабль, разлив реки, уничтожающий целые деревни, – все это богиня Кали. Она наполняет ядом зубы кобры и яростью сердце тигра. От ее бешеной слюны, падающей на землю, вырастают ядовитые цветы. Когда боги говорят: «Да будет!» – она отвечает: «Да исчезнет». И мчится в радостной и страшной пляске, от которой дрожат небеса и земля. Уста ее пересыхают от пляски, и она требует, чтобы освежали кровью ее уста. Хочешь, я звоном призову ее сюда? Но ты дрожишь?

– Я дрожу, но дрожу, как дрожит любовница, среди ночи ждущая к себе любовника. Звони и призывай, я помогу твоим призывам.

И, упав на колени пред ликом богини Кали и смело, прямо глядя в ее полные крови глаза, под звон жреца, Серасвати начала свою молитву:

– Единая, непобедимая! Истинная мать всего, что существует! Тебя зову! Детскою радостью, лишенною смысла, кажется мне вечная радость богов. И только твоя пляска – истинная, радостная пляска победительницы. Что такое добро? Только тень твоя. Когда отвернешь ты лицо свое и мчишься, сея зло, вперед и вперед, там, откуда ты отвернулась, легкою тенью скользит добро. Но повернулась ты, и исчезла твоя тень. Я познала тебя и твои истины. Когда розги свистали надо мной, и вся площадь была полна моим позором, – это была ты. В поцелуях пастухов была ты. И еще тогда, когда тот, кто был мне милее всего мира, обнимал мой стан, у меня в сердце, полном счастья, просыпался непонятный страх. Я чувствовала твою близость, я предчувствовала тебя. Я верую в тебя, в твое могущество, в его несокрушимость. Одну тебя признаю владычицей мира. Я верую в тебя, потому что знаю свет. Я видела человека ребенком и стариком, женщиной, воином, раджей, богачом, нищим, таким, каким его создала природа, таким, каким его сделало общество людей, счастливым, несчастным, молящимся и повинующимся законам, в порыве страсти, гнева, ненависти, и проповедующим мудрость. И проклинаю его! Проклинаю его, когда он обнимает женщину, – за одно мгновение наслаждения, о которой потом он же будет думать с отвращением, он обрекает на жизнь, на неизвестность, на страдания, на смерть еще не существующих, которых он будет называть своими детьми. Проклинаю ребенка, из которого вырастает злодей и жертва; которого будут мучить и который будет мучить других. Проклинаю их семьи, законы и веру в богов. Все ложь. Все узаконенное преступление. Проклинаю богатство и бедность, счастье и горе, делающие их одинаково бесчувственными. Власть, которой они совершают преступления, и повиновение, которое позволяет преступлениям совершаться. Рожденье и смерть их да будут прокляты. Проклинаю их мудрость, советующую тиграм питаться цветами. Проклинаю и смеюсь над нею. Твоим смехом смеюся, богиня! Зло есть истина, и страданья – проповедь его. И тот, кто заставляет страдать, проповедует истину. Я знаю истину. Истина – это ты, зло, богиня зла, единая непобедимая владычица всего, что существует. Тебя зову и истинным знанием заклинаю тебя: явись! Явись!

Воем шакала раздалась молитва Серасвати, и вой шакала послышался в ответ ей.

Дрогнула земля – и в пещере явилась богиня Кали, черная, как смола, с красными от крови губами, с тысячами рук, которыми она грозила, потрясала окровавленными мечами, топорами, трезубцами.

В бешеной пляске неслась она, потрясая оружием, и пена падала из ее губ.

– Радуйся! – как шакал завыла она. – Это я! Я, разгадавшая ошибку Брамы, и одна из богов понявшая, зачем создан мир. Это я указала человеку камень на земле и сказала ему: «Убей». Я, когда он ковал железо для серпа, шепнула ему, что из этого железа можно сделать оружие. Я несусь в бешеной пляске, в великой радости победительницы. Радуйся! В великой кузнице и тяжким молотом страданья выковано стальное сердце твое и на великом огне закалено. Как в зеркало, я гляжусь в душу твою и вижу в ней черты богини. Все меры человеческие превзошли страдания твои, все меры человеческие превзошла ненависть твоя, и знаешь ты то, чего не должен знать человек. Ибо знание – смерть. Не тем превзошли твоя страдания все положенные меры, что была ты принцессой и стала парией, бежала объятий рабыни и попала в объятья пастухов, что продажные женщины издевались над твоим позором, чистая, как горный родник! Нет, тем, что ждала ты явления изо всей природы светлого бога и увидела богиню Кали! Несись же в бешеной пляске моей. Я сделаю тебя своей божественной служанкой, богиней. Страшнейшей из подвластных мне богинь. Потому что всех их превосходишь ты в знании и ненависти к жизни. Богине Оспе есть храмы, тебе же никто не помыслит воздвигнуть храма, потому что ты будешь неумолима. Ты будешь сеять истину, потому что будешь сеять смерть, а не жизнь. Ты будешь учить истине, потому что при приближении твоем муж в ужасе убежит от жены своей и ребенок от своей матери. Ты никого не будешь щадить, ибо велика и божественна ненависть твоя. Мертвец и ребенок – это бывший и будущий преступник. Богач и нищий – это сытый и голодный шакалы. Злодей и тот, кто говорит о законе, – это голодный и прикрытый одеждой злодей. Весь мир – твоя жатва, луг, покрытый ядовитыми цветами. Несись же по ним в бешеной пляске!