Остаток дня он то смотрел в пространство, то писал как одержимый. Уже немало листов было покрыто его крупным, неровным, торопливым почерком.

Мегги ему не мешала. Она села у окна с оловянным солдатиком, глядела на холмы и пыталась угадать, где в этой чаще ветвей и листвы скрывается Мо. Оловянный солдатик выставил несгибающуюся ногу и испуганными глазами смотрел на совершенно незнакомый мир вокруг. Может быть, он думал о картонной танцовщице, в которую был так влюблён, а может быть, он и вовсе не думал. Он не сказал ни единого слова.

За окном давно стемнело, а Фенолио все писал. Под столом лежали смятые и разорванные листы. Их было намного больше, чем тех, которые он откладывал в сторонку, – так осторожно, словно буквы могли скатиться с бумаги. Когда появилась худенькая служанка с ужином, Фенолио спрятал отложенные в сторону листы под одеяло. Баста в этот вечер больше не приходил. Он, наверное, был занят: рассовывал по укромным местам заклинания Фенолио.

Мегги улеглась, только когда темнота за окном совсем сгустилась и холмов стало не различить на фоне неба.

– Спокойной ночи, – прошептала она в темноту, как будто Мо мог её слышать.

Потом она взяла оловянного солдатика и забралась на свою кровать. Солдатика она посадила возле подушки.

– Честное слово, тебе повезло больше, чем Динь-Динь, – шепнула она ему. – Динь-Динь сидит взаперти у Басты, потому что он думает, будто феи приносят счастье. Знаешь что? Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, я вырежу тебе такую же танцовщицу, как в твоей сказке.

Но он и на это ничего не ответил. Он только смотрел на неё печальными глазами, а потом еле заметно кивнул. «Может, он тоже лишился голоса? – подумала Мегги. – Или он и не умел говорить?» Рот у него действительно выглядел так, будто он его ни разу не открывал. «Была бы у меня здесь книжка, – думала. Мегги, я могла бы это проверить или попробовала бы вычитать ему его танцовщицу. Но книга у Сороки. Она и все остальные книги забрала».

Оловянный солдатик прислонился к стене и закрыл глаза. «Нет, танцовщица только разобьёт ему сердце!» – подумала Мегги, засыпая. Последнее, что она слышала, было перо Фенолио, с торопливым скрипом носившееся по бумаге от буквы к букве, как ткацкий челнок, сплетающий многослойную ткань из чёрных ниток…

Этой ночью Мегги не снились кошмары. Ни один паучок не пробежал в её сне. Она была дома, она это знала, хотя комната была как будто та, где они жили у Элинор. Здесь были Мо и её мама. Мама выглядела как Элинор, но Мегги знала, что это та самая женщина, которая висела в сетке рядом с Сажеруком. Во сне человек многое знает, в том числе и то, что глазам верить нельзя. Просто знает, и все тут. Только она собралась присесть рядом с матерью на старый диван между книжных полок Мо, как кто-то тихо позвал её: «Мегги!» Девочка решила не откликаться, ей хотелось, чтобы этот сон никогда не кончался, но голос безжалостно продолжал её звать. Голос был знакомый. Пришлось открыть глаза.

У её постели стоял Фенолио, пальцы у него были все в чернилах, чёрных, как ночь за окном.

– В чём дело? Я спать хочу.

Мегги повернулась к нему спиной. Ей хотелось обратно в тот сон. Может быть, он ещё не ушёл из-под её сомкнутых век. Может быть, к её ресницам золотой пыльцой прилипло немного счастья. В сказках от снов иногда остаётся что-нибудь в этом роде. Оловянный солдатик тоже спал, уронив голову на грудь.

– Я закончил!

Фенолио говорил шёпотом, хотя из-за двери явственно доносился храп часового. На столе в мерцающем свете огарка лежала тонкая стопка исписанных страниц.

Мегги, зевая, села в постели.

– Мы должны попытаться кое-что сделать этой ночью, – чуть слышно прошептал Фенолио. – Нужно проверить, могут ли твой голос и мои слова изменять истории. Мы попробуем отправить нашего солдатика обратно. – Он подхватил исписанные страницы и положил ей на колени. – Плохо, что пробовать придётся с историей, которую сочинил не я, но что ж поделаешь? Терять нам нечего.

– Отправить обратно? Я не хочу отправлять его обратно, – сказала ошарашенная Мегги. – Он же погибнет. Мальчик кинет его в печку, и он расплавится. А танцовщица сгорит. «А от танцовщицы осталась только блёстка. Но она уже не сверкала – почернела как уголь».

– Да нет же! – Фенолио нетерпеливо постучал пальцами по страницам у неё на коленях. – Я написал ему новую историю, со счастливым концом. В этом и заключалась идея твоего отца: изменить историю. Он хотел только вызволить твою мать, переписать «Чернильное сердце» так, чтобы книжка отдала её обратно. Но если это возможно, Мегги, – если можно изменить уже напечатанную историю, дописав к ней что-то, – то можно изменить все: кто из неё выйдет, кто войдёт, как она закончится, кому принесёт счастье, а кому беду. Понимаешь? Это всего лишь попытка, Мегги. Но если солдатик исчезнет, то мы, честное слово, сможем изменить и «Чернильное сердце». Как – это я ещё должен придумать, а пока читай. Прошу тебя! – Фенолио достал из-под подушки фонарик и протянул его Мегги.

Она неуверенно направила луч на первую густо исписанную страницу. Губы вдруг перестали её слушаться.

– Здесь правда хороший конец?

Она провела языком по губам и посмотрела на спящего оловянного солдатика. Ей почудилось лёгкое похрапывание.

Фенолио нетерпеливо кивнул:

– Ну конечно, я написал до тошноты приторный счастливый конец. Он поселяется со своей танцовщицей в этом замке, и они живут там счастливо до конца своих дней… Никаких расплавившихся сердец, сгоревшего картона – сплошная любовь и счастье.

– Я плохо разбираю твой почерк.

– Не может быть. Я очень старался.

– Тем не менее. Старик вздохнул.

– Ну, ладно, – сказала Мегги. – Я попробую. «Каждая буква важна! – говорила она себе. – Она должна звенеть, греметь, шептать, шуршать, катиться». И Мегги начала читать.

На третьей фразе солдатик выпрямился. Мегги увидела это краем глаза. На мгновение она сбилась, запнулась, прочла одно и то же слово дважды. Больше она не решалась взглянуть на солдатика, пока Фенолио не тронул её за локоть.

– Он исчез! – прошептал он. – Мегги, он исчез! И правда – постель была пуста.

Фенолио так крепко сжал её локоть, что ей стало больно.

– Ты и вправду маленькая колдунья! – прошептал он. – Но и я молодец. Правда ведь?

Он с восхищением посмотрел на свои измазанные чернилами пальцы. Потом хлопнул в ладоши и прошёлся в танце по тесной комнатушке, как дрессированный медведь.

К Мегги он вернулся, уже несколько запыхавшись.

– Мы вдвоём устроим Каприкорну неприятный сюрприз! – прошептал он, и каждая его морщина лучилась улыбкой. – Я немедленно сажусь за работу! Да! Он получит то, чего хотел: ты вычитаешь ему Призрака. Но его старый приятель станет другим, уж я об этом позабочусь. Я, Фенолио, повелитель слов, заклинатель чернил, волшебник бумаги! Я создал Каприкорна, и я же его уничтожу, будто его и не было никогда. Надо признаться, лучше бы его с самого начала не было. Бедняга Каприкорн! С ним будет то же, что с волшебником, который создал для своего племянника жену из цветов. Ты знаешь эту историю?

Мегги всё смотрела на то место, где сидел оловянный солдатик. Она по нему скучала.

– Нет, – пробормотала она. – Что за жена из цветов?

– Это очень старая история. Я тебе расскажу краткий вариант. Длинный красивее, но скоро уже рассветёт. Так вот: жил-был волшебник по имени Гвидион. У него был племянник, которого он любил больше всего на свете, но мать прокляла юношу.

– Почему?

– Долго рассказывать. Она прокляла его. Если он прикоснётся к женщине, то умрёт. У волшебника разрывалось сердце оттого, что его любимому племяннику придётся прожить всю жизнь в грустном одиночестве. Поэтому он на три дня и три ночи заперся в своей комнате и сотворил женщину из цвета дуба, таволги и ракитника. Она была прекраснее всех на свете, и племянник Гвидиона тут же влюбился в неё. Но Блодьювидд – так её звали – не принесла ему счастья. Она влюбилась в другого и вместе со своим возлюбленным убила племянника Гвидиона.

– Блодьювидд! – Мегги попробовала это имя на вкус, как невиданный плод. – Грустная история. И что же с ней сталось? Волшебник в наказание убил и её?

– Нет. Гвидион превратил её в сову, и с тех пор и по сей день у всех сов голос, как у рыдающих женщин.

– Красивая история! Грустная и красивая, – пробормотала Мегги.

Почему грустные истории так часто бывают красивыми? В жизни это не так.

– Положим, историю о жене из цветов я теперь знаю, – сказала она. – Но какое отношение она имеет к Каприкорну?

– Видишь ли, Блодьювидд сделала не то, чего от неё ожидали. И мы попробуем устроить то же самое: с помощью твоего голоса и моих слов – отличных, новёхоньких слов – Призрак, явившись к Каприкорну, сделает не то, чего тот ожидает!