Но госпожа Бартолотти, вздохнув, решила, по крайней мере, вытащить из умывальника джинсы и пуловер, чтобы мальчик мог умыться.

— Подожди минутку, — сказала она, — Я сейчас уберу в ванной комнате.

И она еще трижды вздохнула. Ей было жалко себя, ведь уборку она считала самой худшей работой в мире.

Когда она вернулась в гостиную, господин Эгон и Конрад сидели рядом и улыбались.

— Я уже его отец, — заявил господин Эгон. — Конрад согласился на это.

Мальчик кивнул. Госпожа Бартолотти взглянула на Эгона, потом на Конрада и, вздохнув, сказала:

— Ну что ж, мне все равно…

По правде ей было не все равно. Во-первых, она не была уверена, что семилетнему мальчику непременно нужен отец. А во-вторых, подумала она, если и нужен, то не такая зануда, как Эгон. Приятелем два дня в неделю он еще может быть, но не отцом!

Впрочем, Конрад так радостно улыбался, что она снова сказала:

— Ну что же, мне все равно!

Спустя несколько минут Конрад лежал в постели и спал, словно ангелочек, как выразился господин Эгон. Госпожа Бартолотти сидела со своим гостем в гостиной.

— Завтра тебе придется пойти с Конрадом в школу и записать его туда, — сказал господин Эгон.

— Завтра воскресенье, — ответила госпожа Бартолотти. — В школе нет уроков.

— Ну, так послезавтра, — произнес господин Эгон.

И добавил, что он уже предчувствует эту огромную отцовскую радость, какую ему в будущем доставит Конрад, когда будет приносить домой одни пятерки. Госпожа Бартолотти ничего не сказала о своей материнской радости по поводу будущих оценок Конрада. Она хотела посмотреть по телевизору детектив, но господин Эгон не дал ей.

— Брось этот глупый телевизор! Мне нужно серьезно с тобой поговорить. Сказать тебе несколько слов.

Поэтому госпожа Бартолотти не включила телевизор, а слушала, что ей говорил аптекарь. А он сказал не несколько слов, а сто тысяч, и когда, наконец, закончил, то было уже за полночь. Госпожа Бартолотти зевнула и сказала:

— Бывай, Эгончик.

Она дала ему ключ, чтобы он закрыл за собой дверь, а сама тихонько легла на свою кровать — боялась разбудить Конрада. Но хоть она была очень уставшей, она не могла заснуть. В голове у неё звучали слова Эгона:

«Ты должна образумиться, стать совсем иной, серьезной, как и полагается матери! Ты должна заботиться о своей внешности, не мотаться по городу в таком чудном наряде!

Ты должна убираться в квартире, каждый день готовить еду, учитывать каждое свое слово, говорить только то, что можно перед семилетним мальчиком, что ему полезно слышать!

Ты должна, ты должна, ты должна…»

Когда эти поучения две тысячи раз прокрутились у неё в голове, все сто тысяч эгоновых слов смешались в кучу. Она заснула, но и во сне, в глубоком сне, громко стонала и бубнила: «Ты должна, ты должна…»

На другой день госпожа Бартолотти проснулась намного раньше, чем обычно. Она протерла глаза и посмотрела на кровать Конрада напротив. Она была пустой. Госпожа Бартолотти испуганно вскочила с кровати, — на миг ей показалось, что Конрад только приснился. Она помчалась в гостиную и увидела мальчика там в углу среди игрушек. Он уже умылся, причесался и теперь складывал кубики. Складывая их, он произносил:

— Это единицы, это десятки, это сотни.

— Что ты делаешь, Конрад?

— Учусь считать, — ответил мальчик. — Я ведь уже завтра иду в школу. Поэтому хочу подготовиться как следует.

— Как следует, как следует, — буркнула госпожа Бартолотти, идя на кухню, а когда убедилась, что Конрад её не услышит, добавила: — Терпеть не могу этих слов! Они такие же противные, как и «добросовестно», «ежедневно», «вежливо». Тьфу, черт бы их побрал!

Госпожа Бартолотти не любила многих слов. Кроме «прилично», «вежливо», «добросовестно», «ежедневно», он не выносила слова «целесообразно», «обдуманно», «неуклонно», «поучительно», «пристойно», «воспитано», «по-хозяйски», «подобает», «положено».

И вот госпожа Бартолотти возилась на кухне, готовила кофе, варила яйца, жарила специально для Конрада омлет с малиной и думала про все эти ненавистные, неприятные слова. Думала так же про сто тысяч слов Эгона, а сама тем временем убрала все с кухонного стола, застелила его розово-зеленой цветастой скатертью и принесла из шкафа в гостиной пластмассовый сервиз на двадцать четыре персоны. (Конечно, только его двенадцатую часть). Посреди стола, поскольку под рукой не было никаких цветов, она поставила в стакане с водой пучок зеленого лука и пучок петрушки. Потом оглядела стол и подумала: «Теперь даже Эгон похвалил бы меня. Лучшего завтрака ни одна мать не приготовит».

Конрад выпил кофе, съел омлет, булочку с маслом и булочку с ветчиной.

— Ты, видимо, очень голодный, — сказала госпожа Бартолотти.

— О нет, — ответил мальчик, — я уже объелся, с трудом ем.

— Так не ешь.

— Но надо же есть все, что лежит на столе, а особенно то, что положили на тарелку, — объяснил Конрад.

Госпожа Бартолотти быстро убрала со стола остаток булочек, большой кусочек ветчины и сыр, и положила все в буфет. Теперь на столе не было ничего съедобного, и Конрад с облегчением вздохнул.

Конечно, госпожа Бартолотти в воскресенье работала. Но сегодня подумала: в воскресенье семилетнему мальчику, наверно, лучше побыть на свежем воздухе. Погулять или поиграть в мяч. Может, Конрад захочет пойти в парк развлечений или в зоопарк.

Однако Конрад не захотел никуда идти. Ни в зоопарке, ни парк развлечений, ни на свежей воздух. Он заявил:

— Я хотел бы сегодня подготовиться к школе. Я уже умею считать, писать и читать. У нас был хороший подготовительный курс. Но, конечно, я не знаю, что успели усвоить дети моего возраста в местной школе. — И он попросил господин Бартолотти: — Пойдите, пожалуйста, к какому-нибудь семилетнему школьнику и одолжите у него школьные учебники, чтобы я мог их просмотреть.

— Так ты не хочешь идти в первый класс? — спросила госпожа Бартолотти и объяснила: — Первый класс наверно далеко не ушел, потому что учится всего лишь один месяц. За такое время много не успеешь!

Конрад покачал головою и сказал, что и мысли не было идти в первый класс. Он значительнее умнее средних детей, поэтому жалко было бы не использовать как следует его умственные способности. Он пойдет, по крайней мере, во второй класс.

Госпожа Бартолотти снова вздохнула. Потом спустилась на второй этаж — сама она жила на третьем — и позвонила в дверь, которая была под её дверью. Там жили Рузики. Их дочке Кити было семь лет и она ходила во второй класс. Дверь открыл господин Рузик. За ним стояла Кити и смотрела на гостью с интересом. За ним стояла госпожа Рузика и смотрела на гостью с еще большим интересом. Госпожа Бартолотти никогда до сих пор не разговаривала с ними, хотя Рузики проживали в этом доме, потому что они не очень хотели разговаривать с нею. Жители дома считали госпожу Бартолотти странной особой. Из-за её чудаковатой одежды. И из-за того, что она слишком ярко разрисовывала лицо. И из-за того, что на лестнице часто разговаривала сама с собою.

Госпожа Бартолотти и мысли не допускала, что жители дома считают её странной, но когда все трое Рузиков заинтересованно вытаращились на неё, она почувствовала, что её просьба будет звучать довольно странно. Ведь какая взрослая женщина придет просить школьные учебники.

— Вы что-то хотели? — спросил господин Рузик.

В голове у госпожи Бартолотти завертелись мысли: она старалась что-нибудь придумать. Может, сказать: «Ко мне приехал в гости племянник и хочет что-нибудь почитать». Или: «Я должна соткать ковер, на котором было бы что-нибудь из книги для чтения». Или: «На двадцать третьей странице «Арифметики» есть очень красивый рисунок, мне надо посмотреть на него».

— Вы что-то хотели? — снова спросил господин Рузик.

Все враки, которые приходили ей на ум госпоже Бартолотти, казались ей бессмысленными. Поэтому она сказал правду:

— Мой сын завтра идет в школу и хотел бы сначала посмотреть учебники. А ваша дочка тоже ходит во второй класс, и я подумала: не одолжите ли вы ему эти книжки сегодня до вечера. А вечером я их верну.

Господин Рузик и госпожа Рузика были воспитанными людьми и, как полагается воспитанным людям, удержались от вопросов. Правда, на лицах у них проступило выражение безграничного удивления и озадаченности, но они ответили в один голос:

— Конечно же, одолжим, с радостью.

Кити Рузика тоже была очень воспитанным ребенком, но, конечно, еще не такая воспитанная, как взрослые. За семь лет, прожитые на свете, она еще не успела овладеть всеми тонкостями воспитания, поэтому спросила:

— У вас есть сын, госпожа Бартолотти?

— Цыц, — прошептала госпожа Рузика, а потом добавила еще тише: — Об этом не спрашивают!