— Нельзя умирать? Слыхали! Он говорит, ему нельзя умирать! — Грегори сжал мышонка покрепче. — С чего бы это? Почему тебе нельзя умирать?

— Потому что я влюблён. Я люблю её и обязан служить ей верой и правдой.

— Влюблён, значит? — Грегори вздохнул. — Любовь, значит, у тебя приключилась? Ну, гляди, что от этой любви бывает.

Снова зажглась спичка, от неё — свеча, и Грегори поднял её повыше, осветив гигантскую кучу столовых ложек, кастрюль и суповых мисок.

— Гляди, мышатина, и мотай на ус. Гляди на памятник глупой людской любви.

— Но что это? — изумился Десперо, рассматривая странную кучу, вершина которой терялась во тьме.

— Что видишь, то и есть. Ложки-поварёшки, миски, кастрюли. Всё это свалено здесь как вещественные доказательства той боли, которую причиняет любовь. Король любил королеву, королева умерла, а в результате сюда свезли этот хлам, эту чудовищную кучу железок.

— Не понимаю, — честно признался Десперо.

— И не поймёшь, покуда не потеряешь того, кого любишь. Но довольно о любви, — оборвал себя Грегори и задул свечу. — Давай-ка лучше поговорим о твоей жизни. И о том, как Грегори тебя спасёт. Если пожелаешь.

— Зачем тебе меня спасать? — спросил Десперо. — Ты когда-нибудь прежде спасал мышей?

— Никогда. Ни единой.

— Зачем же тебе спасать меня? — удивился Десперо.

— Потому, мышиная твоя душа, что ты можешь рассказать Грегори сказку. Сказки — это свет. Самое ценное, что есть в здешней темноте. Так что, давай начинай. Расскажи Грегори сказку. Поддай в его жизнь свету!

Десперо хотел выжить во что бы то ни стало, поэтому он без раздумий произнёс:

— Однажды жил да был…

— Да, малыш, давай! — Голос у Грегори стал совершенно счастливый. Он поднял ладонь с мышонком повыше, потом ещё выше, пока усики Десперо не коснулись его морщинистого стариковского уха. — Давай, мышатинка! Рассказывай Грегори сказку.

Так и случилось, что Десперо стал единственным отправленным в подземелье мышонком, который не превратился в кучку костей на красной ниточке.

Его не съели крысы. Он спасся.

Читатель, если ты не против, мы ненадолго оставим нашего героя. У него всё складывается не так уж плохо: пусть он в подземелье, но на ладони человека, который решил его спасти, поскольку очень хочет послушать сказку.

Нам же пришло время отвлечься от мышей и поговорить о крысах. Точнее, об одном представителе этого племени.

Теперь, читатель, настало время познакомиться с крысёнком по имени Кьяроскуро, которого сородичи зовут просто Роскуро. Мы вернёмся чуть дальше в прошлое и вспомним, как он родился среди вони и тьмы подземелья. Произошло это за несколько лет до того, как наверху, много ближе к лучам солнца, появился на свет Десперо.

Читатель, ты, случаем, не знаешь, что значит кьяроскуро? Заглянув в словарь, ты выяснишь, что это — сочетание света и тени, так называемая светотень. Иными словами, это свет и мрак, сведённые воедино. Вообще-то крысы не особенно жалуют свет. То есть, давая сыну такое имечко, родители Кьяроскуро явно хотели пошутить. С чувством юмора у крыс полный порядок. В сущности, все они полагают, что жизнь — очень забавная штука. И они правы, читатель. Они правы.

Однако в случае с Кьяроскуро шутка оказалась пророческой.

Ещё в раннем детстве крысёнок Роскуро набрёл в темноте подземелья на длинную верёвку.

— Так-так, — пробормотал Роскуро. — Что это нам тут попалось?

Как и пристало крысе, он тут же попробовал находку на зуб.

— А ну прекрати! — прогремел голос.

Появившаяся из мрака рука схватила крысёнка за хвост, и он повис в воздухе головой вниз.

— Крысятина, ты, никак, вздумал грызть верёвку Грегори?

— Кто ты такой, чтоб я тебе отвечал? — огрызнулся Роскуро, который уже усвоил повадки своих сородичей.

— Ты ещё и хамишь, наглец? Грызёт верёвку и дерзит в придачу! Ну ничего, Грегори тебя отучит раз и навсегда. Неповадно будет.

Продолжая держать Роскуро за хвост, Грегори ловко зажёг спичку о ноготь большого пальца — чирк! — и поднёс пламя к самой морде крысёнка.

— Аааа! — завопил Роскуро и отшатнулся.

Но он не сообразил закрыть глаза, и огонь заплясал-засверкал вокруг, проник внутрь него и взорвался там яркой россыпью.

— Неужто тебе никто не рассказывал здешних правил? — спросил Грегори.

— Каких таких правил?

— Верёвка Грегори неприкосновенна.

— И что из этого?

— А то! Не смей больше грызть верёвку Грегори. И проси прощения!

— И не подумаю.

— Извинись.

— Обойдёшься.

— Грязная тварь! — возмутился тюремщик. — Тварюга с чёрной душонкой! Как же все вы надоели Грегори! И ты, и твои сородичи…

Он поднёс спичку совсем близко к морде Роскуро, и их обоих окутал мерзкий запах палёных усов. Потом спичка погасла, а Грегори размахнулся и отпустил крысиный хвост. Роскуро полетел обратно в темноту.

— Не смей прикасаться к верёвке Грегори, иначе — мало не покажется.

Роскуро сидел на грязном полу. Усов слева от носа у него больше не было. Сердце колотилось отчаянно, а перед глазами всё плясало и плясало пламя, хотя спичка давно погасла.

— Свет, — произнёс он громко. А потом повторил, уже шёпотом: — Свет.

С этого дня Роскуро стал проявлять повышенный, просто-таки неумеренный интерес к источникам света любого рода. В кромешной тьме подземелья он постоянно искал хоть какие-то признаки света — мгновенную искру, слабое мерцание… Его крысиная душа преисполнилась неизъяснимой тоской: он полагал, что только свет, один только свет наполняет жизнь смыслом. А значит, смысла в его жизни нет. Роскуро был на грани отчаяния.

В конце концов он поделился своими чувствами с приятелем, старым одноухим крысом по имени Боттичелли Угрызалло.

— Знаешь, я думаю, что смысл жизни — свет, — сказал Роскуро.

— Свет? — повторил Боттичелли. — Ха-ха-ха! Вот уморил! Свет — смысл жизни! Какая связь?

— Тогда в чём смысл жизни? — спросил Роскуро.

— Смысл жизни в страдании, — назидательно произнёс старый крыс. — В чужом страдании. Надо заставлять их страдать. Кого — их? Ну, например, людей, заключённых в этом подземелье. Довести узника до слёз, заставить его стенать, пресмыкаться, молить о пощаде — не в этом ли самый высший смысл, наше предназначение в этой жизни?

Боттичелли вещал, помахивая медальоном-сердечком, свисавшим с длиннющего когтя на его правой передней лапке. Медальон этот, вместе с тонким заплетённым в косицу шнурком, он отобрал у узника. Когда Боттичелли говорил, медальон раскачивался в такт словам. Взад-вперёд, взад-вперёд.

— Ты меня слушаешь? — спросил у Роскуро старый крыс.

— Слушаю.

— Молодец. Делай, как я велю, и твоя жизнь наполнится превеликим смыслом. Знаешь, как мучить пленника? Во-первых, втереться в доверие и убедить его, что ты — друг. Выслушай все его душевные излияния, пускай вывернет душу наизнанку, признается во всех грехах. А потом, когда придёт время, говорить будешь ты. Скажи ему всё, что он так хочет услышать. Например, пообещай ему прощение. Это самая замечательная шутка, которую только можно сыграть с узником. Пообещать прощение.

— Почему? — спросил Роскуро, не сводя глаз с медальона: взад-вперёд, взад-вперёд.

— Потому что пообещаешь, да не выполнишь! — ликующе воскликнул Боттичелли. — Это самая изощрённая пытка! Он тебе доверится, а потом ты его отвергнешь. Лишишь последней надежды. Отнимешь у него всё, чего так жаждет его душа: прощение, свободу, дружбу…

Тут лекция прервалась, потому что Боттичелли одолел смех. Старый крыс хохотал до упаду, до изнеможения, ему даже пришлось сесть, чтобы отдышаться. Медальон покачался-покачался и остановился.

— Ха-ха! — ликовал Боттичелли. — Он тебе доверяет, а ты — бац! И он вдруг понимает, что ошибся, что ты не друг, а тот, за кого он принял тебя с самого начала. Он подозревал, кто ты, нет — он знал это всю дорогу, но предпочёл поверить, что ты друг, исповедник, отпускатель грехов. И ты тоже прекрасно знал, кто ты на самом деле. Ха-ха-ха! Ты — крыса! Просто крыса!

Боттичелли оттёр глаза лапой, покачал головой, удовлетворённо вздохнул и снова заговорил, а медальон стал качаться с новой силой.

— На этом этапе очень полезно побегать туда-сюда по ногам узника: его охватывает не только отчаянье, но и настоящий, физический ужас. Превосходное, ни с чем не сравнимое развлечение! К тому же исполненное величайшего смысла!

— Мне бы очень хотелось помучить пленника, — сказал Роскуро. — Я хочу заставить кого-нибудь страдать.

— Придёт время — помучаешь, — обнадёжил его Боттичелли. — На данный момент свободных узников нет, все пристроены. Но рано или поздно для тебя приведут новенького, Роскуро. Почему я так в этом уверен? Да потому что, на наше счастье, зло на земле не переведётся никогда. А раз есть зло, есть и тюрьмы, и в них сажают преступников.