А Василисе сказала:

— Принесла шерсть, так садись прясть.

Дала девушке каменное веретёнце и на лавку прилегла. Прядёт Василиса и сама себе говорит:

— Медведи меня не задрали, волки не съели… Да больно хитра шишига, ещё что-нибудь удумает, изведёт меня. Ну, да и я не так проста… Убегу и Ванюшку уведу. Только она нас и видела.

Сказала себе так и запела тихонько:

А шишига не спит, прислушивается.

Жужжит веретено, нитка тянется, Василиса дальше поёт:

Стала шишигу дрёма одолевать.

Тут шишига и заснула.

Увидала это Василиса, подала знак Викушке. Викушка — ушки на макушке — к шишиге подобралась, перекусила шнурок и принесла Василисе ключ от баньки.

Мигом Василиса собралась: веретено с собой взяла, клок волчьей шерсти прихватила да гребень с длинными зубьями. Потом плюнула на то место, где сидела, и сказала:

Выскользнула тихонько из шишигиной избушки, Ванюшку отомкнула. Ванюшка к ней с ласковыми речами: «Ох ты моя люба, ох ты моя лада…» А она ему: «Не до ласковых речей, бежать надо!»

Пустились они с шишигиного двора, и Викушка с ними.

А шишига в избушке один глаз приоткрыла да спросонья спрашивает:

— Прядёшь ли, Василиса?

— Пряду, пряду! — слюнка отвечает. — Спи, не тревожься.

Полночи прошло, шишига другой глаз открыла.

— Прядёшь ли, Василиса?

— Пряду, пряду, — слюнка говорит.

Солнце встало, и шишига встала. Смотрит — нет Василисы. Шишига к баньке, а у баньки дверь настежь — и Ванюшки нет.

Взвыла шишига, заскакала, как горошина на раскалённой плите, и кинулась беглецов догонять.

Бегут Василиса с Ванюшкой, вдруг Викушка залаяла:

— Тяв-тяв, чую, чую, хозяйка близко!

Кинула Василиса гребень через плечо, и вырос перед шишигой высокий частокол. Она туда, она сюда, да нет нигде ни лаза, ни перелаза, ни прохода, ни обхода. Стала она поверх перелезать — юбка зацепилась, вся изодралась. Всё-таки перебралась.

Василиса с Ванюшкой бегут, бегут, опять Викушка залаяла:

— Тяв-тяв, берегитесь, погоня близко!

Тут Василиса, клок волчьей шерсти бросила. Мигом каждая шерстинка волком обернулась. Завыли волки, зубами защёлкали, бросились на шишигу. Еле она успела на пенёк забраться да крикнуть:

Растёт пень, а волки так и скачут, растерзать хотят шишигу. Она их сверху уговаривает:

Волки послушались, разбрелись кто куда.

Стук-бряк по лесу разносится, опять шишига гонится, вот-вот Василису с Ванюшкой настигнет.

Разломала Василиса каменное веретено, половинки в стороны бросила. Выросли две скалы, Василису с Ванюшкой да Викушку пропустили, а как стала шишига пробегать, сошлись и её защемили. Уж она их и проклинала, и заклинала, они с места не сдвинулись, будто испокон веку так было. Только когда беглецов уже стало и слыхом не слыхать, и видом не видать, и следы их ветром замело, тогда расступились скалы, выпустили шишигу, опять веретеном обернулись.

Подняла шишига веретено, назад поплелась. В тёмном лесу подобрала шерсти клок да гребень с длинными частыми зубьями. С тем домой и вернулась… Повздыхала и принялась прясть.

А Василиса с Ванюшкой выбрались из леса, смотрят — Василисин конь пасётся, хозяйку ждёт.

Василиса обрадовалась:

— Вот теперь я на войну поеду!

— И я с тобой, — говорит Ванюшка.

Сели они вдвоём на коня и поскакали.

До первой деревни доехали, люди их спрашивают:

— Куда едете, куда скачете?

— На войну едем, воевать скачем.

— Эко дело! — смеются люди. — Война-то кончилась. А вы кто такие да откуда родом?

Василиса про себя рассказала. Подивились люди, головой покачали. А как Ванюшка стал рассказывать, один старик и говорит:

— Знаю, знаю, слышал, слышал про твою матушку, про твоего батюшку. Когда унесла тебя шишига, горевали они сильно, с того горя в одночасье и померли.

Заплакал Ванюшка.

— Куда ж я теперь?

А Василиса его утешает:

— Вот поедем, жених мой милый, к моим отцу с матушкой.

Отец с матерью дочери обрадовались, Ванюшку приветили.

— Оставайся, — говорят, — с нами. Будешь нашей младшей дочке мужем, а нам богоданным сынком.

Свадьбу сыграли, да и зажили все ладком.

Так Василиса Прекрасная на войну не попала, а мужа себе нашла.

Любил один мужик петь. Голос противный, на ухо ровно медведь наступил. А как соберутся мужики больше трёх, он уж тут как тут и песню затягивает.

Вот один раз пристроился он так к мужикам, что беседу вели на завалинке. Спел весёлую — никто не смеётся. Завёл жалостную — мужики разбежались. Только один остался, слушает да слёзы утирает.

Смотрит на него певец, ещё пуще заливается. Кончил песню и спрашивает:

— Хорошо я пою?

— До самой души пробрало, — мужик говорит. — В точности так моя коза блеяла, когда её волки драли. Как вспомнил её, бедную, моих деток кормилицу, слеза меня прошибла.

С той поры, когда нашему, певцу песня к горлу подступала, он подальше в поле уходил.

Жил человек, и было у него два сына. Хозяйство вёл исправно, богатеем не слыл и бедняком себя не считал. Дожил до старости, а когда умирал, разделил всё добро меж сыновьями поровну.

Построили братья по хате, стали врозь жить. Только по-разному у них житьё пошло. У старшего, что ни год, богатство прибавляется, у младшего — убавляется. Засеет каждый своё поле. У старшего пшеница — как щетинка на щётке, колосу наклониться некуда. У младшего всходы — что волоски у старика на лысине. То у него на овец мор нападёт, то хорь кур передушит. Совсем обеднел. Иной раз сам с женой голодный сидит и детей накормить нечем. А детей у него — целая куча, мал-мала меньше.

Хорошо ещё, что он нравом лёгкий уродился, унывать не любил. Была у него утеха — скрипочка-песельница да смычок-плясун. Заиграет на ней, сразу на сердце повеселеет. И жена про нужду забудет, и дети есть не просят.

А у старшего брата всего, в доме полно, одного не хватает — детей нет как нет.

Раз повстречались братья. Богатый говорит:

— Хорошо тебе жить. Вон сколько помощников растишь. Мне бы хоть сына, хоть дочку.

— Не горюй, — бедный утешает. — Будут ещё и у тебя дети.

— Кабы по твоему слову сделалось, — вздохнул богатый, — ты бы у меня первым да самым дорогим гостем был.

И что вы думаете?! Ровно через год народился у богача сынок. Бедняк говорит жене:

— Постирай мне рубаху. А то позовёт меня брат на крестины, так пойду пускай не в новом, да в чистом.

Сколько ни ждёт, не шлёт за ним брат. На восьмой день богач крестины назначил.

— Надо к брату идти, — сказал бедняк своей жинке.

— Так ведь он тебя не звал!

— Как не звал? Звал. Год назад, когда я ему дитя напророчил. Я не набивался, его за язык не тянул. Сам он меня приглашал.

И пошёл.

Хоть и не очень-то ему старший брат обрадовался, а всё же как гостя принял, усадил за стол. Сидят, беседуют.

Тут заявился сосед-богатей. Старший младшему говорит:

— Подвинься, брат. Этого гостя на почётное место, в красный угол, посадить надо.

Подвинулся младший. А на пороге уже второй богатей. Опять подвинуться пришлось. Пошли друг за другом званые гости. А бедняку всё — подвинься да подвинься. Так что за столом ему и места не хватило. Примостился он на колоде, что у самых дверей стояла.

Гости чарку выпьют, закусывают. Стол от угощенья ломится: поросёнок жареный, гуси-куры варёные, холодец так жиром и лоснится… Да бедному брату с колоды ни до чарки, ни до еды не дотянуться.

Вышел он в сени, хлебнул воды из кадочки, вернулся, пошарил по карманам — думал, может, корочка завалялась. А выгреб горстку семечек. Вот-то хорошо! Верно, дети насыпали. Сидит, семечки лузгает, будто после доброго глотка горелки закусывает. Один богач увидел и руку протянул.

— Никак семечки грызёшь? Отсыпь и мне маленько!

Тут и другие ладонь подставляют:

— И мне! И мне!

Мигом похватали, ни одного семечка у бедняка не осталось.

Погостевал он так у богатого брата. Не солоно хлебавши домой отправился.