Над их головами загромыхало.

— Ты меня пугаешь! — прокричал Джош. — Прекрати это!

— Я не закончил! — Это было Рождество, помноженное на четвертое июля. Тучи начали клубиться, и электричество в них молило об освобождении.

Теперь улыбка сбежала с лица Кевина и, хотя стекла очков стали темнее ночи, мальчик предельно ясно видел искрящиеся цветами облака. Очки жгли ему уши и брови. Они тускло горели красным.

— А сейчас — фейерверк! — Он взмахнул руками, как очень маленький дирижер очень большого оркестра. — Молния! — сказал он.

— Стой!

Вспышка молнии ослепила их.

Кевин снова взмахнул руками и сдернул на землю молнию, еще ярче предыдущей. Настало время для заключительного аккорда. Он направил палец на дерево, стоящее в двух шагах от мальчиков:

— Сюда! — В ответ на его слова с неба слетел огромный светящийся шар, ударивший точно в дерево и с оглушительным рокотом расщепивший его пополам.

Вихрь красок перед его глазами улегся: очки ждали дальнейших приказов, но с Кевина пока было достаточно. Он дождался, пока цвета померкнут окончательно и линзы очков прояснятся, снял очки и принялся любоваться своим творением, бушевавшим над головой.

— И как тебе это? — Обернувшись, мальчик увидел, что Джош, сжавшись в комок и заткнув руками уши, мелко трясется, как будто ожидая конца света.

— Пусть это прекратится! — простонал тот под рев усиливающейся бури. — Пожалуйста, останови это!

— Ой, не будь таким трусом! — Мальчик сдвинул очки на переносицу и воздел руки: — Довольно молний!

Через секунду ударила еще одна молния.

— Я сказал, прекрати это! — завопил Джош.

— Я пытаюсь! — Кевин воздел руки и воззвал к небесам во всю силу своих легких: — Пусть шторм утихнет!

Но ни очки, ни небо не послушались его. Ветер дул, молнии сверкали, а тучи становились все гуще и гуще.

— Что-то не так?

— Я не знаю! Я не знаю, оно не работает! — На них начали падать первые капли дождя, а мгновение спустя облака лопнули, как водяная бомба, выпуская наружу ливень, какого эта гора еще не видала.

— Бежим! — прокричал Джош сквозь грохот грома. Мальчики рванули в лес, и в ту же секунду поляну поразила молния.

Поездка была безнадежно испорчена. С первой же вспышкой все бросились к фургонам. Два друга забрались туда последними. Полчаса все сидели внутри, полные какого-то странного энтузиазма, и гадали, погибнут они от этого наводнения или нет. Ребята, несколько часов назад заклинавшие дождь, гордо заявляли, что происходящее — их рук дело.

Через час стало ясно, что пытаться переждать грозу было опаснее, чем пускаться в путь во время нее, и учителя поспешили наружу, чтобы забрать то, что осталось от палаток. Когда фургоны покинули стоянки, дождь все еще лил стеной.

Кевин уперся лбом в стекло и протер его запотевшую поверхность. Чем дальше они отъезжали от Божьего Гномона, тем больше гром отставал от молнии. Мальчик не мог не улыбнуться. Подумать только, все это вызвал он сам!

— Ничего смешного, — заявил Джош и замолчал. Он снова включил свои видеоигры: на сей раз самолеты сбрасывали бомбы на Годзиллу. Поглядев на счет, Кевин понял, что приятель думает о чем-то другом.

Только через пятнадцать минут езды гроза наконец осталась позади и фургон заполнился обычным, приятным уху гомоном. Кевин в нем не участвовал. Казалось, он далеко отсюда, холодный, как ливень, и гладкий, как поверхность очков.

— Я знаю, почему я не смог прекратить грозу, — сказал мальчик Джошу, когда Божий Гномон остался далеко позади.

— И почему?

— Я думаю, очки не могут отменить то, что я попросил их сделать, не могут уничтожить созданное ими.

— И что, там теперь всегда будет дождь?

Кевин пожал плечами:

— Пожалуй.

— Пожалуй? — переспросил Джош. — Ты превратил гору в джунгли и больше ничего не можешь сказать?

Мидас не знал, что еще сказать другу, поэтому просто надвинул очки на переносицу и протянул руку:

— Джош?

Тот повернул голову, и мальчик коснулся пластыря на его щеке, за которым скрывался порез, заработанный во время неудачного спуска с горы:

— Заживи. — Кевин представил себе, что порез исчез, и медленно снял пластырь. От раны не осталось и шрама.

— Видишь? Очки способны и кое на что хорошее. Смотря как их использовать. — Джош молчал. — Мы все еще друзья?

Тот в раздумье посмотрел на соседа. Потом протянул руку, снял с Кевина очки, засунул их в карман его куртки и застегнул на молнию.

— Конечно, друзья.

Мидас почувствовал вес очков в кармане и на секунду захотел снова ощутить, как они давят на переносицу. Но голова начинала слегка побаливать, так что некоторое время очки могли полежать и в кармане.

За их спинами гроза все удалялась, пока не исчезла с глаз долой и из сердца вон. Две девочки на переднем сиденье пялились на очкарика и смеялись над тем, что у него загорело все лицо и остались белые пятна вокруг глаз, но это было нормально. Уже не имело значения, кто что говорил или думал про него. Ведь Кевин наконец-то мог управлять своей жизнью.

Понедельник, как всегда, начинался со всеобщего гвалта.

Внизу орал телевизор и непрерывно лаяла собака. В главной спальне гудела бритва: Патрик Мидас, отец семейства, совершал магический ритуал, ежедневно превращавший его из заросшего бородой головореза в гладко выбритого бизнесмена. Дальше по коридору четырнадцатилетняя Тэри Мидас включила на полную катушку разом радио и фен. И, в довершение всего этого, по понедельникам вывозили мусор.

Кевин скорчился в кровати, слушая надрывный звон крышки мусорного бака. Наверняка зарплата мусорщиков зависит от того, сколько шума они производят.

— Лавины! — воскликнула Донна Мидас, мама. — Лавины и ливни! — Она грозно потрясла термометром и запихнула его сыну в рот. — Лавины, ливни и походы! Когда-нибудь ты убьешь меня, слышишь?

Мальчик знал, что температуры у него не было — зато были жуткая головная боль и полное нежелание идти в школу.

— Я говорила тебе не перенапрягаться! — продолжила мать. — Но разве Кевин Брайан Мидас слушает кого-нибудь, кроме себя самого? Нет, и не смей возражать! Я не хочу, чтобы ты разгрыз этот градусник и отравился ртутью! — Она посмотрела на часы, пробормотала: — Снова опаздываю, — и выскочила из комнаты.

Как только мама ушла, Кевин подбежал к своему столу и схватил свои очки.

— Классные стекла, — заметила Тэри, проходя мимо с зубной щеткой во рту. — Где спер?

— Нигде, я их нашел, — ответил брат, пытаясь не проглотить градусника.

Девочка фыркнула:

— Знаешь, что? Если одолжишь мне их на пару дней, я, так и быть, уговорю маму позволить тебе остаться дома.

— Не пойдет.

Сестра пожала плечами и убежала:

— Дело твое.

Кевин услышал, как она полощет рот. Тэри, младший и самый крутой хоккейный вратарь за всю историю средней школы Риджлайна, набралась невероятной самоуверенности и частенько изводила своего младшего брата. Она могла посмотреть на него с ухмылкой, а бедный мальчик уже начинал вспоминать, одинаковые ли на нем носки и застегнута ли ширинка. Она могла обронить: «Дело твое», и удалиться с таким видом, как будто знала какую-то тайну, заставляя брата уступить. Сестрица, пожалуй, уже отсчитывала секунды, ожидая, когда же он примет ее условия. Но сегодня номер не пройдет.

В очках головная боль быстро утихла, так что мальчик оделся и отправился вниз искать что-нибудь съедобное.

Из гостиной громоподобно неслись новости, и собака, по своему обыкновению, лаяла на людей с экрана, как будто они состояли из плоти и крови и действительно вторглись в ее дом. Кевин заглянул в комнату, потому что репортаж как раз касался грозы в районе Божьего Гномона. Хотя собака и мешала слушать, кое-что можно было разобрать:

— Гроза — гав-гав! — остались без электричества — гав-гав! — затопило всю — гав! — и медленно расползается по округе — гав, р-р-р! Гав!

— Кто-нибудь, угомоните Шерстинку! — проорала сверху Тэри.

— Шерсть, заткнись! — бросил ее брат. Очки ярко полыхнули, и собака продолжила лаять, но уже беззвучно.

— Посмотрим, — сказала миссис Мидас и вытащила градусник изо рта сына. — Девяносто восемь и шесть[2]. Абсолютно нормальная температура.

— Отправь его в школу, он притворяется, — встряла ее дочь, спустившись вниз, и бросила на брата косой взгляд.

Кевин поправил очки:

— По-моему, там сто и одна[3].

Мама снова взглянула на градусник:

— Странно, и вправду сто и одна. Должно быть, не туда посмотрела.

Мальчик ухмыльнулся сестре.

— Один — ноль в твою пользу, — признала изумленная Тэри. — Поправляйся, Кев!