На кашу для ниссе в этом доме скупились, и потому в отместку он шалил изо всех сил. По ночам он так шумел, что нигде нельзя было найти покоя. На кухне с полок летели тарелки и миски, из плиты валил дым и искры сыпались — приходилось открывать и окна, и двери. Ниссе обстреливал стёкла бумажными шариками, и они трескались то здесь, то там. Хуже всего было зимой: ниссе открывал чердачные окна, и снегу наносило целые сугробы. Пусть ниссе у органиста с едой было туго, зато веселья хоть отбавляй!

Однажды вечером соседи видели, как ниссе выплясывает на лестнице с серой кошкой органистовой сестры. Кошка шипела и изворачивалась хуже грешника на раскалённой сковородке, ведь ниссе держал её за передние лапы и крутил вокруг себя, напевая:

Да уж, старая дева с серебряным сердечком на шее многое могла порассказать о ниссе, если б захотела. Только её брат-аристократ лишь снисходительно улыбался, если об этом заходила речь, и цедил из своего молочника: «Ах, моя сестра и эти её истории о ниссе!.. Да она просто дурочка».

Перевод Л. Амеличевой

Не много я знаю о змее морском, Его никогда я не видел живьём И не особо жажду. Однако люди говорят — Достойные, не все подряд, — Что он ужасно страшный.

Петер Дасс «Нурланнский горн», 1739

Споры и ссоры по поводу морских змеев никогда не прекращались. Кто-то при одном лишь упоминании о них смеётся в лицо рассказчику. Другие твёрдо стоят на своём, уверяя, что змей существует. И даже если сами не видели морского чудовища, то в запасе у них всегда найдётся их почтенный дедушка или ещё какой «достойный» старик.

Старый шкипер Ларсен — честный морской волк, который не зря носит свои сапоги, — до сих пор утверждает: «Говори что хочешь, отец, а я, чтоб мне провалиться на этом самом месте, видел его!»

…Лучше всего я могу представить себе морского змея на севере, где необъятные пустынные просторы дают разгуляться и взгляду, и мысли. Должно быть, он огромен. Я вижу, как голова его с разверстой пастью лежит где-нибудь у Рёста, крайнего мыса Лофотенских островов, а хвост кольцом обвивает Трэнен, скалистый остров далеко в море. Здесь его, змея, родная стихия — конечная туманная тоска, застилающая серым всё, насколько хватает глаз.

Попробуй, выйди в море на своей лодчонке, земляной червяк! Печально и монотонно вздымаются и опускаются волны. Они захватят, увлекут тебя — ты почувствуешь себя пылинкой, парящей в этом глубоком тяжёлом дыхании. Мысль твою стянет железный обруч… Великое неукротимое море играет тобой, ты всего лишь пушинка, которую оно даже не заметит на своей могучей волнующейся груди.

И тогда ты ощутишь присутствие чудовища — морского кошмара, — дремлющего на дне! И замрёшь в ожидании: вот-вот оно, покрытое слизью, извивающееся огромными петлями, вынырнет из глубин.

Предание гласит, что морской змей рождается на суше. Лежит крошечный змеёныш среди камней и корчится в страшной злобе. Тело его — членистое и уродливое, как у древесной гусеницы, что заползает на ветви и пожирает листву. Пусть он ещё совсем маленький, но уже настолько зол, что бросается и кусает всё живое вокруг, и смертельный яд течёт из его пасти.

Змеёныш подрастает, нора его становится слишком тесной — и он рвётся на волю. Ползёт он по лесам и полям, от озерца к озерцу, и становится всё больше и всё ужаснее, вызывая страх и отвращение у других созданий. Но нет на земле ему покоя, везде ему мало места. Без устали движется он вперёд, от озера к озеру, глаза сверкают зелёным огнём, он извивается и жалит самого себя, подхлёстываемый вечным проклятием самого своего существования.

И вот он видит море.

Огромное могущественное море притягивает его своей чудесной печальной песнью: «Иди ко мне, иди ко мне!» Там, в глубине, довольно места. В кипящей пучине вод находит он покой от жуткого дневного света, от острых солнечных лучей, жалящих, словно шипы.

Там, глубоко-глубоко, на морском дне, лежит змей… И растёт, растёт… Тело его, покрытое водорослями и тиной, тысячами растений и моллюсков, вытягивается на много миль[10].

Слышали ли вы убаюкивающие, однообразные звуки моря? Знаком ли вам ужас морских пучин?

Теперь змей стремится обратно, наверх. Хочет взбить море в пену, чтобы оно бурлило огромными волнами, разбивать вдребезги суда и рыбацкие лодки, приводить в ужас людей и зверей — превратить море в пустыню…

Создатель, защити нас от морского змея!

…Выйди в море на своей лодчонке в серый холодный туманный день! Пустота и одиночество натянут на тебя смирительную рубашку. Они научат тебя считать каждую упавшую песчинку в песочных часах твоей жизни… Вот тогда и примчится по бурлящим волнам кошмар морских пучин — жуткий морской змей!

Перевод Е. Рачинской

Далеко-далеко от берега сереют одинокие безлюдные островки — скалистые горные вершины самых причудливых форм — и птиц на них видимо-невидимо: воздух дрожит от хлопанья миллионов крыльев. А вокруг, насколько хватает глаз, лишь могучее синее море. Вздымаются водные кручи и обрушиваются на шхеры и утёсы, окатывая их белоснежной пеной.

В паре миль оттуда жил бедный рыбак, и звали его Тостен. Любил он порыбачить в тех краях и заприметил, что не всё чисто на птичьих островах. Сойти на берег он не решался, будто кто-то нашёптывал ему — место-де недоброе, но с каждым днём его всё больше и больше разбирало любопытство — совсем покой потерял. Ему казалось, будто птицы, кружась у него над головой, глядят на него как-то чудно. А когда они охотятся за рыбой и выныривают из воды, в клюве у них всегда поблёскивает что-нибудь странное. Раз пролетавший мимо тупик нёс в клюве что-то вроде сельди. В тот день птица, видно, совсем зоркость потеряла, потому как врезалась прямёхонько в мачту Тостена и в замешательстве выронила добычу ему в лодку. Тостен услыхал, будто что-то звякнуло. Нагнулся посмотреть, а там два больших куска чистого серебра. «Ничего себе!» — подумал он.

И вот однажды Тостен снова рыбачил неподалёку. Нежданно-негаданно разыгрался такой шторм, что, если не хочешь с жизнью расстаться, только одно верное средство — убираться оттуда подобру-поздорову на всех парусах. Лодку понесло ветром мимо птичьих островов. Волны бились о крутые тёмные скалы, клочья пены разлетались во все стороны. Нигде не причалить… И вдруг Тостен вспомнил о небольшом плоском островке немного поодаль. Может, там ему удастся спастись от бури? Лодку кидало с волны на волну — одна выше другой. Ледяные брызги хлестали в лицо, а лодка скрипела и трещала по швам. Однако Тостен крепко держал руль. Вдруг над его головой пронеслась большая чёрная птица. Она окинула его диким взглядом, открыла огромный грязно-жёлтый клюв и плюнула в лодку. Тостен возмутился, конечно, но ему было не до того, главное — следить за рулём и парусом, он уже почти добрался до островка…

Прибой кипел и пенился, но Тостен был лёгок и скор. В один миг он сорвал с себя куртку и сапоги, спустил парус, вскарабкался на скамью и приготовился прыгать.

Лодку несло на скалы на пенистом гребне волны, вот-вот разобьётся… и Тостен, оглушённый грохотом прибоя, босиком прыгнул на скользкий утёс. За его спиной ударилась о камни лодка, и волны утащили с собой её обломки.

Жизнь спасена! Но что его ждёт впереди? Как, ради всего святого, ему выбраться с этого островка?! В этих краях годами ни одной божьей души не встретишь! Мидий и морских ежей он конечно же найдёт, с голоду не помрёт первое время, но на них долго не протянешь…

Вокруг было пустынно и тоскливо… Усталый, насквозь промокший и жалкий, Тостен побрёл по островку, чтобы найти место для ночлега. Неподалёку, среди песчаных кос, под двумя огромными валунами он увидел небольшую пещеру, забрался туда и заснул… Вскоре его разбудили крики, шум, гам.

Перед входом в пещеру расселась целая стая иссиня-чёрных птиц, к ним с громким хлопаньем крыльев присоединились ещё несколько. Потом все они сбросили птичье оперение, и Тостен увидел странных, одетых в синее, маленьких человечков. Они, видно, из-за чего-то ссорились — ругались и кричали во весь голос, перебивая друг друга, но слов Тостен разобрать не смог. Больше всех доставалось одному седобородому. Они его пихали, дёргали, а потом принялись таскать за клочковатую бороду. После они стали метаться по островку, завывая и причитая. В конце концов человечки снова надели оперение, и длинный косяк птиц улетел на другой остров.

Тостен долго лежал и прислушивался, прежде чем осмелился выйти наружу. Шторм немного поутих, вокруг — ни души. Был отлив, и на берегу Тостен нашёл черпак из своей лодки. Он наклонился, чтобы поднять его, и тут же заметил седого человечка. Тот сидел на камне и уплетал морского ежа прямо с иглами и потрохами.