Раскрасневшийся Месяц увидел младшего брата, бросился к нему, затопал ногами, закричал:

— Как ты смел оставить стадо без присмотра? Чего тебе здесь надо? Марш обратно!..

Возмущенный нечестным поступком брата, Петушок воспротивился:

— Никуда я не пойду! Раз ты только притворялся больным, гони сам стадо, я за лодыря работать не буду!

Услышав такие слова, Месяц весь побагровел.

— Ах, вот как! Ты еще будешь называть меня лодырем, паршивый мальчишка! Погоди же, я тебя проучу! — заорал он и бросился на Петушка.

— Что ты делаешь? — воскликнул, ужаснувшись, Петушок. — Не смей драться! Вон сколько народу на нас смотрит. Разве ты забыл, что наказывал нам на прощанье братец Солнце?

Но расходившийся Месяц и слушать ничего не хотел. Не успел Петушок и глазом моргнуть, как старший брат отвесил ему оплеуху.

И тогда случилось страшное…

Не успел заглохнуть звук оплеухи, как, откуда ни возьмись, на братьев налетел бешеный вихрь. С диким воем подхватил он Петушка, вырвал его из рук брата и унес в синюю даль.

Соседские дети, на глазах которых произошло это чудо, с перепугу бросились врассыпную. Двор опустел. Увидев, что все его покинули, Месяц спохватился, пожалел о случившемся и стал жалобным голосом звать брата:

— Братец Петушок, вернись! Прости меня, дорогой брат, я так виноват перед тобой… Вернись, дорогой братец!..

Но никто не откликался на его жалобный зов: Петушок в это время был уже далеко-далеко, невидимые крылья вихря несли его в ту сторону, где весело мерцали огоньки далекой земли.

История, которую я тебе сейчас рассказал, мой мальчик, случилась давным-давно.

С тех пор над землей пронеслась не одна тысяча лет… Попав на землю, Петушок поселился во дворе доброго работящего крестьянина, завел семью, вырастил детей. Утром ни свет ни заря он будил рабочий люд, и за это пользовался большим почетом. И он, и его потомство…

Надо сказать, что любовь Петушка к доброму брату Солнцу не угасла и поныне. Вот почему каждое утро, глянув на небо и увидев, что старший брат отправился на его поиски, Петух громко хлопает крыльями, вытягивает шею и, задрав кверху свою красивую голову, громко кричит:

— Ку-ка-ре-ку-у-у, братец Солнышко!

Я здесь!.. Я здесь! Я зд-е-е-есь!..

Ку-ка-ре-ку-у-у-у!

И весь день, пока Солнышко бродит по небу, Петушок то и дело вытягивает шею, хлопает крыльями и кричит:

— Ку-ка-ре-ку-у-у!

А вечером, как только Солнышко скроется за горы, Петушок спешит убраться в свой домик, чтобы не видеть недоброго брата Месяца, который всю ночь одиноко бродит по небесной шири в надежде найти Петушка и вымолить у него прощение…

Жили-были в одном селе два Николки. У одного Николки было доброе сердце, он всегда готов был прийти на выручку попавшему в беду, поделиться с приятелями последним куском хлеба. Другой Николка нисколько не походил на своего тезку: он был скупой, завистливый, трясся над каждым грошем и все зарился на чужое добро. Вот почему односельчане, чтобы не путать их, первого Николку называли Николка Золотое сердце, а второго — Николка Скряга…

Раз вышло так, что оба крестьянина отправились вместе в дальний путь. Каждый прихватил с собой на дорогу всякой снеди. Шли они, шли целый день, а когда смерклось, остановились на ночлег в придорожном лесу. Вот Николка Скряга и говорит:

— Послушай, тезка, давай не будем развязывать обе котомки, сегодня поужинаем тем, что ты взял в дорогу, а завтра перейдем на мои харчи.

— Будь по-твоему! — согласился без долгих уговоров Николка Золотое сердце и тут же выложил на зеленую мураву все, что было в его котомке.

Оба дружно налегли на еду. И поскольку за день они изрядно проголодались, то живехонько уплели все до крошки…

Поужинав, усталые путники улеглись спать.

Николка Золотое сердце растянулся на траве-мураве, пару раз сладко зевнул и заснул мертвым сном. Другой же Николка до поздней ночи не смыкал глаз, лежал, прислушиваясь к спокойному похрапыванию соседа, и в сердце его закипела злость. Он то и знай ворочался с боку на бок, злобно бормоча:

— Еще бы ему не спать, еще бы не храпеть! Радехонек, небось, что завтра будет есть чужой хлеб…

Не выдержало сердце скупердяя. Незадолго до рассвета он тихонько встал, схватил свою котомку со снедью, прижал ее к груди и, крадучись как вор, кинулся прочь. Вскоре следы его затерялись на кривых тропинках темного леса.

Утром проснулся Николка Золотое сердце, глядь спутника и след простыл. Встал он на ноги, заглянул за один куст, за другой — нету Скряги. Поднес Николка Золотое сердце ладони ко рту, закричал во весь голос, прислушался — ни ответа, ни привета.

Добрый человек понял, в чем дело, и стало ему очень горько, что приятель бросил его одного в дороге. Но поскольку сердце у него было незлобливое, обида вскоре улеглась. Николка Золотое сердце, махнув рукой, сказал себе:

— Из-за такого товарища не стоит сокрушаться. Раз он бросил меня в дороге, пожалев куска хлеба, добра от него ждать нечего!..

Николка Золотое сердце перекинул через плечо пустую котомку и, весело насвистывая, бодро зашагал вперед один. Шел, шел и к заходу солнца добрался до другого леса. Там, на самой опушке, усталый путник увидел странный домик.

Маленький, беленький, словно только что вылезший из-под земли грибок, домик тот стоял на серебряных утиных ножках и непрерывно вертелся, как юла. А из распахнутых золотых дверей и четырех золотых окошек веяло на усталого путника ледяным холодом.

— Будь, что будет, — сказал Николка Золотое сердце, пересилив страх, — но я должен попасть в этот домик, поглядеть, что в нем есть!

Когда домик повернулся к нему передом и Николка очутился прямо перед распахнутой дверью, он недолго думая прыгнул на порог и вошел внутрь.

В домике была одна-единственная горница. Первое, что бросилось Николке в глаза, был стоявший посередине горницы стол, накрытый белой, как снег, скатертью. На столе дымились три жареные курицы. Рядом лежали три свежеиспеченных душистых белых каравая с румяной корочкой. А посередине стола стояли три золотых кувшина с искрометным вином.

Незваный гость заглянул во все уголки — в горнице, кроме него, не было живой души.

— Что ж, раз некому пригласить меня за стол, я сам сяду! — засмеялся Николка Золотое сердце и шагнул к уставленному яствами столу, решив на скорую руку расправиться и с курами, и с караваями, и с вином.

Однако, сев за стол, он раздумал:

«Нет, так не годится. Кто знает, скольких голодных людей, вроде меня, ждет эта трапеза!»

И хоть у Николки с голодухи темнело в глазах, он удовольствовался тем, что отломил от каждой курицы по одному крылышку, отщипнул от каждого каравая по кусочку корочки. Заморив червячка, отпил из каждого золотого кувшина по глотку вина, а потом забрался под одну из стоявших в горнице трех кроватей, притаился и стал ждать, что будет дальше.

Покамест в горницу сквозь золотые окна и распахнутую золотую дверь проникали последние лучи заходящего солнца, в домике, где прятался Николка Золотое сердце, царила тишина. Но как только солнце скрылось за темным лесом и в горнице воцарился мрак, у самых окон вдруг раздался страшный грохот и свист; казалось, свирепый вихрь, налетев, ломал ветви, выворачивал с корнем деревья… Домик перестал вертеться, в горнице стало светло, будто днем, и в нее со зловещим хохотом влетели одна за другой верхом на метлах три старухи, три ведьмы.

Увидев их из своего укрытия, Николка Золотое сердце чуть не помер со страху — уж больно страшный был вид у старушенций!..

У первой, самой старой ведьмы, на плечах вместо человеческой головы покачивалась вправо-влево голова совы. Из ее выпученных круглых глаз вылетали темные языки пламени.

Туловище второй ведьмы, длинное, как шест, и гибкое, как тростник, заканчивалось маленькой крысиной мордой, а глаза метали во все стороны красные искры.

У третьей ведьмы, самой молодой, морда была лисья. В ее хитрых глазах сверкали злые огоньки…

Николка Золотое сердце тут же назвал первую ведьму Совой, вторую Крысой, а третью — Лисьей мордой. Эти прозвища как нельзя лучше пристали к ним, поэтому и мы не будем терять время на поиски новых имен, а лучше поскорей продолжим сказку.

Итак, слушайте, что было дальше!

Спрятав свои метлы, ведьмы бросились к уставленному яствами столу, схватили в руки по курице, и горница огласилась таким яростным рычанием и таким громким чавканьем, словно это пировали не три старухи, а целая свора изголодавшихся до смерти волков… Неистовое рычание и чавканье продолжалось долго-долго. И только когда была обглодана последняя косточка, съедена последняя крошка хлеба и выпита последняя капля вина, в горнице вновь воцарилась тишина.