Тут телефон затрезвонил. Он у Игоря прямо на полу обретался, у кровати. Взял трубку — Настя.

— Игорь, что случилось?

— А что случилось?

— Мне Наташка звонила.

Трепло Валерка!

— Ну и что она говорит?

— Что тебе угрожали. Из-за меня. Даже ножом пугали. Так?

— Ну так…

— А ты не струсил! Валерка сказал, что он специально сегодня ко мне во двор приезжал, думал, драка будет, а ты прошел сквозь них, как нож сквозь масло…

«Нож сквозь масло» — это явно из Валеркиного репертуара. Как он Игоревы подвиги расписал — можно себе представить! Зря, выходит, Игорь на него сейчас клепал: друг — он во всем друг.

— Какой там нож, какое масло… — трудно было Игорю это произнести, но иначе не мог. — Струсил я, Настя, как последний первоклашка. И если б не Валерка, не знаю, что было бы.

— Вот что, — голос Насти стал деловым и строгим.—

Теперь я тебя провожать буду. Каждый раз. Сначала ты меня — до подъезда, а потом я тебя — до троллейбуса.

Что ж, это выход. При Насте, можно быть уверенным, к Игорю никто из тех парней не прицепится. Только воспользуется ли он им, этим выходом? Надо уж совсем себя не уважать…

— Вздор, Настасья, ты что придумала?

— А что? Я знаю этих парней. Подонки. Вадька там один, пэтэушник, он в меня в прошлом году влюбился, проходу не давал, а я его отшила разок. Теперь он считает, что я никого не могу полюбить — не имею права.

— А ты можешь? — с замиранием сердца, полушепотом.

И так же, полушепотом, в ответ:

— Могу.

И повесила трубку.

До завтра.

Ничего вроде не сказано, а как радостно! Кажется, не было никакого вечера унижений, вечера страхов, стыда…

Но был он, был, не обманывай себя, Игорь. И, как ни горько, не заслонить радостью гаденького ощущения собственной трусливой беспомощности…

В доме все еще спали, когда Игорь на цыпочках прошел к окну по крашеным молчаливым половицам и настежь распахнул его. Оно выходило на улицу, по-прежнему пустынную. Пахло сеном, прелой травой и еще — отчетливо — гарью. Запах гари тянулся откуда-то издалека, будто напоминание о недавнем пожаре.

Где он был? В центре города? На окраине?.. На небе ни облачка, ни дымка — ровное, белесое, выгоревшее за лето полотно. Но запах такой, будто полгорода сгорело.

Игорь тихонько открыл дверь, прошел через пустую общую комнату, через прихожую, выбрался во двор. Восемь на часах, на хороших часах марки «Слава», которые Игорь прятал в кармане брюк, скрывал ото всех — здесь, в прошлом. Можно себе представить изумление старика Лед- нева, если бы он узрел эти супермодные «тикалки» с зеленоватым циферблатом под граненым стеклом. Пока не узрел, Игорь был осторожен.

Умылся до пояса, попрыгал для приличия — вроде и зарядку Сделал. Хорошо бы позавтракать! Мало ли каким день выдастся… А до десяти утра, до встречи с неведомым дядей Матвеем еще далеко.

На крыльцо вышла Софья Демидовна, увидела Игоря, охнула:

— Ох, батюшки! А ну, брысь в дом, мне умыться надо.

Она куталась в клетчатый платок-плед, под которым,

как определил Игорь, виднелся розовый, до пят, халат. Судя по ее улыбающемуся лицу, особого стеснения она не испытывала, а охала так, для приличия.

Тем не менее Игорь подхватил рубаху, оброненную на траву, шаркнул ножкой, подняв при этом небольшое облачко пыли, и немедленно ретировался в дом, повторяя:

— Пардон, пардон, я слеп, я ничего не вижу…

Но на крыльце задержался, спросил:

— Покормите, хозяюшка?

— Буди своего спутника. Завтракать станем.

Будить Леднева — дело привычное. Каждое утро Игорь

им занимался, навострился. И сегодня — со стонами, с обидами и мелкими оскорблениями — но поднялся старик. Умываться не пожелал:

— Мне от воды еще больше спать хочется. Я и так чистый. Ты что, забыл: мы же третьего дня в бане мылись…

Бог с ним, пусть не умывается. Но вот как его дома оставить, чтоб не увязался за Игорем? Проблема! Помнится, еще вчера под вечер выражал он желание побродить по городу. Говорил:

— Все равно Пеликана ждать…

И сказал это при хозяйке. Она, естественно, удивилась:

— Кого ждать?

— Григория Львовича, — ничтоже сумняшеся, объяснил Леднев.

— Как-то вы его странно назвали…

Пришлось Игорю вмешаться:

— Был случай. Григорий Львович нам одну байку рассказывал, про пеликана. С тех пор мы его так иногда называем. В шутку. Он не обижается… — и безжалостно лягнул под столом ногу профессора.

Тот покривился, но смолчал. Потом, когда одни остались, не преминул поинтересоваться:

— Это что ж такого я сморозил?

— Глупость, — объяснил Игорь. — Видите: Софья Демидовна удивилась. Значит, Пеликан не афиширует здесь свое прозвище.

— Странно, — недоумевал Леднев. — Здесь, с родными, не афиширует, а с нами, посторонними, пожалте бриться. Мы, божьей милостью, Пеликан Единственный…

Игорю это тоже казалось странным. Приученный всему искать пусть собственное, но объяснение, он и тут нашелся: в доме у Софьи Пеликан — человек респектабельный, куда как лояльный. Вон вчера из контрразведки приходили. Скажи им Софья, простая душа, про птичье прозвище — чего бы они не заподозрили только! А так — Григорий Львович, солидный мужчина, отсутствует за неимением в наличии. А то, что им, посторонним, Пеликаном назвался — так на то они и посторонние: сегодня есть, завтра — ищи свищи! Им как раз подлинную фамилию знать не следует.

Все это могло соответствовать истине при одном условии: Пеликан или бывший, или настоящий нелегал. А в том Игорь уже и не сомневался.

Завтракали вчетвером. Лида сидела напротив Игоря и смотрела на него если и не влюбленно, то с восторгом. Игорю было неудобно. Он на Лиду не глядел, уставился в тарелку с овсяной — нелюбимой! — кашей, скреб ее ложкой. Восторг инфантильной гимназистки он относил за счет прочитанных вчера стихов. И не столько Блока, сколько тех, что она за Игоревы приняла… Как же: знакомство с пиитом! Такой факт юной барышне-эмансипе легко головенку кружит.

Поели. Игорь хозяйку поблагодарил, попросил разрешения покинуть стол:

— Мне в город надо.

— Я с тобой, — сказал старик Леднев.

Как Игорь и ожидал! Но это было бы полбеды. А тут и Лида свою лепту внесла:

— Можно, я тоже?

Хорошо, на профессора Игорь согласен, но Лида — это уж слишком. Надо было отбояриваться.

— Что вы, что вы! — деланно ужаснулся он. — Чувствуете: запах какой? Говорят, пожары в городе…

Старик Леднев, человек божий, хитрой дипломатии не обученный, немедленно вопросил:

— Кто говорит?

— Там… — туманно объяснил Игорь, ибо ясно было: ни с кем он не беседовал, просто не успел с утра.

И старик Леднев это прекрасно понял, хмыкнул и ручки потер.

— Ну раз там… А мы пожаров не боимся, правда,

Лидочка? Мы пойдем и посмотрим… И вообще, в юности я служил в пожарной команде, я все знаю, — тут он на спинку стула откинулся, глаза блаженно прикрыл. — Какие першероны, серые в яблоках! А каски, каски, начищены, как зеркала… И брандмайор впереди… — сладко ему было вспоминать то, чего, на взгляд Игоря, никогда в его жизни не существовало.

Софья Демидовна робко вставила:

— Может, и вправду опасно, а, Лида?

Старик Леднев очнулся от сладких воспоминаний и яростно воспротивился:

— Абсолютно не страшно, любезная Софья Демидовна. Я Лидочку ни на шаг от себя не отпущу, следить стану паче цербера. На меня, драгоценная Софья Демидовна, можно положиться безо всякой опаски.

— Да-а? — с сомнением протянула хозяйка, но спорить не стала.

А старик Леднев, довольный победой, так славно и просто одержанной, рвался в бой.

— Если идти, господа, то немедля. В путь, в путь, трубы зовут.

В городе было неспокойно. По дороге выяснили, что ночью какие-то злоумышленники взорвали казармы, расположенные на другом конце города, в районе Святой слободы. Пожарных частей не осталось, серых в яблоках першеронов — или на ком они тут ездили? — давным-дав- но мобилизовали не то белые, не то красные, как, впрочем, и топорников. Брандмайоры сами воевать тронулись — за единую и неделимую, а также святую Русь, опоганенную теми красными, к кому ихние, брандмайоровские, топорники подались. Стало быть, топорниками и опоганенную. Кому уж в таких сложных условиях пожары тушить? Некому. Вот казармы и погорели. Не вчистую, но сильно.

Старик Леднев разговорился с единственным дворником, увиденным Игорем за эти два дня. Дворник был — как положено классическому дворнику — с бородой и метлой, а еще в яловых, в гармошку сапогах и в грязно-белом фартуке. Но без бляхи. Он охотно вступил в беседу с профессором, в подробностях поведал ему о взрыве и пожаре, о том, что «солдатиков побило — ужасть скольки!». И еще добавил: офицерье совсем озверело, хватают с утра кого ни попади.