— Чушь! — вскрикнул Вильно Луц, но палец его, уставленный в потолок, заметно дрогнул. — Она не плакала. Она не могла плакать. Она родилась мёртвой. В её лёгкие не попал воздух. Она не сделала первый вдох.

— Она плакала. Я сам помню. Я знаю, что это правда.

— Ну и что? Что, если она заплакала? Подумаешь — заплакала! Это ещё не значит, что она выжила. Это совсем ничего не значит. Если бы каждый ребёнок, который захныкал при родах, потом выживал, на земле было бы очень тесно. Всем места не хватит.

— Где она? — требовательно спросил Питер.

Вильно Луц всхлипнул.

— Где? — повторил Питер.

— Не знаю, — ответил старик. — Её повитуха унесла. Она сказала, что девочка слишком маленькая, что такую кроху нельзя доверить солдафону.

— Но вы говорили, что она умерла. Тыщу раз говорили. Вы мне врали!

— Это не ложь. Это научное предположение. Оставшись без родителей, младенцы часто умирают. А она родилась такой маленькой, слабой…

— Вы мне врали.

— Нет, рядовой Дюшен. Нет. Я врал ради тебя. Я о тебе заботился. Ну, допустим, ты знал бы, что она жива. Что бы ты сделал? Да ничего. Изболелся бы сердцем, и всё тут. Я оберегал тебя от боли. Я растил тебя, чтобы ты стал военным, отважным, как твой отец. Я им всегда восхищался. Сестру твою мне повитуха не отдала. Очень уж она маленькой родилась, невозможно смотреть. Ну что я, солдат, понимаю в младенцах и пелёнках? Солдат воспитает солдата. А девчонку? Куда мне с ней?

Питер поднялся с пола. Подойдя к окну, он стал смотреть на шпиль городского собора и на вьющихся в небе птиц.

— Хватит разговоров, сэр, — сказал Питер. — Завтра я пойду к слонихе, и она отведёт меня к сестре. Я найду сестру, а с вами распрощаюсь. И солдатом я ни за что не стану, потому что это бесполезное и бессмысленное занятие.

— Не говори таких ужасных слов, — попросил Вильно Луц. — Вспомни о своём отце.

— Я помню об отце, — сказал Питер.

Он и правда о нём помнил. Он помнил, каким отец был в саду, какие у него были руки. Помнил он и о том, что отец умер на поле боя, истёк кровью и умер.

Погода ухудшилась. Похолодало ещё больше — хотя казалось, что холоднее уже не бывает. Небеса стали ещё мрачнее — хотя казалось, что мрачнее уже не бывает.

А снег всё не шёл.

В холодной угрюмой спальне «Приюта сестёр вечного света» Адель видела слониху во сне каждую ночь. Сон возвращался настойчиво, и через некоторое время Адель уже могла повторить слово в слово всё, что слониха говорила сестре Мари на пороге приюта. Особенно её завораживала одна фраза — она была так красива и сулила так много, что девочка стала твердить её про себя целыми днями: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей». Она повторяла это как стихи, как благословение, как молитву: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»

— С кем ты разговариваешь? — спросила девочка постарше, по имени Лизетта.

Они сидели вдвоём на приютской кухне и, склонившись над ведёрком, чистили картошку.

— Ни с кем, — ответила Адель.

— Но ты шевелила губами. Я видела. Ты что — то говорила, — настаивала Лизетта.

— Я повторяла слонихины слова, — призналась Адель.

— Чьи слова?

— Слонихины. Из моего сна. Она говорящая.

Лизетта фыркнула.

— Ну ты напридумывала! И что она говорит?

— Слониха стучится и говорит, что ей нужна я, — объяснила Адель и добавила почти шёпотом: — Я думаю, она хочет меня отсюда забрать.

— Забрать? — Лизетта недоверчиво прищурилась. — Интересно, куда?

— Домой, — ответила Адель.

— Ха! Вы только её послушайте! — воскликнула Лизетта. — Домой! — Она снова фыркнула. — Сколько тебе лет?

— Шесть. Почти семь.

— Ну, для почти семи лет ты непроходимо глупа. И тупа. — Лизетта поджала губы.

Тут в кухню кто — то постучал с чёрного хода.

— О, слышишь? — издевательски сказала Лизетта. — Стучатся. Наверно, твоя слониха.

Она встала и распахнула дверь.

— Смотри — ка, Адель, — проговорила Лизетта с мерзкой ухмылкой. — Смотри, кто к нам пожаловал. Это же слониха! За тобой пришла! Домой сейчас тебя отведёт.

Никакой слонихи на пороге, разумеется, не было. Там стоял городской нищий с чёрной собакой.

— Нечего нам тебе подать, — грубо сказала Лизетта. — Мы сироты. Это сиротский приют. — И она топнула ногой.

— Здесь сиротский приют, голод зол, холод лют, — подхватил нищий, — но слониха пришла за тобой. Прочь по снегу уводит с собой. Ах, Адель, погляди, поспеши, не проспи…

Адель посмотрела в глаза нищему и поняла, что он очень хочет есть.

— Жди чудесную весть, расчудесную, — тянул нищий. — Расчудесная весть станет песнею… Все изменится враз, и слониха твоя про…

— Хватит выть! — оборвала его Лизетта и, захлопнув дверь, уселась возле Адели. — Ну теперь — то ты понимаешь, кто тут на самом деле ходит и в двери стучится? Слепые собаки. И нищие со своими бессмысленными песенками. Неужели ты думаешь, что нас хоть кто — нибудь заберёт домой? Они сами бездомные.

— Он голодный, — вымолвила Адель, и по её щеке покатилась слеза, потом еще одна… еще…

— Ну и что? — Лизетта пожала плечами. — Все голодные. Ты знаешь хоть кого — то, кто не хочет есть?

— Не знаю, — честно ответила Адель, потому что она и сама всегда хотела есть.

— Вот именно. Мы тут все голодные. И что из этого?

Адель не знала, как ответить. Единственные слова, которые пришли ей на ум, были слонихины. Их было не очень много, но они были оттуда, из её сна, и Адель снова принялась повторять их про себя: «За девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей; за девочкой пришла я, вы Аделью её зовёте, туда уведу, где место ей…»

— Перестань шевелить губами, — строго сказала Лизетта. — Пойми ты уже, никто за нами не придёт.

В первую субботу месяца весь город Балтиз устремился поглядеть на слониху. Очередь тянулась по улицам и переулкам от дворца графини Квинтет вниз под гору и терялась вдали. Кого тут только не было: молодые люди с нафабренными усами и напомаженными волосами; чистенькие морщинистые старушки в пышных, взятых взаймы нарядах; свечных дел мастера, от которых пахло пчелиным воском; прачки с красными, стёртыми пальцами и надеждой в глазах; младенцы, ещё не отнятые от материнской груди, и старики, грузно опиравшиеся на суковатые палки.

Шляпницы стояли с гордо поднятыми головами, водрузив на них свои последние творения. Фонарщики с красными от постоянного недосыпа глазами стояли возле дворников, державших метлы наперевес, точно мечи перед боем. Священники и гадалки стояли бок о бок и украдкой бросали друг на друга негодующие взгляды.

В этой очереди собрались все, весь город выстроился, чтобы посмотреть на слониху. Одни верили, другие надеялись, третьи жаждали мести. Все мечтали о любви. Люди стояли и ждали.

Они знали, что чудес не бывает, но каждый всё — таки втайне рассчитывал, что чудо свершится, что достаточно просто взглянуть на слониху, как все их чаяния сбудутся.

Мужчина, стоявший в очереди перед Питером, был весь в чёрном — вплоть до шляпы с широченными полями. Беспрестанно покачиваясь с носка на пятку, он бормотал: «Размеры слонов потрясают воображение. Размеры слонов бесконечно потрясают воображение. Сейчас я сообщу вам истинные размеры слонов…»

Питер навострил уши. Ему ужасно хотелось узнать про размеры слонов. Это, должно быть, очень полезные сведения. Но человек в чёрном так ни разу и не дошёл до цифр. Посулив сообщить размеры слонов, он выдерживал эффектную паузу, набирал в лёгкие воздух — и, раскачиваясь с носка на пятку, начинал всё сызнова: «Размеры слонов потрясают воображение.

Размеры слонов бесконечно потрясают воображение…

Очередь продвигалась медленно, в час по чайной ложке. К счастью, к концу дня бормотание стоявшего впереди человека стало не так слышно, поскольку появился нищий и заглушил его своим пением. Он стоял, как всегда, с протянутой рукой, а у его ног сидела большая чёрная собака.

Песня была сладкой, щемящей. Питер слушал, закрыв глаза. Эти звуки помогали сердцу биться и усмиряли его бешеный стук. Они утешали и вселяли надежду.

— Ах, Адель, погляди, — пел нищий, — поспеши, не проспи…

— Адель?

Питер обернулся, посмотрел на нищего, а тот — о Господи! — снова пропел её имя.

Адель!

— Пусть он возьмёт её на руки, — сказала мама повивальной бабке в ту ночь, когда родилась его сестра, в ту ночь, когда умерла его мама.

— Боязно мне что — то, — ответила повитуха. — Он же сам от горшка два вершка.

— Нет — нет, дайте ему ребёнка, — повторила мама.

Питеру вложили в руки запелёнутую девочку.