Ворота закрылись, засов задвинули. С этих пор владелицей слонихи стала графиня Квинтет, потому что графиня заплатила владельцу оперного театра столько денег, что их должно было хватить на ремонт перекрытий и на два, а то и три слоя черепицы, чтобы крыша снова была как новенькая.

Слониха принадлежала теперь графине Квинтет, которая не преминула написать письмо мадам ЛеВон, чтобы выразить — в самых пространных и изящных выражениях — своё возмущение этой чудовищной, этой непостижимой трагедией и ужасной участью несчастной мадам ЛеВон, а также предложить ей свою поддержку, дабы примерно наказать фокусника.

Отныне судьба слонихи была в руках графини Квинтет, ибо графиня внесла весьма и весьма внушительную сумму в Фонд поддержки городской полиции.

Так что слониха была графинина — от хобота до хвоста. Животное поместили в бальном зале, и все дамы и господа — герцоги с герцогинями, князья с княгинями — валом повалили в гости к графине Квинтет.

Графиня со слонихой стали душой общества. Во дворце графини Квинтет забурлила светская жизнь города Балтиза.

Питеру снился сон. Впереди него по полю идёт Вильно Луц, а он, Питер, бежит следом, но никак не может его догнать.

— Быстрее! — торопит его старый вояка. — Ты должен бегать как настоящий солдат.

Поле засеяно пшеницей, и, пока Питер бежит, колосья растут прямо на глазах: вот они по колено, по пояс, по грудь… Вот наконец они становятся такими высокими, что Вильно Луц совершенно исчезает из виду. До Питера доносится только его голос: «Быстрее, быстрее! Беги, ты — мужчина! Беги, ты — солдат!»

— Бесполезно, — громко произносит Питер. — Я отстал. Мне его не догнать. Чего зря бегать?

Он садится на землю и смотрит вверх, на синее небо, а со всех сторон тянется ввысь пшеница, окружая его надежной золотой стеной.

— Прямо как в золотом склепе, — думает Питер. — Можно остаться тут навсегда. И никто меня не найдёт».

— Да, — решает он. — Я останусь здесь.

И тут он замечает в золотой пшеничной стене деревянную дверцу.

Питер встаёт, подходит поближе, стучит — и дверца распахивается сама собой.

— Эй, — кричит Питер. — Есть тут кто?

Тишина.

— Эге — гей! — кричит Питер погромче.

Ответа опять нет. Тогда он переступает через порог и оказывается в квартире, где жил когда — то с отцом и матерью. И слышит плач. Питер входит в спальню. Там, на кровати, завёрнутый в одеяльце, лежит младенец. Питер почему — то уже знает, что это девочка. Она в комнате совсем одна.

— Чей это ребёнок? — спрашивает Питер. — Чей же это ребёнок?

Малышка меж тем продолжает плакать, да так горько, что Питер не выдерживает и берёт её на руки.

— Ш — ш — ш, — произносит он, — ш — ш — ш, тише…

Он прижимает к себе свёрточек с ребёнком, принимается укачивать. Спустя некоторое время девочка смолкает и засыпает. А Питер не устаёт удивляться, какая она крошечная, как легко ему ее держать и как уютно она устроилась у него на руках.

Дверца, через которую он вошёл, так и осталась открытой, и он слышит, как в пшеничных колосьях посвистывает ветер.

Выглянув в окно, он видит огненно — золотое закатное солнце — оно висит уже совсем низко над полем. А вокруг, сколько хватает глаз, только свет, красноватый вечерний свет. Внезапно он понимает, совершенно ясно, без вопросов и сомнений: это не чужой ребёнок, это его сестра Адель.

И тут Питер проснулся. Он резко сел, оглядел тёмный чердак и сказал:

— Но ведь так всё и было! Она громко кричала. Я же помню. И я взял её на руки. Она плакала. Значит, она вовсе не родилась мёртвой. Значит» Вильно Луц врёт, что она не дышала. Она плакала! Плачут только живые.

Он снова лёг и представил, как он её держит… как мало она весит… совсем крошка…

«Да, — думал он, — она точно плакала. И я её держал. И обещал маме, что буду всегда о ней заботиться. Так всё и было. Это правда».

Он закрыл глаза и снова увидел дверцу из своего сна, снова почувствовал, каково это — войти в дом своего детства, взять на руки сестру, выглянуть в окно и увидеть свет… много света…

Его сон так красив, так правдив. В нём нельзя сомневаться. Значит, гадалка сказала чистую правду. А раз то, что она сказала про его сестру, правда, так, может, и про слониху она все верно говорила и слониха приведет его к сестре?

— Слониха, — произнёс Питер.

Он сказал «слониха» всему и всем — кромешной тьме чердака, храпу Вильно Луца, спящему, равнодушному Балтизу.

— Главное сейчас — слониха, — продолжал Питер. — Теперь все в городе знают, где её держат. Она во дворце графини Квинтет. Надо каким — то образом туда пробраться. Спрошу — ка я Лео Матьена. Он полицейский, страж закона, он подскажет, что делать. Наверняка существует какой — нибудь способ попасть во дворец к графине, а там — к слонихе, и тогда всё наконец распутается, все встанет на свои места, потому что Адель жива. Она жива.

Меньше чем в пяти кварталах от меблированных комнат Полонез» находился сиротский приют. Для такого тёмного мрачного заведения название у него было неожиданное — «Приют сестёр вечного света». На самом верхнем этаже здания, в котором располагался приют, была огромная сводчатая спальня — голая и душная, как пещера, — с маленькими железными кроватками. Они стояли в ряд, точно металлические солдаты, и на каждой спала сиротка. На последней кровати, возле стенки, спала маленькая девочка по имени Адель.

Приютские дети прекрасно знали о происшествии в оперном театре, и вскоре после этой истории Адели начала сниться слониха.

В девочкином сне слониха приходила к дверям приюта и громко стучала. Сестра Мари (монашка — привратница, единственная, кому разрешалось открывать и закрывать двери «Приюта сестёр вечного света», потому что она принимала в приют никому не нужных детей) спешила на стук.

— Вечер вам добрейший! — говорила во сне слониха и склоняла голову перед сестрой Мари. — Я пришла маленькое существо забрать у вас. За девочкой пришла я, вы Аделью её зовете.

— Простите, — говорила сестра Мари. — Я вас не понимаю.

— Адель нужна мне, — повторяла слониха. — Её пришла забрать я. Место ей не тут.

— Повторите погромче, прошу вас, — говорила сестра Мари. — Я совсем стара и плохо слышу.

— Девочка нужна мне, вы Аделыо её зовёте. — Слониха чуть повышала голос. — За ней пришла я, туда уведу, где место ей.

— Простите великодушно, — говорила сестра Мари, и лицо её становилось совсем печальным. — Я не понимаю ни слова. Может, вы говорите так неразборчиво, потому что вы слониха? Быть может, всё дело в этом? Это и есть причина затруднений, которые возникают в нашей беседе? Поймите меня правильно, я ничего не имею против слонов. Вы прекрасная, грациозная представительница слоновьего племени и, судя по всему, вы замечательно воспитаны. Но факт остаётся фактом, ваша речь для меня нечленораздельна, посему я вынуждена сказать вам «спокойной ночи».

И сестра Мари решительно закрывала двери.

Сверху, из окна спальни, Адель смотрела, как слониха уходит.

— Госпожа слониха! — кричала она и била кулачком по оконной раме. — Я здесь! Я Адель! Вы же за мной пришли!

Но слониха уходила прочь, не оглядываясь. Она шла по улице и становилась с каждым шагом всё меньше и меньше, а потом, прежде чем исчезнуть, превращалась в мышку. Так часто бывает во сне: раз и готово! И вот уже не огромная слониха, а крошечная мышка спешит поскорее скрыться в сточной канаве. Адели её уже не догнать. Когда мышка окончательно скрывалась из виду, начинал валить снег. И вокруг становилось белым — бело. Снег падал и падал, покрывая булыжную мостовую и черепичные крыши. Весь мир постепенно исчезал, точно его стирали ластиком.

В конце концов вокруг не оставалось ничего и никого. Только Адель стояла у окна в своём сне и ждала.

Балтиз оказался отрезан от внешнего мира. Только в осаде его держал не враг, а погода. Никто из жителей города не мог припомнить такой беспросветно серой, такой угрюмой и унылой зимы. Где же солнце? Неужели оно никогда не выглянет, не засветит? Ну ладно, пускай не светит солнце, но пусть хотя бы пойдёт снег! Пусть посветлеет! Пусть хоть что — нибудь изменится в природе! Хоть что — нибудь…

Да, кстати, если уж зима так мрачна и отвратительна, неужели справедливо скрывать от большинства горожан свалившуюся с неба слониху — столь чудное, столь милое, столь вдохновляющее создание? А ведь она до сих пор заперта во дворце графини Квинтет, и видят её только знатные люди.

Нет, это несправедливо. Совсем несправедливо.

И вот около дворца графини собралась целая толпа. Горожане начали колотить в ворота, за которыми держали слониху, а когда никто им не открыл, они навалились, надеясь, что ворота распахнутся под их натиском. Но ворота были заперты крепко — накрепко — на засов.