Степан тоже мог бы найти место, откуда виден переулок, но на поплавке совершенно неизвестно, где были глаза. Он всё отлично видел вокруг себя, но самих глаз нащупать не мог. Водил, водил поплавком около щёлки в заборе и только раз на полминутки увидел переулок, а потом снова сбился с этой щёлки. Угрюмый, он сел на землю, прислонясь к забору спиной.

Сколько прошло времени — неизвестно. Может быть, несколько минут, а может, полдня. Вдруг Калитка потянула Степана за рукав и отодвинулась от круглой дырки в заборе. Поплавок понял, что она предлагает ему посмотреть в переулок. Дыра была большая, и он быстрее, чем щель, нашёл её не видным никому глазом.

По переулку шла белобрысая девчонка. Нос у неё был до того курносый, что без смеха невозможно смотреть. Стёпа сейчас же расхохотался и потерял дыру. Лидка тихонько уакала над его поплавком и продолжала дёргать за рукав. Видно, она хотела сказать что-то дельное. Девчонки, по мнению Степана, были способны на это. Но ведь объяснить Лидка ничего не могла. Вот беда. Она снова приложила глаз к дыре и, заволновалась: курносая девчонка, мелькая белыми тапочками, уже прошла мимо них и с каждым шагом становилась всё дальше и дальше. Сейчас совсем уйдёт.

— Уа-а-а! — во весь голос заорала Лидка.

Крик вырвался у неё неожиданно: ведь это была знакомая девчонка, и Калитка хотела крикнуть: «Лариска-а!», а получилось «уа-а-а!». И от обиды, что она слова не может сказать по-человечески, Лидка заревела на весь огород и переулок впридачу. А рёв-то у нее был тоже ясельный, уашный.

Белобрысая девчонка остановилась. Прислушалась, обернулась и подошла к забору. Там, за забором, кроме детского нлача, слышалась какая-то возня. (Это Степан пытался запихнуть соску в Лидкин рот.)

— Замолчи ты, замолчи, ненормальная! Кому говорят!

— Эй, кто там ребёнка мучает?! — забарабанила в забор курносая.

Стёпа сейчас же бросил Лидку и в страхе прижался спиной к забору. А Лидка от такого громкого рёва сразу не могла остановиться и продолжала всхлипывать, хотя уже наполовину тише.

Белобрысая всё барабанила и барабанила кулаком в забор. У Степана в поплавке даже звон пошёл. И зачем он прижался к забору? Уползти бы куда-нибудь подальше, но шевелиться он боялся. А чего он, собственно говоря, боится? Что ему может сделать какая-то незнакомая белобрысая девчонка? Ничего не может. Ну абсолютно же ничего. И Степан пошевелился. Отодвинулся от забора. Звенеть в поплавке перестало.

Так у Стёпки бывало всегда. Сначала испугается, задрожит, а потом разберётся, что к чему, и страх проходит.

«А может, она надёжная? — вдруг подумал он. — Взять да и попросить её помочь. Ещё неизвестно, что Борис и Лёвка сделать сумеют».

— Эй, чего, барабанишь? Забор трясётся! — подал голос Степан.

— А ты не мучай ребёнка!

— А никто не мучает никакого ребёнка!

— Нет, мучаешь, я же слышу.

Степану показалось, что девчонка лезет на забор смотреть, как он мучает несуществующего ребёнка и стучит уже не руками, а ногами. Он даже поплавок вверх поднял посмотреть, не видна ли её голова. Но головы над забором пока не было.

— Знаешь что? Перестань стучать, я тебе дело скажу.

— Какое дело?

Стук прекратился.

— Иди вон туда, на угол, я там скажу.

И Степан на четвереньках пополз к углу забора, где росла такая густющая, такая высоченная крапивища, что верхушки её смотрели в переулок через забор. Уж в том месте девчонка ни за что на забор не полезет: побоится крапивы.

Следом за Степаном поползла и Лидка. Она уже не очень всхлипывала.

Вот они, совершенно обкрапивленные, долезли до угла. Белобрысая девчонка, которая давно была там, заметила, что верхушки крапивы в углу зашевелились.

— Ну, что? Какое дело?

— Вот, понимаешь… — Степан замолчал.

Если бы здесь были Лёвка или Борис или у Лидки нормальная голова, то они живо объяснили бы всё, как надо. А он, Степан, не умел рассказывать. По натуре он был очень тихий и молчаливый парень, этот Стёпа-поплавок. Ну как, какими словами всё объяснить? Лидке он погрозил пальцем, чтоб молчала, а то всё дело испортит.

Лидка и сама это понимала. На всякий случай, чтоб безопаснее было, она сама себе в рот соску сунула и изо всей силы зажала её беззубыми дёснами.

— Понимаешь, — Стёпа, ища слова, хотел почесать в затылке, но рука наткнулась на твёрдое гусиное перо и в страхе отдёрнулась, — понимаешь… трое ребят попали в беду.

— Уа, уа, — Лидка возмущённо выплюнула соску, но уакнула не очень громко.

— Не трое, а четверо, — спохватился Степан, — четверо, понимаешь.

— Понимаю, четверо. А в какую беду?

Степан молчал. Ну как всё объяснить?

— Я тебе потом расскажу, в какую. А ты, если человек, то есть если надёжный, то помоги.

— А я могу?

— Можешь.

— А как?

Степан опять замолчал, повернулся к Лидке, не поможет ли она? А Лидка приложила к уху сжатый кулак и беззвучно зашевелила губами. Степан понял, обрадовался.

— В общем, так, у тебя две копейки есть?

— Есть.

— Иди к автомату и позвони. Позови Берёзу, — он назвал номер.

— Кого?

— Петьку Берёзова, в общем.

— Понятно.

— Спроси, какой был сегодня последний урок и что задали.

— А зачем?

— Я тебе потом скажу, зачем. Вот любопытная.

— А потом что?

— Потом? А ты в каком классе?

Девчонка ответила.

— Ой, как и мы! Вот здорово! Потом вот что: возьмёшь свой учебник, по которому задали, и принесёшь сюда.

— А потом?

— А потом расскажешь, что нам задали… Только через забор.

— Через забор?

— Через забор.

— А потом?

— А потом швырнёшь нам учебник сюда.

— Ну, а потом, потом что всё-таки?

— А потом… больше ничего… Потом через полчаса мы выйдем к тебе и всё расскажем. А пока нельзя.

Девчонка замолчала. И Степан тоже. Лидка тревожно, вопросительно потянула его за рукав. Степан заговорил:

— Ты здесь?

— Здесь.

— А чего молчишь?

— А что говорить?

— Ну иди, позвони, а?

— Не пойду.

— Почему? Боишься, что мы учебник порвём?

— Подумаешь — учебник.

— Две копейки жалко? Мы отдадим потом.

— Выдумал! Что я, жадина? А звонить не пойду. Сам не можешь позвонить, если тебе нужно? Разыгрываете меня, чтоб потом издеваться, нашли, мол, дурочку, звонить побежала. Знаю я вас.

— Вот честное пионерское не будем издеваться. Самое честное!

— Уа, уа! — Лидка не могла выдержать. Она тоже дала честное пионерское. Самое-пресамое честное.

А девчонка, как услышала уаканье, даже от забора отпрыгнула.

— Что я говорила? Уже издеваетесь?! Нашли занятие — уакать. Под ребёнка подделываются. Лодыри! Ещё какие слова говорят: «Трое попали в беду!» Потом, оказывается, четверо. Не сговорились. И не стыдно? Слышать вас не хочу! — и побежала.

А за забором в крапиве тихо-претихо. Она очень удивилась этой тишине. Ведь там прятались издеватели-мальчишки. Они сейчас должны были сесть верхом на забор и улюлюкать ей вслед. А в крапиве было ужасно тихо, будто никого нет.

Девчонка оглянулась и пошла шагом. Вот она уже дошла до угла, чуть-чуть задержалась на углу и… завернула. Не стало видно ни забора, ни крапивы.

Лидка опять заплакала и уткнула лицо в колени. Только сейчас она плакала тихо-тихо. Степан повернулся к ней спиной и сердито проворчал:

— Теперь можешь громко реветь, чего же ты?

А она заплакала ещё тише. Совсем неслышно. Только всхлипывает. Только плечи вздрагивают. Тихо-тихо в крапиве, будто совсем никого нет.

А курносая девчонка Лариска идёт по улице и думает: вот как чудно в жизни бывает. Только дашь себе слово никогда больше по телефону-автомату не говорить, и тут же надо звонить. Она, конечно, позвонит этому самому Берёзе. А вдруг там, за забором, действительно что-нибудь случилось?! Что ей, трудно позвонить?!

А если ничего не случилось, ну и пусть издеваются! Пусть дразнятся! Этим только свою глупость покажут. А она таких дураков презирать будет. Пре-зи-рать! И всё.

Подойдя к автомату, Лариска остолбенела. В застеклённой кабине стоял… нет, нет, это был не тот, а другой мальчишка. Тот был высокий, длинный, а этот низенький, курбастенький, но… такой же, точно такой непонятный, чудной, как и тот. Такая же шапка из лопухов глубоко надвинута на голову. Голова же неизвестно зачем повязана, только у того полосатым полотенцем, а у этого косынкой. Так же пугливо он оглядывается по сторонам, и точно такой же букет из лопухов держит перед собой, пряча в него лицо.

А зачем прятать лицо, если оно лицо как лицо? В том-то и дело, что сквозь букет не лицо просвечивает. Не лицо! А что? Лариса поближе подошла к автомату.

Непонятный мальчишка поднимал трубку и тут же энергично вешал её на рычаг. После каждого раза лез пальцем в окошечко с надписью «Возврат монеты». Но монеты всё не оказывалось и не оказывалось. Это он выуживал чужие две копейки, думая, что автомат добрый и даст их ему. Но он не давал. Мальчишка разозлился и стукнул кулаком по аппарату.