Зато, как же радовались теперь, те поденщики, которых эти злодеи обворовали! И смеялись, и плакали, и обнимались, и крепко к себе прижимали, полученное назад своё пропавшее было добро! Особенно тот, которой нашёл свою сумку, с зашитыми в ней всеми своими деньгами! Да — всё оказалось на месте!

Хлапича же извлекли из муки, и с великой радостью и почётом, понесли на руках, вниз во двор — как настоящего героя!. А сам «герой» крепко прижимал к сердцу свои лаковые сапожки и был он и рад, и счастлив, и горд, как настоящий принц вернувшейся с победой!

 Теперь все были довольны. Одна только старая и больная мать Рыжего Грга плакала в своей постели. Она, конечно, до сих пор ничего не знала о проделках своего сына, но её бедное материнское сердце уже давно чуяло беду… Самого-то Грга в это время дома не было, так как по ночам он обыкновенно отправлялся творить свои чёрные дела. Но его бедная мать, хоть и знала теперь в каких скверных делах он участвует, всё равно боялась, что если крестьяне его найдут, то обязательно побьют, а то и прибьют, и покалечат, или даже забьют насмерть. Она прекрасно слышала, как крестьяне переговаривались в доме и во дворе:

— Если бы Грга этот был сейчас здесь, я бы его точно поколотил! — сказал один крестьянин сердито. — Голову бы ему оторвал! — крикнул другой.

— В огонь бы его швырнул! — отозвался третий.

Так вот говорили между собой крестьяне. А крестьяне, надо вам знать, что говорят — то и делают!

«Всё это, конечно, так» — подумал Хлапич, — «только боюсь, что от побоев Грга лучше не станет…» И подумав так, Хлапич вошёл в комнату несчастной матери Грга и потихоньку сказал ей:

— Не надо плакать, госпожа. Я знаю вашего сына — вчера вечером один работник показали мне его, когда он проходил мимо сенокоса. Если он встретится мне на моем пути, я скажу ему, чтоб не возвращался он в село. Я скажу ему, пусть он оставит этого разбойника — Чёрного человека, и идёт себе по свету, как все почтенные люди — жить свою жизнь, да счастья и доли искать!

— Бог тебя благослови, мой мальчик! — ответила ему старушка, и потеплело ей на сердце оттого, что хоть один человек на свете, не сердится на её сына и сочувствует её материнскому горю.

И она вложила в руку Хлапичу старенький кружевной платочек, в котором была узлом завязана монета — золотой форинт.

— Передай это моему сыну, если встретишь его — сказала она, и опять заплакала.

Хлапич дал ей своё честное слово, что непременно всё так и сделает! На сём простился он с ней и вышел на двор.

Селян здесь уже не было и работников тоже — каждый, на радостях, потащил свои вещи домой.

Хлапич разыскал драгоценную шкатулку Гиты, со всеми её украшениями и её ненаглядными золотыми серёжками, которая, по счастью, так и стояла тут во дворе, и отнес её Гите.

К чести крестьян, надо сказать, что никто из них не имел дурной привычки — брать чужое! Боже упаси!

Так вот, Хлапич отнёс шкатулку Гите, а она от неожиданности, не могла поверить своим глазам! И, вне себя от радости, закричала громко и бросилась ему на шею, и стала его обнимать-целовать, да так энергично и крепко, что ничего не понявший пёс-Бундаш решил, что она, пожалуй, что… хочет задушить Хлапича! И он начал громко и грозно лаять! То-то было смеху!

А на улице уже стоял белый день, и никто даже не собирался спать…

 Этим днём больше ничего не произошло. И, слава Богу, что ничего не произошло, так как, все очень устали после пожара. Поэтому в этот день многие и вовсе не работали, зато много говорили.

У каждого плетня стояли по две женщины и говорили о пожаре.

Под каждым деревом лежали по трое мужчин и говорили о пожаре. И у колодца…, и на обочине…, и на сельской улице…, и на площади…, и во дворах…, и в палисадниках… — все и везде говорили только о пожаре.

А у каждой лужи играли дети. Но дети уже забыли о пожаре и просто ловили лягушек.

Но все, даже лягушки, хвалили Хлапича за его геройские поступки на пожаре! Да, все сходились на том, что был он — настоящий герой!

У самого же Хлапича болела пятка. Он обжёг её когда был на крыше, как вы помните, залез же он туда совершенно босой. Гита перевязала ему рану и Хлапич, поблагодарив ее, сказал:

— А знаешь, что? Это даже хорошо, что Чёрный человек украл тогда мои сапожки!

— Ну… и что же здесь хорошего? — удивилась Гита.

— А то — сказал Хлапич — что если бы я полез в моих сапожках в огонь, то у меня бы сгорели подметки — они же кожаные! И это была бы страшная потеря! А мои ноги — это ничего! Они же обязательно заживут! Ничего! Не страшно!

Гита сильно удивилась, такому отношению Хлапича к своей ране, уж она-то сама, точно бы проплакала три дня, если бы у неё, не дай Бог! был бы такой ожёг…

Но ей тоже хотелось выглядеть мужественной, и она подняла свой палец на правой руке и сказала:

— Видишь, я — как ты, я тоже была ранена!

Действительно, на сё пальце красовался белый шрам от пореза. Шрам выглядел точно как крест.

— Ух ты! А как это ты поранилась? — с уважением спросил Хлапич. — Наверно было здорово больно?

— Не помню — беспечно ответила Гита — это было так давно, — я тогда была совсем маленькая. Это было ещё до того, как я попала к моему хозяину в цирк.

— А как ты попала к своему хозяину?

— И этого я не помню — ответила Гита.

— А кто тебя привел в цирк?

— Этого я тоже не помню. Хозяин говорит, что у меня нет ни отца, ни матери, — сказала Гита — и это, наверное, так и есть. Ни одна на свете мама не отдала бы меня ему. Да, и никто бы, не отдал меня такому человеку Он такой жестокий, у него такие злые глаза и, наверно, совсем нет сердца… А если бы кто знал, о чём он шепчется по ночам с какими-то страшными людьми… О-о-о! Он точно — нехороший человек…

Гита немного задумалась и сказала:

— Я бы, наверное, была бы не прочь, иметь маму… А как это, Хлапич, бывает… когда у тебя — есть мама?

— Я не знаю, — честно ответил ей Хлапич — у меня тоже нет мамы. Но у меня, конечно, была хозяйка — жена моего мастера, она меня часто защищала. Она была хорошая! А однажды, когда я был совсем сонный, она взяла метлу у меня из рук и подмела мастерскую, наверно, пожалела меня. А может так оно всегда бывает с теми, у кого есть мамы? Хорошо им, наверно…

— Счастливый ты… А знаешь, я бы точно согласилась, чтобы твоя хозяйка сделалась моей мамой… — промолвила Гита и задумалась.

Хлапич хотел было ей объяснить, что это же невозможно, но… он не знал как…

Да, и надо было поторапливаться — крестьяне уже наладились печь ягнёнка, в честь него — Хлапича, и кому же, тогда, как не ему — следовало вращать вертел!

Да, вечером того дня, все в селе были очень веселы и довольны. Все до отвала напились брагой и наелись печёным мясом, и пирогами, и колбасами, и гуляшом, и кашами, и всякой прочей вкуснейшей снедью… А Хлапичу, как дорогому гостю, все предлагали пожить у них, хотя бы немного, пока не пройдёт его ожог на ноге, или даже — остаться навсегда!

 На следующей день Хлапичу и Гите было так тяжело расставаться с крестьянами! За эти два дня они успели к ним привязаться, словно жили тут уже целых три года. Наверное, это случилось потому что они вместе гасили пожар. Так оно действительно и бывает, когда люди вместе переживут большую беду!

Потому-то Гита и Хлапич, покидая село, были очень опечалены. И видя, что они так печальны, крестьяне и сами, огорчались ещё сильнее, потому что и им тоже было тяжело прощаться с ними. Не зная как подбодрить ребят, эти простые добрые люди подкладывали и подкладывали потихоньку в сумку Хлапича свои гостинцы. Кто — печёного мяса, кто — пирогов, кто — хлеба… В конце концов, хлапичева сумка стала выглядеть, как огромный шмель, объевшийся меда.

«Объевшаяся сумка!» — Это было очень забавное зрелище, сначала очень рассмешившее Гиту, а потом и Хлапича, и когда они вышли на большую дорогу, то оба уже совсем развеселились и весело смеялись.

Дорога, пролегавшая между двух огромных зеленых полей, казалась, наверно, соломинкой среди зеленого моря. А Хлапич и Гита — двумя муравьишками, ползущими по этой соломинке.

Наконец, после многих часов пути, они дошли до того места, где эту дорогу пересекала ещё одна, поменьше. Та, по которой они шли, продолжала свой бег, петляя среди полей, а другая, шедшая перекрёстно, спускалась с одного пологого холма и забиралась вверх, скрываясь в густом лесу, на вершине другого холма. Такое место, как вы знаете, называется — «перекресток».