— Тревога! Тревога!
— Что, что такое? — спросил Арлекин, целясь при этом пустой фляжкой в кричавшего на палубе пирата. — На горизонте кит?
— Есть! — выкрикнул Пульчинелла, увидев, что фляжка шмякнулась точнехонько на макушку пирата, который, однако, этого даже не заметил, а продолжал носиться туда-сюда и вопить:
— Тревога! Капитан Тарталья сбежал!
— Как сбежал?! — рыкнул Али Бадалук. — Как он мог сбежать, если все пленники скованы железной цепью?
— Да он просто факир какой-то! — развеселился Арлекин. — Видали таких в праздник на рыночной площади? Его хоть всего обвяжи веревками, как болонскую колбасу, ан не успеешь сосчитать до трех, как он уже свободен как птичка. Ай да капитан! Пульчинелла, куплет в честь капитана!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой объясняется, что свобода на плоту лучше плена на двух судах
«Вообразите себе, достопочтенный пират, что высокородный пленник соглашается быть обмененным только на колокольню Святого Марка! Его предложение в точности заключается в следующем: Вы забираете вышеупомянутую колокольню. После его освобождения Вы возвращаете колокольню со всеми ее колоколами.
Можете сами судить об осуществимости подобного обмена — ведь колокольню невозможно сдвинуть с места! Нам остается только с сожалением прервать переговоры и ждать от Вас нового предложения. Примите уверения в нашей совершенной преданности и прочее».
Первое, что сделал Али Бадалук, получив это послание, — приказал спустить Арлекина с его веревочных качелей на верхушке мачты и зачитал ему письмо Совета Десяти.
— Ну, читай отходную молитву, — сказал он потом. — План полностью провалился. И теперь мне ничто не мешает отрубить тебе голову.
Арлекин в ответ скорчил грустную физиономию.
— Вы себе просто не представляете, до чего мне жаль вашего палача. Он себе весь топор зазубрит о мою крепкую голову!
— Ничего, у нас на борту точильный камень имеется, — утешил его Омар Бакук.
— Нет-нет, вы меня не поняли. Я не за себя переживаю, а за капитана Али.
— Очень благородно с твоей стороны переживать за меня в такую минуту, — незамедлительно отозвался Бадалук. — Ты боишься, что без твоей головы мне будет слишком одиноко? Но не забудь, что моя собственная никуда при этом не денется.
— Ах, не говорите так, добрый капитан. Что меня удручает — так это проруха вашей чести, которая останется на века.
— Что-о-о? Какая еще проруха?
— Судите сами, — с жаром принялся объяснять Арлекин. — Вы торжественно обещали, что освободите меня, если Яснейшая республика примет мое предложение устроить обмен. И она его приняла! Это вы его не принимаете! Вы или ваш владыка и господин, сын вашего государя. И вы, вместо того, чтобы склониться перед его желанием погостить еще некоторое время в венецианской Пьомби, объявляете во всеуслышание о своем желании дать моей голове скатиться на палубу вашего судна? Думаете, халиф вас по головке погладит за подобное самоуправство?
Али Бадалук молчал.
Омар Бакук взялся двумя руками за нижнюю челюсть и только так смог закрыть рот.
— Это верно, вопросы нужно рассматривать со всех сторон, прежде чем принимать решение, — выдавил из себя, наконец, пират. — И в твоих словах есть немалая толика правды. Но вот тебе еще одна сторона вопроса: я смертельно устал стоять здесь и слушать твои разглагольствования. Ты чешешь как сотня адвокатов, пришитых один к другому. Я решил оставить твою голову на твоей шее, но посажу вас всех — тебя с головой и шеей — на плот, спущу в море и отправлю навстречу вашей участи. Надеюсь, она явится вам в виде целого выводка голодных акул.
Арлекин готов был запеть от радости. Но быстро сообразил, что лучше ему показать, как он ужасно расстроен и подавлен, — надо же было и бедного Али Бадалука немного утешить. Так что Арлекин принялся тереть глаза, пока не выдавил из них две слезинки, которые и воробья бы не спасли от жажды, бросился на колени, стонал и стенал. Все оказалось бесполезно (как, впрочем, Арлекин и надеялся). Рыба не успела бы моргнуть глазом, как деревянный плот оказался сколочен и спущен на воду между «Святым Марком» и «Султановой бородой». На него бросили веревочную лестницу, Арлекин спустился на плотик, линь немедленно перерезали, и немудреное плавсредство стало быстро удаляться от сцепленных судов, подгоняемое вновь усилившимся ветром.
Ноги Арлекина так и норовили пуститься в пляс от радости, но их хозяин строго велел им стоять спокойно, сам же при этом продолжал грустно помахивать белым платочком в знак прощания. А вот Али Бадалуку не было нужды скрывать свою радость. Надобно сказать, что этот странный человек чувствовал себя счастливым только тогда, когда причинял кому-то горе. Так что если бы он догадался, что Арлекин не так уж и страдает, как хочет изобразить, то немедленно распорядился бы доставить его обратно и снова подвесить к грот-мачте.
Пираты, видя счастливое выражение на лице своего главаря, тоже принялись перешучиваться и весело выкрикивать ругательства в адрес Арлекина. Да так увлеклись, что не услышали, как в море плюхнулось еще одно тело. Это был Пульчинелла. Он бочком-бочком подошел поближе к борту, якобы для того, чтобы поплакать спокойно, а там, убедившись, что за ним никто не наблюдает, перемахнул через леера [36], рассудив про себя: «Лучше свобода на плоту, чем плен на двух судах!»
Очутившись в море, он быстро доплыл до плотика, и, высунув из воды только нос и рот, позвал:
— Арлекин!
— Ах ты господи! Вот так акула! — всполошился тот.
— Какая акула? — прошипел Пульчинелла, отплевываясь от соленой воды, заливающей ему рот.
— Вот-вот, — подхватил Арлекин, тревожно озираясь по сторонам. — Говорящая акула. Такие мне еще не попадались…
— Это же я, Пульчинелла!
— Да вижу я! Держись. Сейчас мы отплывем подальше, и я помогу тебе взобраться.
— Я сразу приметил, что тебе больше хочется смеяться, чем плакать.
— Все-то вы, неаполитанцы, примечаете. Через какое-то время Пульчинелла оказался на плоту уже целиком и возобновил разговор:
— Ты ведь не намерен возвращаться в Венецию?
— Именно это я и намерен сделать. Жить не могу без нежных запахов каналов.
— А я без Везувия жить не могу…
— Эй, ты не забыл, кто здесь капитан? То-то! А сам ты знаешь кто? Просто заяц! Знаешь, что делает капитан, когда обнаруживает зайца на корабле? За шкирку да за борт!
— Но ведь я уже здесь, — философски заметил Пульчинелла.
— И то верно, — согласился Арлекин. — Я вообще не понимаю, чего мы ругаемся, у нас нет ни руля, ни весел, ни паруса, плот плывет, куда ему заблагорассудится…
— Ах, хоть бы в Неаполь, — прошептал Пульчинелла, вытягиваясь вдоль борта.
— Это уж как ветер распорядится.
Ветер распорядился через несколько часов пристать в Римини [37].
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой капитан Тарталья блистает красноречием
