Артуровские легенды, зародившись в пятом веке, складывались на протяжении длительного времени и прошли несколько стадий в своем развитии. Фигура короля Артура, предстающего то неустрашимым воителем, то справедливым и мудрым правителем, выросла постепенно для кельтов в символ сопротивления иноземному нашествию — вначале англосакскому, а потом и норманнскому. Народ наделил в своих сказаниях Артура бессмертием, выразив веру в то, что он не умер, а лишь погрузился в сон вместе с преданными рыцарями и ждет заветного часа, чтобы прийти на помощь соплеменникам. Благодаря естественным контактам кельтов-валлийцев с другими народами король Артур и его славные рыцари, его добрый советчик — прорицатель и чародей Мерлин стали также достоянием английского фольклора, отправились в победоносное шествие по европейскому континенту, начав с мирного завоевания Франции. Та же участь постигла искусно вплетенную в артуровский цикл романтическую легенду о Тристане и Изольде, которая получила широчайшее распространение, дойдя до славянских земель.

По всему миру разнеслась слава о благородном разбойнике Робине Гуде. В балладах английских менестрелей он воспет как веселый и отважный защитник народа от всевозможных угнетателей, всегда готовый поднять бьющий без промаха лук во имя свободы и справедливости. Таким — туго натянувшим свой лук — изображен легендарный стрелок и на памятнике, воздвигнутом в его честь в городе Ноттингеме, столице того графства, где находится Шервудский лес, который служил пристанищем Робину Гуду и его лихим, не ведающим страха молодцам. Из народных баллад Робин Гуд шагнул на страницы классической литературы (он упоминается у Шекспира и Вальтера Скотта), как шагнули туда герои легенд

артуровского цикла.

Богатство отечественного фольклора, вдохновлявшего многих поэтов, прозаиков и драматургов, обусловило особую популярность жанра литературной сказки в Англии. Щедрую дань этому жанру в XIX—XX веках отдали Чарлз Диккенс и Уильям Мейкпис Теккерей, Льюис Кэрролл и Эдвард Лир, Оскар Уайльд и Редьярд Киплинг, Беатрис Поттер и Памела Трэверс, Джеймс Барри и Алан Милн, Джон Толкин и Дональд Биссет. Благодатная почва для создания Алисы, побывавшей в Зазеркалье, и Мэри Поплине, Счастливого Принца и Питера Пэна, медвежонка Винни-Пуха и добрых хоббитов — порождение авторской творческой фантазии — была подготовлена неистощимой фантазией народной. И словно подтверждая эту преемственность, проказливый чертенок Пак, или Робин Добрый Малый, знакомый нам по фольклору, появляется как действующее лицо в шекспировском «Сне в летнюю ночь», а много позже — в книгах киплинговских сказок.

Как и в других европейских странах, в Англии начиная с эпохи романтизма повышенный интерес к сказкам проявляется в разных формах. Наряду с писателями, отталкивавшимися от народно-поэтической традиции, но творившими свой собственный воображаемый мир, усердно трудились ученые-филологи, собирая памятники британского фольклора и стремясь зафиксировать их в первозданном виде, с сохранением всех диалектических, этнографических и иных особенностей. Наконец, был третий, промежуточный путь, каким шли Шарль Перро во Франции и братья Гримм в Германии, — когда фольклорная запись подвергалась тонкой стилистической правке, сохраняя вместе с тем очарование оригинала. Характеризуя такого рода литературные обработки, И. С. Тургенев отмечал по поводу переведенных им волшебных сказок Перро: «Они веселы, занимательны, непринужденны, не обременены ни излишней моралью, ни авторской пре-тензиею; в них еще чувствуется веяние народной поэзии, их некогда создавшей; в них есть именно та смесь непонятно-чудесного и обыденно-простого, возвышенного и забавного, которая составляет отличительный признак настоящего сказочного вымысла»[18]

С начала прошлого столетия и до нынешнего времени появилось множество собраний британского фольклора, выдержанных в разном ключе: от весьма вольных переделок до строго научных, систематизированных и прокомментированных публикаций. Но, пожалуй, наибольший успех выпал на долю того типа изданий, где первоначальные тексты при бережном отношении к ним подверглись все же некоторой литературной редактуре или (если речь идет о наследии народов кельтской группы) переводу на общеанглийский язык, что облегчило восприятие массовому читателю. Примерами такого типа изданий XIX века могут служить ставшие уже «каноническими» собрания английских и кельтских сказок Джозефа Джекобса (старавшегося минимально править оригинальные тексты), шотландских сказок Роберта Чемберса и Эндрю Лэнга, ирландских — Уильяма Батлера Йейтса, выдающегося поэта и драматурга, лауреата Нобелевской премии, всю жизнь восхищавшегося богатством красок и образностью фольклора, который из поколения в поколение передавался на прекрасной и многострадальной земле Эйре.

В сложнейших исторических условиях складывался и развивался сказочный фольклор Британских островов. Напластования веков легли на него и видны как годичные кольца на срезе ствола могучего дуба. В самой древней, сердцевинной части обнаруживаются еще языческие поверья и мифы, магические и ритуальные обряды, которые оказались очень стойкими и начали потом сосуществовать даже с христианским миропониманием. В сказках продолжает жить то враждебный, то дружественный человеку многоликий мир фантастических существ — драконов и великанов, русалок и водяных, эльфов и фей, брауни и лепреконов, гоблинов и бесенят.

Народ не может считаться покоренным, пока у него не отняли его песни и сказки. Вот почему так ожесточенно преследовали англосаксы ирландских, шотландских и валлийских бардов, справедливо видя в них главных хранителей кельтских традиций; но и самим англосаксам (их наиболее значительным произведением донорманнской эпохи стала героическая поэма о Беовульфе), довелось изведать натиск скандинавского и французского эпоса, который принесли с собой завоеватели, вторгшиеся с континента. Как самую священную реликвию оберегали крестьяне фольклор, доставшийся им от предков, и обогащали его новыми мотивами, отстаивая тем самым свою самобытность. Эта самобытность народов, создававших британские сказки, отчетливо проступает в них.

Даже в переводе на «стандартный» английский язык (а тем более на русский), когда утрачивается специфика того или иного диалекта, сохраняется неповторимый колорит, который присущ фольклору различных областей страны. При глубинной общности кельтских корней валлийские легенды не похожи на шотландские, а те, в свою очередь, — на ирландские саги; и все вместе они заметно отличаются от собственно английских сказок.

Наряду с этим бросается в глаза, что кое-какие герои и сюжеты кочуют из одного фольклора в другой, причем не только когда речь идет о народах, которые соседствуют друг с другом или живут в рамках одного государства. Так, к примеру, английская сказка «Выгодная сделка» (существует ее вариант под названием «Вершки или корешки?») напоминает русскую сказку «Мужик, медведь и лиса» из афанасьевского сборника; «Джонни-пончик» ведет себя точь-в-точь как наш «Колобок»; «Как Джек ходил счастья искать» весьма походит на гриммовских «Бременских музыкантов»; «Тростниковая шапка» вызывает в памяти не только «Короля Лира», но и «Золушку»…

Некоторые британские сказки уже прочно обосновались на русской почве («Три медведя», переложение которой сделал Лев Толстой, или «Три поросенка»), с иными читатель знаком пока хуже. Тем ценнее, что наша книга как бы приглашает последовать совету старинного сказителя притчи про строителя Гоба: повнимательнее взглянуть на чудесную «страну королей и королев, поэтов и пророков, ученых и колдунов, умных жен и глупых мужей, а может быть, даже и фей, и привидений, и говорящих птиц и зверей (которые говорят куда умнее, чем иные люди)». И тот, кому довелось узреть сквозь волшебное кольцо британских сказок страну народной фантазии, наверняка увидит там немало поучительного.

Сказки учат, но без назидательно поднятого перста. Тем более — сказки Альбиона, которые зачастую изрядно сдобрены традиционным британским юмором. Сплошь и рядом к ним можно применить пушкинские слова:

Ирландская история про ученика вора начинается со знаменательного предуведомления: «Старинные сказания пренебрегают мелкой моралью». А повествование «Ленивая красавица и ее тетушки» завершается признанием: «…по правде говоря, мальчики и девочки, хотя эта история и забавная, мораль в ней совсем неправильная». Тем не менее слушатель и читатель сказок непременно выносит из них большую и правильную мораль. Она состоит в том, что жадность и злоба, черствость и лень наказываются, а доброта и преданность, честность и смекалистость, упорство и трудолюбие вознаграждаются.