Сакариас Топелиус
Как тролли на свой лад Рождество справляли
Красивый домик на углу улицы был в Сочельник ярко освещен. Там зажгли высокую елку, украшенную блестящими звездочками, конфетами и яблоками; на столе горели свечи в пышных подсвечниках, а дети вели себя невообразимо тихо всякий раз, когда в прихожей что-то скрипело или шелестело. Вдруг в комнату вошел Рождественский Козел[1] и, как водится, спросил:
— Есть ли здесь добрые, послушные дети?
Все в один голос ответили:
— Да! Есть!
— Вот как! — воскликнул Рождественский Козел. — Раз дети здесь добры и послушны, никто не останется без подарка. Но, увы, в этом году у меня подарков в два раза меньше, чем в прошлом!
— Почему? — хором завопили дети.
— Об этом я вам скажу, — пообещал Рождественский Козел. — Я прибыл с Дальнего Севера, где заглядывал в двери многих бедных лачуг и видел много-премного маленьких детей, у которых и куска хлеба в Сочельник не будет. Поэтому я и отдал им половину моих подарков. Разве я неправильно поступил?
— Да, да, — правильно, какой ты добрый! — закричали дети. Промолчали сперва только Фредрик да Лотта, так как вдруг почувствовали себя совсем обделенными. Ведь Фредрик раньше почти всегда получал двадцать подарков, а Лотта — тридцать. А сейчас им достанется только половина.
— Разве я неправильно поступил? — во второй раз спросил Козел.
Тогда Фредрик, повернувшись на каблуках, угрюмо ответил:
— Что за скверное нынче Рождество! У троллей — и то Рождество получше, чем то, какое ты приберег для нас!
А Лотта, в свою очередь, заревела и воскликнула:
— Значит, я получу всего пятнадцать подарков? Даже у троллей нынче вечером Рождество будет во сто крат лучше!
— Вот как! — отозвался Рождественский Козел. — Раз так, я тотчас отнесу вас к ним!
И, схватив за руки Фредрика и Лотту, он потащил их за собой, хотя они изо всех сил сопротивлялись.
Как они мчались, как неслись по воздуху!
Не успели дети опомниться, как уже утопали в снегу посреди бескрайнего леса. Было ужасающе холодно и мела метель, так что едва можно было различить во мраке высокие ели, стоявшие вокруг, а совсем близко в лесу слышался вой волков. Однако у Рождественского Козла не было времени ждать, и он вскоре умчался вновь: ему нужно было еще нынче вечером навестить великое множество детей, что куда добрее Фредрика и Лотты.
Они принялись кричать и плакать, но чем громче они кричали, тем ближе сжималось вокруг них кольцо воющих волков.
— Идем, Лотта! — одумавшись, позвал Фредрик, — надо попытаться найти какую-нибудь хижину в лесу!
— Кажется, я вижу вдалеке среди деревьев слабый свет! — воскликнула Лотта. — Идем туда!
— Никакой это не свет, — объяснил Фредрик, — это всего лишь льдинки, что блестят в темноте на деревьях.
— Кажется, я вижу впереди высокую гору, — сказала Лотта. — Уж не гора ли это Растекайс, куда Рождественской ночью на спине верховного волка прискакал Сампо-Лопаренок[2]?
— Что ты болтаешь! — ответил Фредрик. — Растекайс находится милях в семидесяти от нашего дома. Идем! Поднимемся на вершину горы, оттуда лучше осмотреться вокруг.
Сказано — сделано! Они пробирались вперед через высокие снежные сугробы, через кусты и упавшие деревья, а вскоре подошли к горе. Там виднелась маленькая дверца, и сквозь щели в дверце пробивалось нечто похожее на свет. Фредрик с Лоттой двинулись на этот свет, и к своему величайшему удивлению тут же поняли: это все-таки гора Растекайс, и они попали к троллям! Но поворачивать назад было уже слишком поздно, к тому же волки были так близко! Они чуть ли не заглядывали в дверные щели, когда дети захлопнули за собой дверцу. Фредрик и Лотта в страхе остановились и увидели пред собой большой зал, где тролли праздновали Рождество. Их было, верно, много тысяч, но все в сером одеянии и совсем крошечные, высотой едва ли в один альн, морщинистые и очень шустрые. То есть примерно такие же, как в сказке о Сампо-Лопаренке. Темноты тролли не боялись, так как вместо свечей они держали замерзших насмерть светлячков и обрубки гнилых пней, светившихся во мраке. Но когда троллям хотелось устроить особенно яркую праздничную иллюминацию, они гладили по спине большую черную кошку так, что та вся искрилась, и тогда многие кричали:
— Нет, стоп, стоп, уже слишком светло, этого никому из нас не вынести!
Ведь все тролли несколько своеобычны: они чуждаются света и им не по себе, когда кто-нибудь видит их такими, какие они есть. Потому-то и задан был грандиозный пир, что тролли заметили: дни становятся все короче, а ночи все длиннее, когда год близится к концу. И тогда тролли снова надумали (как они думают всегда во время Рождества; ведь так охотно веришь в то, чего больше всего желаешь), что в конце концов день вовсе исчезнет и наступит сплошная ночь. И поэтому они снова так искренне и сердечно обрадовались, что стали плясать в недрах горы и весело, на свой лад, справлять Рождество! Ведь все они до единого были язычниками и ни о каком лучшем Рождестве понятия не имели.
Вскоре стало заметно, что троллям вовсе не холодно. Они угощали друг друга в мерзлую зимнюю ночь конфетами изо льда, и прежде чем взять их в рот, дули на ледяшки, чтобы они не были слишком горячи для них. Имелось там и другое великолепное угощение из папоротника и паучьих ножек. Да и рождественская елка вся была из кристаллов льда, а один из старичков-домовичков выступал в роли Рождественского Козла.
В этот год свирепого великана Горного короля — у троллей на Растекайсе не было, так как после того, как он лопнул возле усадьбы священника в Энаре, никто ведать не ведал, что с ним сталось. Но многие полагали, что он переселился на Шпицберген, дабы править языческой страной и бежать как можно дальше от христиан. Свое королевство на Севере он оставил ныне королю Греха и Мрака по имени Мундус[3], сидевшему здесь же посреди зала.
Рядом с ним расположилась королева троллей по имени Каро[4] (хотя имя это и звучит, как собачья кличка). И у них обоих были длинные-предлинные бороды.
Они дарили друг другу рождественские подарки, как водится и у всех прочих народов на земле. Король Мундус преподнес королеве Каро пару ходулей, да таких высоких, что, встав на них, королева сделалась самой высокой и самой знатной фру на всем свете.
Королева же Каро подарила королю Мундусу свечные ножницы, какими подрезают фитильки горящих свечей, да такие огромные, что он мог подрезать ими фитильки всех свечей мира, а подрезая их, гасил бы свечи. Многие бы хотели получить в подарок от троллей на Рождество такие свечные ножницы!
Но вот король Мундус поднялся на своем троне и стал держать пред собравшимися воистину судьбоносную речь. Он надменно возвестил троллям, что ныне настанет конец всякому свету. Ныне тени и мрак вечно будут витать над всей страной, а миром должно управлять троллям!
Тут тролли изо всех сил заорали:
— Ура! Ура нашему великому королю Мундусу! Ура нашей красавице королеве Каро! Ура! Ура вечному владычеству Греха и Мрака! Гип, гип, гип! Ура! Король спросил:
— Где мой верховный лазутчик? Я послал его на самую высокую вершину горы разведать, есть ли еще где-нибудь в мире хоть какая-нибудь полоска света?
Явился лазутчик и промолвил:
— Господин король, власть твоя велика! Все потонуло во мраке!
Немного погодя король спросил опять:
— Где мой лазутчик?
И лазутчик явился.
— Господин король, — промолвил он, — далеко-далеко у края неба я вижу совсем слабую полоску, похожую на мерцающий свет звезды, когда та выходит из черной тучи.
И король повелел:
— Ступай назад, на горную вершину!
Немного погодя король спросил опять:
— Где мой лазутчик?
И лазутчик явился.
— Господин король, — промолвил он. — Небо пасмурно от нависшей там тяжелой снежной тучи, а слабую полоску света я больше не вижу.
Король повелел:
— Ступай назад на горную вершину!
Немного погодя король спросил опять:
— Где мой лазутчик?
И лазутчик явился.
Но тут король увидел, что лазутчик весь дрожит и кажется совсем слепым.
Король спросил:
— Мой верный лазутчик, почему ты дрожишь? И почему ты ослеп?
Лазутчик ответил:
— Господин король, туча рассеялась, а звезда — больше и ярче всех остальных звезд сияет на небосводе. Поэтому я дрожу, а при виде ее я ослеп!
Король спросил:
— Что это значит? Разве Свет ныне не тленен? Разве он не погас, а власть Тьмы — не вечна?
Однако же все тролли, молча и трепеща от страха, стояли вокруг, и ни один из них не ответил.