— А рецепт голубого сока? — спросил я.

— Его знал один Мельхиор. Отец так и не понял, какие компоненты Мельхиор смешивал в ту ночь. А может, и знать не хотел.

— Рррецепта нет? — переспросил господин Белло. — Ни крошки?

— Увы, нет, — сказал дядя Астор, — хотя мне и хочется тебе помочь, честное слово.

Господин Белло тревожно переводил взгляд то на меня, то на дядю Астора. Мне бы тоже хотелось ему помочь. Но что я ещё мог сделать?

Мы испробовали все шансы. Действительно смогли найти бумаги прадедушки, хотя папа и говорил, будто дело безнадёжное. Мы узнали, что написано в дневнике. Но оказалось, что записи не имеют никакого значения. И господин Белло опять превратится в собаку.

Мы молча сидели друг напротив друга. Даже дядя Астор огорчённо смотрел на дневник у себя в руках. А ведь он почти не знал господина Белло, познакомился с ним только что.

И всё-таки, несмотря на общую подавленность, мне было интересно ещё кое-что узнать.

— А что стало с Бьянкой? — спросил я.

— Она первое время оставалась у нас в семье. Я хорошо помню эту девушку. В некотором смысле её воспитывали вместе с моим братом. Ведь ей надо было сперва научиться вести себя как человек. Но потом действие сока ослабло и она превратилась обратно в собаку.

— Прямо как Белло, — сказал я. — А потом?

— Моя мама считала, что Бьянка должна оставаться собакой, как и было до эксперимента. Но папе она успела понравиться как человек. Бутыль с голубым соком так и стояла у него в лаборатории. Он снова дал Бьянке этой микстуры, и она опять стала человеком. Потом она ещё пожила у нас, но мама продолжала противиться, она настаивала, чтобы Бьянка жила отдельно. Думаю, ревновала отца к миловидной девушке. У нас был садовый домик, на реке, знаешь, где шлюз. Папа стал ежемесячно выдавать Бьянке небольшую сумму и поселил её в этом доме. И отдал ей остатки голубого сока. Так что она могла пить его понемногу, когда чувствовала, что близится превращение.

— А когда она почувствовала, что жить осталось недолго, то подарила остатки сока моему папе. Потому что думала, что это его дедушка сделал из неё человека, — закончил я. — Не могла же она знать, что на самом деле сок изобрёл Мельхиор. Теперь я всё понял.

— Господин Белло тоже теперь всё понял, — сказал господин Белло.

Дядя Астор встал с кресла.

— Что ты мне давеча предлагал? — спросил он.

— Когда? — переспросил я. Я не понимал, куда он клонит.

— Разве ты не говорил, что твой папа страшно обрадуется?

— Ах вот ты о чём! Конечно, обрадуется, ещё как! Ты правда хочешь пойти с нами в Львиный переулок?

— Ну рано или поздно всё равно пришлось бы пересилить свои страхи. Думаю, сейчас самое время! — сказал он.

Он снова надел парик, потом пальто, и мы втроём отправились в аптеку.

У нашего дома я попросил дядю Астора:

— Подожди меня здесь, ладно? Совсем недолго! Вот папа удивится…

Он кивнул, но, видно, чувствовал себя не очень уверенно, потому что достал из кармана тёмные очки и надел их.

Я вошёл в аптеку. Тут-то папа и удивился.

— У вас что, отменили какой-нибудь урок? Как это ты уже пришёл из школы?

— Я пришёл не из школы, и я пришёл не один, — ответил я. — Со мной ещё кое-кто.

— Господин Белло, — сказал он.

— Он поджидает на улице, но я имею в виду не его. Со мной пришёл кое-кто, кого ты точно не ждал.

Папа так загорелся, что даже не спросил, почему я не был в школе.

— Кто же это? — недоумевал он. — Ну говори! Приведи его!

Дядя Астор вошёл в сопровождении господина Белло, и прошло несколько секунд, пока папа сообразил, кто же это перед ним. Он узнал дядю Астора, только когда тот снял тёмные очки.

— Дядя Астор? Неужели? — воскликнул он, выбежал из-за прилавка, и они обнялись. — Наконец-то видимся в нормальных обстоятельствах. Как хорошо, что ты зашёл!

— Да, хорошо, — ответил дядя Астор. Он шумно высморкался. Мне показалось, он хотел скрыть, что прослезился от радости. — Правда, как хорошо. Давно пора было!

Потом он прошёл по залу, нежно всматриваясь в обстановку.

— Моя старая аптека! — приговаривал он. — Сколько же лет я её не видел? Двадцать четыре года? Или двадцать шесть? Я уж и не помню. А выглядит всё точно так же, как раньше: ящики с эмалированными табличками, фарфоровые банки, надписи старинным шрифтом… Красота! Хорошо, что вы ничего не поменяли.

— Хорошо-то хорошо, но есть и минусы, — сказал папа. — Не все покупатели могут это оценить. Многие предпочитают современные аптеки, модные. Может, они думают, что лекарства тут такие же старые, как мебель и посуда. Дела идут не очень. Я даже помощника нанять не могу, целыми днями сам стою за прилавком. Но всё равно, на сегодня хватит. В честь такого гостя. Давайте поднимемся к нам и отметим встречу!

Папа повесил на стеклянную дверь табличку «Временно закрыто», запер аптеку, и мы вчетвером отправились домой.

Вечером пришла с работы Верена, а папа и дядя Астор к этому времени пришли в самое благодушное настроение.

— Врени, иди к нам, поздоровайся с нашим гостем! — прокричал ей папа из гостиной.

Верена нерешительно протянула руку дяде Астору и спросила:

— Мы с вами знакомы?

— Пока нет, — ответил дядя Астор, — но я рад познакомиться с подругой моего племянника. Очень приятно, Астор Штернхайм, более известный как Гастон Провервиль.

— A-a-a… Так, значит, вы и есть дядя Астор, — протянула Верена.

— Так как я старше вас, то имею право предложить: давай перейдём на ты, — предложил дядя Астор. — Привет, Верена!

— Привет, Астор, — согласилась она.

Господин Белло дотронулся до Верениного плеча и начал такой разговор:

— Знаешь, дядя Астор и правда скользкий, но не весь, а на голове, если снимет…

Больше он ничего не успел сказать, потому что я схватил его за рукав и незаметно увёл в сторону. Просто повезло, что дядюшка и Верена так увлеклись знакомством, что не обратили внимания на господина Белло. А то бы он точно заложил Верену, пересказав дяде Астору её намёки про «скользкого типа», с которым она не хотела бы встретиться.

Верена потом выходила ещё раз — покупать продукты нам всем на ужин. А когда вернулась, начался прямо конкурс поваров.

Трое взрослых толклись в нашей маленькой кухне. Папа готовил тыквенный суп с поджаренными тыквенными семечками, Верена — второе (ризотто с овощами и тунцом), а дядя Астор взял на себя салат и десерт (крем-брюле).

Потом мы ужинали. Господин Белло старался есть как можно аккуратнее — как человек, честно зачерпывал суп ложкой и не делал попыток лакать прямо из тарелки. Но, кажется, еда доставляла ему гораздо меньше радости, чем обычно. Это заметил даже папа.

— У господина Белло сегодня нет аппетита? — спросил он. Господин Белло молча пожал плечами и помешал ложкой в супе.

— Ему грустно, — объяснил я папе. — Да и мне, в общем, тоже. Но раз у нас в гостях дядя Астор, лучше я пока не буду об этом думать.

— А почему вам грустно? — поинтересовался папа.

— Ты ещё даже не спросил меня, зачем мы ходили к дяде Астору, — начал я и рассказал ему всё — о дневнике и о том, что узнали мы с господином Белло: микстуру для превращений изобрёл не папин дедушка, а некий Мельхиор. А ещё о том, что рецепта голубой микстуры в дневнике не было, а значит, пропала надежда оттянуть обратное превращение господина Белло.

Папа с Вереной внимательно слушали.

— Жаль, очень жаль, — сказал папа.

По его голосу я понял, что он говорит искренне.

— А про Мельхиора совсем ничего не известно? — спросила Верена.

— Абсолютно, — ответил дядя Астор. — Мы не знаем даже его фамилию.

— Как ты думаешь, он ещё жив? — спросил я.

— А почему тебя это интересует? Ты что, хочешь к нему съездить, что ли, спросить рецепт? — сказал папа.

— Да, конечно! — воскликнул я.

— Совершенно взбалмошная идея, — сказал папа.

— Взбалмошная идея — это значит хорошая? — поинтересовался господин Белло, который не знал этого слова.

— Нет, как раз наоборот, — пояснила Верена, — он имеет в виду — безумная идея.

— А почему Максу нельзя спросить господина Мельхиора про рецепт? Папа Штернхайм не хочет, чтобы господин Белло оставался чевекком? — не унимался господин Белло.

— Как Макс будет спрашивать про рецепт, если он не знает, во-первых, какая у Мельхиора фамилия, во-вторых, где он живёт и, наконец, вообще жив ли он! — ответил папа.

— А, кстати, сколько лет ему сейчас может быть?

Дядя Астор задумался.

— Когда он уезжал, я был ещё мальчиком. Мне было, пожалуй, лет десять. В папином дневнике написано, что Мельхиору было восемнадцать, когда он приехал. Значит, сейчас ему уже, скорее всего, под восемьдесят.