— Да, конечно! — воскликнул я.

— Совершенно взбалмошная идея, — сказал папа.

— Взбалмошная идея — это значит хорошая? — поинтересовался господин Белло, который не знал этого слова.

— Нет, как раз наоборот, — пояснила Верена, — он имеет в виду — безумная идея.

— А почему Максу нельзя спросить господина Мельхиора про рецепт? Папа Штернхайм не хочет, чтобы господин Белло оставался чевекком? — не унимался господин Белло.

— Как Макс будет спрашивать про рецепт, если он не знает, во-первых, какая у Мельхиора фамилия, во-вторых, где он живёт и, наконец, вообще жив ли он! — ответил папа.

— А, кстати, сколько лет ему сейчас может быть?

Дядя Астор задумался.

— Когда он уезжал, я был ещё мальчиком. Мне было, пожалуй, лет десять. В папином дневнике написано, что Мельхиору было восемнадцать, когда он приехал. Значит, сейчас ему уже, скорее всего, под восемьдесят.

— Если он вообще жив, — ввернул папа.

— Да-да, — отозвался дядя Астор и протянул Верене тарелку, чтобы она положила ему ризотто.

Но я не сдавался.

— Многие доживают и до восьмидесяти, и даже до девяноста лет.

— А некоторые и до ста, — сказал папа. — Но это совершенно не проясняет, какая фамилия у Мельхиора.

Дядя Астор замер с вилкой на весу.

— А нельзя посмотреть фамилию в старом аптечном журнале дежурств? — спросил он папу. — Отец с Мельхиором всегда записывали, когда кто дежурит. Вдруг Мельхиор писал свою фамилию?

— В журнале дежурств? — удивился папа. — В каком ещё журнале дежурств? У себя в аптеке я такого не видел. Мне-то записываться не надо, кроме меня всё равно никто не работает.

— Кажется, я догадываюсь, где он может быть, — сказал дядя Астор. — Брезжит кое-что в памяти.

— Брызжет? — переспросил господин Белло.

— Да, и довольно неприятно. Журнал дежурств надо было как следует спрятать, а то он попал бы в лапы полиции. Значит, когда я уезжал, я или прихватил его с собой…

— Или? — с нетерпением спросил я.

— Или он так и лежит в аптеке, в моём тайнике, — закончил дядя Астор.

— А мы не можем его поискать? — спросил я.

Господин Белло выскочил из-за стола и сказал:

— Господин Белло хорррошо умеет искать. Господин Белло умеет нюхать. У господина Белло хороший нюх.

— Сядь, пожалуйста, — остановил его папа. — Ты же не знаешь, как пахнет журнал дежурств. Сначала мы поедим. А потом посмотрим.

— Ладно, давайте продолжим ужин, — сказал дядя Астор. — Но потом я ещё раз спущусь в аптеку. Надо это выяснить.

— Да, выясни! — не унимался господин Белло и с большим аппетитом в несколько глотков прикончил свой суп.

Позже, после десерта, дядя Астор спустился по чёрной лестнице в аптеку — и не один. Мы все присоединились к нему. Всем не терпелось узнать, что он сможет выяснить.

В аптеке дядя Астор зашёл за прилавок и постоял там, уставившись на огромный аптечный шкаф во всю стену — он наполовину состоял из полированных выдвижных ящиков вишнёвого дерева. Этот шкаф я видел чуть ли не каждый день, но теперь смотрел на него, так сказать, глазами дяди Астора и пытался понять, что он выискивает. В основании — четыре ряда ящиков, один над другим. В каждом ряду по семь ящиков. Всего получалось двадцать восемь, тут я впервые их сосчитал. А над ними — открытые полки, заставленные фарфоровыми банками.

Все ящики были подписаны на латыни. Наверное, дядя Астор читал надписи, потому что он смотрел на ящики уже очень долго.

— Какое у меня было число? — спросил он, говоря сам с собой. — Не могу же я вынимать все подряд. Это работа на два часа…

— Ты хочешь выдвинуть все ящики? — спросил я. — Да на это уйдёт от силы минут десять. Хочешь, я тебе помогу?

— Тсс! — сказал он. — Дай подумать. Какое же у меня было число? Сорок три? Да, вполне возможно, что сорок три!

— Чего сорок три? — не понял папа.

— Это я так запоминаю, — объяснил дядя Астор. — Сорок три, то есть четыре и три. На четыре ящика вправо, на три вниз.

Он начал отсчитывать ящики слева направо.

— Раз, два, три, четыре. И отсюда три ящика вниз. Это и будет нужный.

Он не просто выдвинул его, а целиком вытащил из шкафа и поставил на пол. Потом сунул руку в проём от ящика и стал там шарить.

— Ничего нет, — разочарованно произнёс он.

— Астор, а что ты там ищешь? — спросила Верена.

Но дядя Астор её не слушал.

— А может быть, и семьдесят три, — сказал он, отсчитал семь ящиков в верхнем ряду, потом три вниз и дошёл до ящика с эмалированной табличкой «Rhiz. calami».

Он вытащил из шкафа и его. Теперь, когда ящики стояли рядом на полу, мы увидели, что второй ящик заметно короче. Папа наверняка не замечал этого, потому что обычно ящики выдвигают не полностью: выдвинул, взял содержимое и задвинул.

Дядя Астор встал на колени и заглянул в проём.

— Тот самый! — воскликнул он, сунул руку и вынул по очереди голубую книжечку, маленькую открытую коробочку с ампулами и шприц. Такой старинный стеклянный шприц с двумя железными ручками в торце.

— Что это? Откуда это старьё? — спросил папа.

Дядя Астор смутился.

— Это мой тайник. Ещё с тех пор как я работал в аптеке, — и он протянул папе ампулы и шприц. — Буду тебе признателен, если ты это выбросишь. Я даже прикасаться к этому больше не хочу.

Папа поднёс одну ампулу к глазам, медленно прочёл мелкую надпись и сказал:

— Вообще-то дорогая вещь, жалко выбрасывать, но, увы, срок годности истёк примерно девять тысяч дней назад.

— А что это? — спросила Верена.

— Да так, кое-что медицинское, — уклончиво ответил папа, достал из кармана брюк маленький ключик, отпер стенной шкафчик, убрал в него шприц и ампулы и снова запер, даже на два оборота, а ключ положил в карман.

Гораздо больше, чем ампулы, меня интересовала книга, которую дядя Астор продолжал держать в руке.

— Это и есть журнал дежурств? — спросил я. — Что там написано?

Дядя Астор положил книгу на прилавок и полистал её. Я попробовал смотреть ему через плечо. Господин Белло тоже втиснулся между нами и стал заглядывать в книгу, хотя он даже не умел читать.

— Хм, — только и сказал дядя Астор, переворачивая страницы. — Тут написано то «Штрнх.», то «Млх.», по очереди, и наверняка это значит «Штернхайм» и «Мельхиор», я даже не сомневаюсь.

Он полистал книжку с конца.

— Может, нам повезёт: вдруг вначале, когда Мельхиор был ещё новичком и не таким близким помощником папы, он записывал и фамилию?

— Будем надеяться, — сказал я.

— Вот! Что я говорил? — закричал он, долистав почти до первой страницы.

— Что ты говорил? — спросил господин Белло.

— Прочти, пожалуйста, вслух, — попросил я.

— Вот, смотрите, написано: «Утро с 9 ч. до 12.30 Штрнх., вечер с 14 ч. до 17.30 Лхтбл.». Это то, что надо! С утра дежурил отец, а после обеда — Мельхиор Лхтбл. Что бы это могло значить… Какую фамилию можно так сократить? Лхтбл. Может, Лихтблау?

— Лихтблау? — удивился папа. — Верена-то тут при чём?

Дядя Астор смотрел на папу и ничего не понимал.

— А почему ты подумал про Верену? — в свою очередь удивился он.

— Ну да… Ты же не знаешь её фамилии. Потому что её зовут Верена Лихтблау!

— Если сокращение в журнале и правда означает «Лихтблау» (хотя как мы это узнаем?), то пора и тебе рассказать наконец о своей семье, — обратился папа к Верене, когда мы опять расселись в гостиной. — Я так мало знаю о твоих родственниках. Фамилия Лихтблау встречается довольно редко. У вас в семье есть какой-нибудь Мельхиор?

Верена задумалась. А потом сказала:

— Да. У нас в самом деле есть Мельхиор. Помню, мы виделись в детстве, ещё когда был жив мой отец.

— Мельхиор?! — воскликнул я. — Мельхиор Лихтблау?

— Вот это совпадение! — в свою очередь воскликнул дядя Астор. — Она знает Мельхиора! Как он там поживает? Вернее, как поживал, когда ты его видела? Всё такой же, с длинными кудрявыми волосами и в круглых очках?

Папа смотрел на Верену в полном недоумении.

— Невероятное совпадение, — согласился он. — Значит, семьи Лихтблау и Штернхайм знакомы, так сказать, не один десяток лет. Задолго до того, как познакомились мы с тобой, один твой родственник уже работал в нашей аптеке, проводил с моим дедом Эдмундом эти странные опыты и в конце концов изобрёл чудесное средство.

— Нет, средство изобрёл не он, — ответила Верена.

— Не он? Но в дневнике прадедушки Эдмунда написано, что это Мельхиор получил голубую жидкость и что только он знает рецепт! — сказал я.

Господин Белло подтвердил кивая.

— Да, так там написано.

— И всё-таки это не он изобрёл голубую микстуру, — настаивала Верена.

— Но почему? Откуда ты знаешь? — спросил папа.

— Потому что Мельхиор Лихтблау, которого видела я, совсем молодой человек, ему сейчас лет двадцать восемь, не больше, — объяснила Верена. — Не мог же он превратить собаку в симпатичную женщину шестьдесят лет назад?