Его люди должны были взорвать конный фургон, начиненный динамитом, у входа в департамент полиции. Две недели назад они уже пытались сделать подобное. Тогда бричка с аммоналом взорвалась за полквартала от нужного места: то ли фитиль оказался слишком коротким, то ли лошади бежали недостаточно быстро. На мостовой осталась выбоина, колесо фургона попало в нее, и все повторилось.

Взрывом разнесло в клочья двух лошадей и возницу, который, впрочем, и так должен был взорвать себя вместе с фургоном. (Двух других исполнителей арестовали в тот же день.) Был контужен полицейский, охранявший вход в департамент, в двух кварталах не осталось ни одного стекла в окнах, в ближайших домах разнесло в пыль даже мебельные стекла и посуду в буфетах. Сколько-то было порезанных осколками стекол – и все!

Герцогу было до слез жаль лошадей. Что же до «этих идиотов», то спасать их из имперской тюрьмы, где их, между прочим, ждала смертная казнь, он не собирался. Молодому человеку герцог сказал, что у того есть десять минут, чтобы его заинтересовать, а после он либо будет расстрелян, либо проживет еще некоторое время, прямо пропорциональное заинтересованности герцога.

Молодой человек сказал, что он бывший работник ОКБ СВ, не поладивший с начальством и к тому же сочувствующий справедливой («Короче!» – сказал герцог) борьбе горцев за свободу, и в качестве доказательства своей верности их правому делу желает передать им некоторые новейшие разработки ОКБ, для чего просит карандаш и бумагу. Герцог послал за бумагой, ее принесли, и молодой человек начал быстро рисовать какой-то чертеж. Герцог послал за оружейником и, когда тот пришел, велел посмотреть. «Стоит дать ему закончить», – сказал оружейник, и перебежчик получил крышу над головой, кормежку и отсрочку расстрела на время, необходимое, чтобы определить ценность его чертежей. Он работал, не разгибаясь, выдавая по памяти один за другим чертежи деталей, которые сразу же запускались в работу в мастерских. Готовые детали соединяли в соответствии со сборочным чертежом, который он нарисовал в первую очередь, и такая у него была дьявольская память, что ни один размер не пришлось исправлять. На третий день герцог держал в руках пистолет-пулемет – новейшую разработку ОКБ, автоматическое оружие под пистолетный патрон, легкое, компактное и настолько плоское, что его можно было носить хоть под буркой, хоть под пиджаком (разве что не под фраком), не вызывая ни малейших подозрений; словом, идеальное оружие для террориста и диверсанта.

Перебежчик тем временем рисовал чертежи новейших усовершенствований ручного пулемета, но это было уже лишнее: его приняли в отряд. Боевик из него, правда, получился никакой, и разведчик не вышел (что особенно странно, учитывая то, как он прошел через охранение), талант его состоял в другом: он умел так задумывать и планировать диверсии, что если исполнители строго придерживались его инструкций, им всегда сопутствовал успех. Раз он высказал свои замечания по поводу готовящейся акции, другой раз герцог сам его спросил, вскоре назначил своим советником по специальным операциям, а затем и первым помощником. Это было нечто новое. Помощники у герцога были, но первым он до этого не называл никого.

Приближенные герцога, в основном старики, роптали, но придраться было не к чему: герцог ставил перед первым помощником задачу (уничтожить такой-то объект или такого-то человека), тот планировал, проявляя при этом дьявольскую изобретательность, диверсанты действовали по плану и добивались своего. Изредка первый помощник говорил герцогу: «Слишком много неопределенностей. Я не могу планировать операцию при таких кислых шансах», – и это означало, что указанный ему объект не по зубам партизанам, да, скорее всего, никому не по зубам. (Попробовали – убедились. Больше не пробовали, доверяли специалисту.) Тогда герцог назначал другой объект. Партизаны действовали, армия и полиция империи несли потери, казна убытки, и ужас поселялся в сердцах подданных императора. А партизаны своих людей не теряли, за исключением назначенных на роль камикадзе (исключительно на добровольной основе, разумеется!); надо заметить, у первого помощника это был излюбленный способ приведения в действие взрывных устройств.

Пару раз первый помощник пробовал сам предложить герцогу объект для уничтожения, и оба раза это был Миша, его бывший шеф. Герцог оба раза отказался, причем второй раз в такой резкой форме, что первый помощник больше не возвращался к этой теме. Мишу герцог уважал, как человека, создавшего оружие, которым горцы воюют за свободу, мотивов его ухода из своей профессии не знал и искренне жалел, что пропал талант, который мог бы создать еще много полезного.

Герцог нашел более достойный объект для покушения. Однажды он вызвал первого помощника к себе и спросил:

– Сможем грохнуть императора?

– Надо подумать, – ответил первый помощник. Подумав, сказал:

– Не выйдет. У нас там нет базы, а у него сильная охрана, и вообще, слишком много неопределенностей. Я не могу планировать операцию при таких кислых шансах.

Это был конец идее мести. Первый помощник увидел это по выражению лица герцога и осторожно сказал:

– Ваше сиятельство, есть другая возможность…

И он предложил герцогу определить наследника после окончания школы не в военное училище, а на физический факультет хорошего американского университета. А тот, изучив физику и сделав необходимые открытия, создаст для герцога такое страшное оружие, что одной бомбой можно будет уничтожить целый город. Например, столицу империи… А император в это время во дворце…

Это был шанс. Это был такой шанс, что герцог едва не согласился сразу. Но поспешность в решениях была не в обычаях его народа, поэтому он отослал первого помощника на рекогносцировку в столицу империи, еще раз на месте убедиться, что нельзя достать императора более традиционными средствами. Сам же принялся обдумывать предложение, впрочем, не столько о том, как поступить, как о том, каким образом убедить своих приближенных в правильности уже принятого решения; и наконец решил, что лучше всего будет не образом, а приказом. Через три дня (первый помощник еще не возвращался) на очередном заседании военного совета он объявил о своем решении.

– …И чтоб на этом месте никто больше не жил и ничего не росло! А кто из них останется в живых, пусть завидует мертвым! – так закончил герцог, и слышавшие это снова подумали о своих душах. Герцогу-то хорошо: от церкви отлучен, анафеме предан, все самое страшное уже позади…

Повисло тягостное молчание. Все понимали, откуда дует этот ветер, и многим, особенно старикам, это не нравилось, да и не в обычаях горцев было предаваться научным изысканиям, когда родную землю топчет сапог оккупанта. Но возражать никто не решался, потому что в последнее время у герцога сильно испортился характер, к тому же он все больше попадал под влияние своего первого помощника.

И тут кто-то сказал, что американские университеты – известные гнезда разврата и атеизма, и было бы неплохо, ради духовного здоровья наследника, послать туда с ним почтенного священника, дабы тот наставлял его на путь истинный и берег от соблазнов. Сказано это было без особой надежды на успех, только ради слабого шанса досадить первому помощнику: все знали, что он почему-то на дух не переносит священнослужителей любой веры. Герцог неожиданно сразу согласился, только сказал, что вряд ли какой-нибудь священник захочет иметь дело с сыном человека, отлученного от церкви. Тогда еще кто-то вспомнил, что в столице империи есть некий поп Василий, которого чуть ли не сослали в Соловки за то, что он отказался проклинать с амвона герцога.

– Да, похоже, это тот человек, который нам нужен, – сказал герцог и послал за отцом Василием своих разведчиков.

Через пару дней они вернулись (а первого помощника все еще не было), и с ними священник, которого привезли со всем возможным почтением, но с завязанными глазами. Ему дали отдохнуть с дороги, а на следующее утро герцог пригласил его к себе, отослал охрану и долго с ним беседовал.

Партизаны настороженно ждали конца беседы. Никто, конечно, не опасался, что старенький попик нападет на герцога, просто все это было необычно, непривычно и ни на что не похоже. Наконец герцог вызвал к себе командира разведчиков. Тот вышел вместе со священником, позвал своих людей, они помогли отцу Василию сесть на лошадь и вместе с ним выехали из лагеря. Все ждали дальнейших приказаний герцога, но он ничего не приказывал и никого не вызывал. Это было совсем непонятно, и никто не рвался пойти и спросить, что делать дальше.

Наконец один из приближенных решился прервать паузу.

В детские годы герцога этот человек был его учителем. Он впервые показал ему буквы, рассказал о героях своего народа, о великих путешественниках дальних стран и о том, что история о сотворении мира за шесть дней – не единственная и не самая интересная версия. Теперь он был скромным советником, но герцог по-прежнему называл его Учителем, произнося это слово с большой буквы, а тот по старой памяти (единственный в окружении герцога) называл его на «ты».