Эта история уже имеет некоторую давность, но она не забывается, и всякий раз, когда мы получаем письмо из Москвы (из Бюро юных натуралистов), собираемся в круг и горячо обсуждаем последствия известного нам события.
Сегодня я предложил ребятам — Володе и Коле, — членам нашего кружка юннатов — план первого похода по Кудряшевским озерам. Они оба вдруг запротестовали.
— Тут мы ничего не найдем, — резко сказал Володя. — Только время потеряем…
Он даже отвернулся от меня, будто обиделся. Его черные глаза устремились куда-то через открытое окно, в пространство, словно он хотел представить себе путь, по которому я предлагаю плыть. Оба они черноголовые и черноглазые, и я в шутку называю их «жуками». Несмотря на внешнее сходство, они резко отличаются друг от друга. Володя настойчивый и немного упрямый до тех пор, пока не поймет свою ошибку, Коля, наоборот, рассудительный и податливый, но, придерживаясь правила товарищества, никогда не идет вразрез со взглядами Володи. Иногда их «коалиция» доставляла мне немало хлопот, но в конце концов все обходилось благополучно.
— Юннаты везде должны находить для себя интересное, — говорю я, — чем же плохи Кудряшевские озера? Тут можно плавать целую неделю и все по новым, интересным местам.
— Были Кудряшевские озера интересные, мне папа рассказывал, — издалека начинает вступаться за товарища Коля. — А после того, как Обь размыла берег и ворвалась в Кривое озеро, все другие озера погибли. Сплошная река образовалась на десятки километров. Там даже искупаться негде, весь в тине вымажешься.
— Что же вы, жуки такие, на меня обижаетесь?..
— Ничего мы не обижаемся, — отрицает Коля.
— Я-то вижу… Я ведь не обязываю вас, а только предлагаю. Вот придет Петя, мы обсудим и решим… Вы же многого еще не знаете. А между тем, именно на Кудряшевских озерах мы найдем массу интересных явлений природы, которые не везде можно встретить…
— Каких, например? — ехидно спрашивает Володя, и я замечаю, как он переглядывается с Колей: «А ну-ка, мол, расскажи про „интересные“ явления на Кудряшевских озерах?»
— Извольте, — невозмутимо говорю я. — Первое — обская вода, ворвавшаяся через прорву в систему озер, расположенных за Кудряшевским бором, изменила жизнь и фауны и флоры. Погибли кустарники: черемуха, тальники, смородина, погибли луговые травы на островах…
— Что ж в этом интересного? — улыбается Володя.
— Не спеши с заключением, — одергиваю я его. — Ты же должен знать, что в природе нет вечных, застывших форм, что всегда что-нибудь отмирает, а другое нарождается; на смену слабому приходит более сильное, один вид сменяется другим. Это вечный закон живой материи. Так вот, на смену погибшим деревьям и растениям обская вода принесла семена другой растительности, и я хотел бы, чтобы вы увидели и понаблюдали, как идет смена. Второе: с изменением режима воды в озерах происходят изменения в жизни птиц и рыб. Одни удаляются из этих водоемов, другие заселяют. Разве все это не интересно понаблюдать?..
— Интересно, конечно, — нехотя сдается Володя, — но через два дня, 21 июля… Мы зимой уславливались побывать…
— Да, да!.. — подхватывает Коля. — Ведь вы, Михаил Петрович, давали честное слово, что первый выезд мы совершим 21 июля на Почтовские поймы…
И тут случилось неожиданное: с шумом и треском распахнулась дверь и в комнату не вошел, а влетел взлохмаченный, потный Петя. Его соломенные волосы были растрепаны, а синие глаза сверкали гневом. Казалось, он только вышел из большой драки и не победителем, а побежденным. Пионерский галстук был у него на плече, а в руках он держал распечатанное письмо.
— Паша мой погиб… — горестно выпалил он.
— Какой Паша?.. — в один голос спросили мы.
— Ну, мой Паша…
Можно было подумать, что у него погиб кто-то родной или близкий…
— Да ты объясни толком — какой Паша? — говорю я, чтобы разрядить атмосферу напряженности. — Да галстук поправь, на что это похоже? Пионер! Идешь по городу, а галстук у тебя на плече…
— Ну, мой Паша, что вы, забыли? — чуть не плача говорит Петя. — Какой-то Том Клодт убил его… Еще в январе месяце… на берегу Ганга, в Индии… Вот читайте… — и он бросил письмо на стол.
Я взглянул на обратный адрес внизу конверта, там стояло: «Москва, Бюро юных натуралистов» — и мне стало все понятно.
…Два года назад я впервые выехал с ребятами на озера Почтовской поймы, занимающей огромные пространства левобережья Оби. Здесь сотня больших и малых озер и неисчислимое количество дичи — водоплавающей и болотной; по лесным колкам, на островах и в прилегающих лесах живет немало боровой птицы.
Мы имели определенную цель — поймать и окольцевать десять утят. Утята были большие, но еще не на крыле, и нам казалось, что поймать их будет не так-то трудно. Но на первом же озере — ближнем Камышном, мы убедились в ошибочности своего заключения. Утята великолепно плавали и не менее великолепно ныряли. Когда мы после больших усилий окружали какой-нибудь выводок, они убегали по воде, смешно шлепая лапами, растопырив еще не вполне оперившиеся крылышки. Ребята прозвали их «лапатонами».
На Камышном нам так и не удалось поймать ни одного утенка. У ребят начало падать настроение.
— Ничего, — говорю, — вот мы поедем сейчас на Зимник. Это озеро большое, там и птицы гораздо больше, уж каких-нибудь «лапатонов» да окольцуем…
Мы проплыли по реке Вьюне, по озерам Широкому и Каледееву, и ребята на две «дорожки» (блесны) наловили много щук. Удачный лов рыбы настолько вскружил им голову, что они готовы были забыть о главном, зачем приехали в этот озерный край; они забыли даже о том, что мы с утра ничего не ели. Пришлось их образумить и сварить обед на реке Уень.
В треугольнике, между реками Уень и Кашлам, высокими зелеными островами возвышаются маленькие борки: Лобовой, Могильный, а за ними, под прикрытием Чуманского бора, раскинулось большое озеро Зимник. Попасть в него можно с двух сторон: в верхнюю часть по Уеню и в нижнюю — по маленькой речке Зимнячке, из реки Кашлам.
Зимнячка окаймлена высокими тальниками, поросла травой и камышами; она протекает по болотистой низменности и является любимым местом утиного молодняка и огромных стай мелких окуней.
Как только мы въехали в Зимнячку, нам часто стали попадаться утиные выводки: кряковых, чирков, соксунов. Ребята оживились. Они готовы были сейчас же броситься ловить утят.
— Поспешностью можно все дело испортить, — сказал я. — Давайте в бору устроим лагерь и подумаем, как нам лучше выполнить задачу.
Мы проплыли до горловины Зимника, бросили в камышах лодки и пошли в бор. Много лет подряд я провожу здесь свой весенний охотничий досуг. Отсюда открывается широкий простор залитой вешней водой низменности: над полоями постоянно тянут утиные стаи, а в бору весь день не смолкает хор певчих птиц. Лучшего места для отдыха не найти.
У старого кострища мы сложили все вещи, набрали в лесу много валежника для костра и вновь вернулись к лодкам. Нужно было обследовать речку и выбрать место, где поставить сети.
Почти в самой горловине Зимнячки мы нашли небольшой омуток, перехваченный густым камышом — ситником. Ребята разделись, продергали камыш, прочистили дорожку, чтобы можно было поставить сеть. Место оказалось неглубокое, и сеть легко удалось поставить, приподняв верхнюю тетиву над водой четверти на две, так, чтобы ни одному утенку не удалось перескочить через нее. Затем мы наметили места засад и ушли на стан, предварительно спрятав лодки подальше от омута.
Когда наступил вечер, я привел свою команду на место, рассадил всех и наказал:
— Конечно, комарики будут надоедать нам, но потерпите, ребятки, не шумите, иначе у нас может получиться пустой номер… Сидите тихо и ждите моей команды…
Заходит солнце, и на воду Зимнячки ложится широкая полоса тени от Чуманского бора. Постепенно затихают птичьи голоса; серебряным кружком высоко в небе — полная луна. Проходит немного времени, густеет мрак, бор кажется черной горой, склонившейся над озером; в небе вспыхивают редкие звезды, лунный свет серебристой дорожкой колеблется на темной воде. И вот тогда, на смену звукам дня, рождаются иные, желанные для нас, звуки ночи.
— Тинь… тинь… — тоскливо зовет отбившаяся от своих молодая уточка.
— Свись… свись… — не установившимся еще голоском перекликается с ней молодой селезень.
— Кря?! — громко кричит старая утка, словно спрашивает: — В чем дело?!
Ниже омута я слышу легкие всплески воды и мягкое родительское — кря… — вроде как бы: «Сейчас бояться некого, кругом свои…»
Но перекличка не прекращается, она слышна и выше и ниже нас по речке, вся низменность будто проснулась и заговорила на своем птичьем языке.
На кусты, на травы упала роса, и комарики присмирели. Ребята замерли, и кажется, здесь, кроме уток, нет никого. Недалеко от меня на тихом омуте, освещенном луной, появляются круги: они бегут вверх по течению, туда, где стоит наша сеть. Наконец я вижу на серебряной дорожке пару утят, а за ними спешат к камышам еще несколько, шествие замыкает крупная мамаша — кряква.