— Ио, ио! — подгонял мальчик осла. — Скачи проворней, если можешь. На нашем хлопковом поле куда привольней, чем в городе падишаха!

Так он ехал, беседуя со своим серым другом. Ярко светило солнце, а впереди расстилалась длинная, как сама жизнь, дорога пустыни.

Длинна дорога пустыни, но и пустыне бывает конец. Долго рассказывать сказку, но и сказка когда-нибудь кончится.

Было ли это, или не было, — недалеко от аула, где жил Ярты, среди песков находился древний колодец. А рядом с колодцем росли три высоких тутовых дерева.

На всю пустыню славился этот колодец своей чистой и прозрачной водой. Поэтому часто в тени деревьев останавливались на отдых караваны, чтобы и люди, и кони, и ослы, и двугорбые верблюды могли утолить свою жажду прохладной водой. Недаром прозвали путники этот колодец «Ай-су», что значит «белая вода» — вода, чище которой нет и слаще которой нет.

Очень часто бегал Ярты к колодцу.

Он любил смотреть, как, мерно покачиваясь на ходу, подходили к колодцу верблюды — корабли пустыни, как называет их песня. Медленно опускались они на колени, а погонщики с криком и весёлыми шутками снимали у них со спины тяжёлые вьюки.

Он любил смотреть, как, забыв про усталость, люди раскладывали в прохладной тени кошмы-подстилки и цветистые ковры. Они разводили костры и усаживались вокруг больших казанов-котлов, собираясь сытно поесть после долгого утомительного пути. Кричали верблюды, ревели ослы, ржали красавцы-кони у водопоя, а деревянное колесо колодца всё скрипело и скрипело, поднимая из глубины большие кожаные вёдра, и прозрачная, как стекло, вода журча наполняла кувшины и бурдюки.

Многое можно было увидеть у старого колодца, но больше всего любил Ярты слушать рассказы путников про далёкие страны.

Он любил слушать о жарких краях, где бродят в лесах стада диких слонов, где в пальмовых рощах от зари до зари кричат и скачут проворные обезьяны, а на отмелях великих рек дремлют ленивые носороги.

Он любил слушать о больших древних городах, где живут искусные мастера, умеющие делать бумагу, закалять сталь в огне, строить прекрасные здания и мосты и обжигать прозрачный фарфор, равного которому нет на свете.

Он любил слушать о далёких морях — то синих под ярким солнцем, то чёрных в час непогоды. О высоких горах, на вершинах которых гнездятся орлы и грифы. О равнинах, покрытых глубоким снегом. Об охотниках «страны холода», добывающих мех лисицы и горностая.

Слышал не раз Ярты и рассказы путников об учёных людях полуночных стран, следящих за движением звёзд и исцеляющих все болезни.

Слышал он о богатых базарах Куня-Ургенча и Бухары, о красавицах Индии и мудрецах Китая.

Многое слышал Ярты у старого колодца, и хотелось ему самому побывать повсюду, посмотреть, что хорошо и что плохо в соседних странах: поучиться у мудрецов — мудрости, у учёных — учёности, у мастеров — мастерству, у охотников — смелости и отваге.

Но отец сказал Ярты-гулоку:

— Ягнёнок мой, и отец твой, и дед, и прадед прожили долгую жизнь, но знали только одну дорогу — от своей кибитки до хлопкового поля. В далёкие страны ездит тот, у кого много денег, а с одной медной теньга не уйдёшь дальше своего дувала.

Так говорил отец, так говорила нужда. Но не так думал Ярты-гулок. Он непременно хотел и себя показать, и весь свет посмотреть. Он давно бы ушёл в далёкие страны, но не хотел причинить горе своим родителям.

Однажды Ярты пришёл к колодцу и увидел, что в тени деревьев расположился большой караван для ночлега. Было в нём триста верблюдов, и, как разузнал Ярты, направлялся он из Хивы в далёкий Коканд.

Прыгая через тюки, через бочки с хлопковым маслом, проползая между ковровых мешков-курджумов и пёстрых чувалов с товарами, Ярты пробрался к колодцу, где стояла толпа погонщиков и купцов. А посреди толпы, на богатом ковре, сидел седобородый старик в высокой бараньей шапке и пел песни под звон дутары. Ярты очень любил песни, часто встречал он певцов у старого колодца, но этого старика никогда не видал и никогда еще не слыхал таких чудесных песен.

Он спросил знакомого погонщика верблюдов:

— Дурды-джан, скажи мне, кто этот старик, который поёт, словно соловей в ночную пору?

Погонщик ответил:

— Соловей поёт хорошо, но тот, кто когда-нибудь слышал, как поёт седобородый Салих, не захочет слушать и соловья!

Узнав, что незнакомый певец не кто иной, как знаменитый бахши Салих, Ярты очень обрадовался. Много раз слышал он это имя от своего старого отца, но еще ни разу не приходилось ему послушать, как поёт «соловей Туркменистана».

Ярты вскарабкался на высокую груду мягких тюков хлопка, чтобы не пропустить ни одной песни, и принялся слушать.

Медленно наступала ночь. Ярче запылали костры во мраке, где-то вдали, в песках, затявкали шакалы, золотой месяц, словно лодка-каюк, поплыл по тёмному небу, а бахши всё пел и пел, и одна песня была лучше другой.

Забрезжило утро. Лёгкий ветерок пробежал по равнине, петухи пропели в далёком ауле, и яркие звёзды стали гаснуть, а бахши пел, забыв — о времени и усталости. Люди слушали и не могли наслушаться, потому что песня подобна большой реке, которая утоляет жажду каждого, кто к ней приблизится.

Вместе со всеми слушал «туркменского соловья» и проворный Ярты-гулок. Он плакал, если песня была печальной, и от души смеялся весёлым шуткам. Он так удобно устроился на мягких тюках хлопка, что даже прилёг, слушая песни и глядя в бездонное небо пустыни.

С раннего утра в этот день Ярты работал в поле, до позднего вечера бегал он с мальчишками по аулу и очень устал. А к усталому человеку быстро приходит сон. Голова мальчика опустилась на грудь, щёточки чёрных ресниц сомкнулись, и Ярты крепко заснул, зарывшись в мягкую груду хлопка. Его убаюкала песня.

Долго ли спал Ярты, — никто не может сказать, но проснулся он оттого, что кто-то качал его, будто в колыбели. Мальчик открыл глаза и ничего не увидел — так было темно. Он хотел потянуться, но руки его запутались в каких-то шелковистых волокнах. Ярты испугался и закричал, но его никто не услышал. Тогда малыш собрал все свои силы и пополз, раздвигая руками цепкие волокна. Он долго полз во мраке, кашляя и задыхаясь от пыли, и, наконец, увидел солнце. Солнце стояло высоко и беспощадно сжигало землю. Ярты глянул вперёд и увидел бескрайное море чёрных песков. Только крутые барханы, как грозные часовые, возвышались над песками пустыни. Тогда Ярты понял, что с ним случилось, и горько заплакал. Заснув, он провалился в тюк с хлопком, а погонщики не заметили малыша, навьючили тюки на своих верблюдов и увезли Ярты-гулока вместе с хлопком в далёкие страны. Ярты плакал, а верблюды всё шли и шли, позвякивая колокольчиками. Они шли древним караванным путём — ша-ёлом — в далёкий Коканд, унося мальчика всё дальше и дальше от родного дома.

Наконец один из погонщиков услышал, что кто-то пищит у него на вьюке. Он оглянулся и увидел Ярты-гулока.

— Ты откуда, малыш? — закричал погонщик. — Зачем ты увязался с нами? Тебя птицы и те заклюют, а верблюды затопчут! Пропадёшь ты без отца и без матери!

Ярты и сам понимал, что его дела плохи. Он хотел заплакать ещё громче, но вдруг услышал ласковый голос:

— Я заменю малышу и отца и мать! — И сильная большая рука осторожно подняла мальчика.

Ярты глянул и увидел белую бороду — такую же белую, как борода его отца. Он увидел ласковые глаза — такие же ласковые, как глаза его матери. А от этих глаз, словно солнечные лучи, по всему лицу бежали мелкие добрые морщинки. Ярты сразу узнал бахши Салиха. Старик вынул из кармана халата красный шёлковый платок, осторожно вытер мальчику слёзы и сказал:

— Не плачь, милый. Плакать молодцу не к лицу! В моей сумке я устрою тебе кибитку, от жаркого солнца прикрою своей бородой, от холодного ветра спрячу в рукав моего ватного халата, а еды нам обоим много не нужно.

— Ах, бавам-Салих! — ответил Ярты старику. — Я знаю, что мне с тобой плохо не будет, но я плачу оттого, что уехал из дому, не попрощавшись ни с матерью, ни с отцом. Они будут горевать и считать меня погибшим, а если узнают, что я сам без спроса ушёл в далёкие страны, — сочтут меня неблагодарным.

Старый бахши улыбнулся и ответил:

— Это очень хорошо, мой мальчик, что ты любишь своих родных и заботишься о них так же, как они заботятся о тебе. Но разве поможешь слезами горю? Не плачь, я знаю, как выручить тебя из беды. Скоро в пустыне поднимется ветер, шепни ему слово, пошли с ветром привет своему почтенному отцу и доброй матери, и ветер донесёт твои слова до родного дома.

Так сказал старый бахши, а караван продолжал свой путь. Тихо позвякивали колокольчики, и шаг за шагом, медленно выступали верблюды вслед за белым ишаком проводника — караван-баши…